Юнас Ли - Хутор Гилье. Майса Юнс
Она говорила тихим голосом, без всякого выражения, и матери трудно было понять, что она этим хочет сказать.
— Да, он просто из кожи вон для тебя лезет, не знает, что и придумать тебе в угоду.
Решение фогта привезти Тинку домой было продиктовано не только стремлением удовлетворить ее желание повидать родителей, но и мыслью о молодых людях Буххольце и Хурне, которые в последнее время что-то зачастили к ним. С тех пор как в доме фогта появилась молодая, привлекательная хозяйка, они охотно его посещали и приятно проводили там время.
Вечером капитан с удовольствием сыграл партию в пикет.
Ему показалось, что с возвращением Тинки в доме снова воцарился уют. Ее присутствие чувствовалось везде — и в комнатах, и на кухне, когда там готовили солонину с горохом. Ее ровный, спокойный характер миротворно влиял на окружающих.
Утром отец получил порцию своего любимого блюда мелье[13], приготовленного Тинкой. За какое бы дело по дому мать ни собиралась приняться, она вдруг обнаруживала, что все уже сделано дочерью. Тинке надо было еще вышить за эти дни пару домашних туфель для Гюльке, но ее это не пугало. После обеда она читала отцу вслух, пока он не начинал дремать. Тогда она принималась за вышивание и за время его послеобеденного сна успевала справиться с большей частью узора.
Капитан с удовольствием глядел, приоткрыв глаза, как ловко мелькает в руках Тинки иголка с шерстяной ниткой. В комнате все дышало покоем, миром, уютом — невозможно было снова не задремать.
Но ведь она приехала к ним только на три дня!
Пальцы Катинки проворно двигались по канве, а мысли ее в этот час одиночества медленно вращались всё по одному и тому же кругу.
Когда Ос узнал о ее замужестве, он написал ей письмо. Он так верил в любовь Тинки, что мог бы поручиться за нее своей жизнью. Он готов был долгие годы не покладая рук работать с раннего утра до поздней ночи, чтобы когда-нибудь они все же смогли соединиться — пусть уже немолодыми! Он питал святую надежду, что она будет его терпеливо дожидаться, невзирая на то, что он беден и живет в таких трудных условиях. Но теперь, когда она продала себя за деньги, за богатство, он больше ни во что на свете не верит. У него только одно сердце, а не два. И самое большое несчастье вот в чем: он прекрасно знает, что и у нее только одно сердце.
— Тинка, ты как будто вздыхаешь? — спросил вдруг капитан, проснувшись. — Наверное, села неудобно. А теперь давай пить кофе.
Поскольку Осу Тинка ответить не могла, она решила написать Ингер-Юханне, чтобы хоть немного облегчить свое сердце. Она взяла с собой ее последнее письмо, чтобы дома спокойно на него ответить. Вечером наверху, в своей комнате, она перечитывала письмо сестры и вздыхала. «Счастливая Ингер-Юханна. Мне бы ее заботы», — думала она.
«Ты, Тинка, должна получше оглядеться и использовать то положение, которое ты теперь занимаешь. Ведь у вас там, в горах, большая нужда во всякого рода общественной деятельности. Нет никакого сомнения в том, что общение между людьми и вообще все формы общественной жизни имеют в наше время свою особую миссию, оказывают облагораживающее влияние на нравы и содействуют борьбе со всеми проявлениями грубости и неотесанности, как выражается тетя.
Я пишу тебе все это не просто так, а с определенной целью. Как ты знаешь, у меня сейчас все складывается таким образом, что и мне приходится задумываться о возможности тоже вскоре занять какое-то положение в обществе. Отрицать это — значило бы кривить душой.
Должна тебе сказать, что я уже мысленно представляю себе многое из того, что попробую осуществить в жизни. Важно пробудить в обществе те интересы, которые теперь находятся как бы в опале.
Тетя говорит, что общество должно воспитывать терпимость. Почему же в таком случае нельзя спокойно оценивать взгляды вроде тех, которые высказывает Грип?
В своем новом положении я бы прежде всего эмансипировалась и заявила во всеуслышание о своей приверженности к этим взглядам. До сих пор убеждения у женщин считались только причудой. Но ведь новые взгляды должны проложить себе дорогу и в высшее общество!
Я думаю и размышляю куда больше, чем ты себе можешь представить. Я чувствую глубокую потребность что-то свершить.
Мудрость мужчин теперь не производит на меня уже того впечатления, что прежде. А такая женщина, как тетя, не выступает открыто, а втихомолку дергает за веревочки — словно управляет марионетками. Ты и вообразить себе не можешь, сколькими людьми она руководит таким образом. Между нами говоря, она мне кажется немного старомодной, слишком большой дипломаткой и излишне церемонной. Ей доставляет подлинное наслаждение добиться своего, действуя исподтишка, идя окольными путями. Если бы она открыто шла к цели, она, я думаю, часто добивалась бы гораздо большего, — во всяком случае, по мне это было бы куда лучше.
И еще один тебе совет, Тинка, — ой, я, кажется, начинаю говорить как тетя — никогда не забывай, что управлять собравшимся у тебя обществом можно, только сидя на кушетке. Я знаю, ты очень скромна, и все будут пытаться оттеснить тебя на стул. Но помни, ты вовсе не так глупа, как сама считаешь. Ты только не должна забывать, что нельзя тушеваться.
Если бы мне довелось еще раз встретиться с Грипом, то я убедила бы его в том, что в Рим ведет не одна дорога и что вовсе не следует рваться к цели очертя голову. У меня накопился небольшой жизненный опыт с тех пор, как Грип рисовался передо мной своим презрением к обществу и подчеркивал свое превосходство. За эту зиму я только несколько раз случайно встречала его на улице. Видимо, он всецело поглощен своими начинаниями. Дядя говорит, что теперь, после того как он окончательно связал себя с определенным кругом идей, не следует приглашать его к нам на званые вечера, потому что при нем нельзя коснуться этих идей, не спровоцировав его тем самым на ожесточенный спор. Будто бы в мужской компании он несколько раз вел себя чересчур шумно и выпивал лишнее — так, во всяком случае, уверяет мой дядя. Но я прекрасно понимаю, почему это случилось. Он сам мне в свое время сказал, что ему нужно что-нибудь возбуждающее, когда он приходит в гости усталый. К тому же ему там всегда бывает томительно скучно. А ведь у Дюрингов, где произошел этот инцидент с Грипом, просто смертельная тоска…»
Тинка дочитала письмо до конца. Многое тут заставляло задуматься, но она была слишком поглощена мыслями об Осе, — видно, навеки она обречена ворошить всё одни и те же мысли…
В середине февраля, когда так медленно тянулись однообразные зимние дни, в Гилье пришло письмо, которое капитан, прежде чем распечатать, взвесил на руке и хорошенько разглядел: белая гладкая веленевая бумага, печать с буквами К. Р… Только потом он распечатал письмо.
Конечно, оно было от Рённова. Его изящный, плавный почерк с простыми завитками, похожий на него самого — словно он идет своей элегантной походкой и время от времени делает лихое движение ногой.
«Господин капитан Петер Йегер!
Высокочтимый, дорогой старый товарищ и друг!
Мне хочется обойтись без многословного введения и не распространяться о том положении, которое я теперь занимаю, о моих видах на будущее и так далее, а прямо перейти к той просьбе, с которой я намерен к тебе обратиться.
Какие карты у меня сейчас на руках, ты знаешь. Так было угодно случаю, я не разыгрывал партию своей судьбы. Поэтому ты поймешь, что последние два года я пытался подыскать себе жену, которая отвечала бы требованиям, продиктованным нынешними обстоятельствами моей жизни. Но все это время я тайно, в самых глубинах моего сердца, хранил образ черноволосой, темноглазой девочки, которую я впервые увидел зимним вечером в Гилье у ломберного стола, с которой я с тех пор часто имел случай встречаться и которая всякий раз меня все больше и больше очаровывала, постепенно превращаясь из маленькой девочки в гордую даму.
Мне сорок шесть лет, поэтому я не буду вдаваться в подробное описание своих любовных переживаний, хотя немало мог бы сказать и на этот счет. Во всяком случае, я со всей очевидностью убедился, что внутренне еще нисколько не состарился.
Само собой разумеется, я не стал бы обращаться к тебе с такой просьбой, не убедившись за время нашего долгого и близкого знакомства, что твоя дочь в состоянии ответить на мои чувства.
Вчера я получил ее долгожданный, дорогой для меня ответ — она сказала мне „да“, она согласна!
Надеясь, что мои честные намерения не могут быть вами неправильно поняты, я обращаюсь с просьбой к тебе и твоей дорогой супруге и спрашиваю у вас, доверите ли вы мне будущее вашей бесценной Ингер-Юханны.
Я сделаю все, что в человеческих силах, чтобы жизненный путь ее был легким и ровным.
К этому я хочу только добавить, что когда в конце мая или начале июня его величество вместе со своим двором отправится в Кристианию, я также буду их сопровождать, и тогда я снова увижу Ингер-Юханну, к чему стремлюсь всеми своими помыслами.
