Эрве Базен - Счастливцы с острова отчаяния
— Порт открыт, консервный завод построен. Урожай в этом году был отличный. Через год мы здесь заживем так хорошо, как никогда не жили. Вы поторопились уехать.
Уолтер может сразу же добиться одобрения своих. Абель, похоже, не пользуется теми же поддержкой и уверенностью.
— Здесь у нас каждый устраивается как может, — говорит он. — Разумеется, на нас не набросились, как в первый раз. Одни довольны, другие — не очень.
Он вздохнул, а затем признался:
— Конечно же, мы все жалеем, что Тристан расположен не в Ла-Манше.
* * *Удовлетворившись этой концовкой, диктор закончил передачу.
Администратор и врач, не участвовавшие в разговоре, но слегка разочарованные в нем, следуют в Зал принца Филиппа, где уже начались танцы. Позади ша-. — гах в двадцати идут Роберт и Бэтист. Женщины движутся за ними плотной группой, шепотом подбадривая друг друга, хотя их же голоса обостряли и боль разлук. В хвосте — страдающий ишиасом Уолтер, которого поддерживает Джосс.
— Ты можешь быть доволен, — говорит ему Уолтер. — На последнем собрании мы все с этим согласились. Треть нового Совета составит молодежь. Мы обязаны это сделать.
Старик прихрамывает. Члены Совета в действительности уже протянули руку своим самым решительным сыновьям: Гомер — Ульрику, Бэтист — Джоссу, Том — Тони. Семья Беретти могла бы ввести в состав Совета Поля. Разве от основателя общины факел не перешел к его зятю, потерпевшему кораблекрушение датчанину, затем к зятю этого последнего — генуэзскому матросу Андреа Беретти, а далее через его дочь Фрэнсис к нему самому, Уолтеру, прямому потомку всех лидеров общины, законному и неизменно избираемому главой общины наследнику? Но может быть, лучше, чтобы этого больше не было, чтобы какой-нибудь Твен или Лоунесс теперь обошли его.
— Ну вот! — вздыхает Уолтер. — Теперь у нас все есть.
— Нет, не все, — спокойно отвечает Джосс, — а только то, с помощью чего мы всего добьемся.
— И чего тебе еще нужно? Ты ведь знаешь, какой ценой там, в Англии, добиваются излишков.
— Нам это еще долго не будет грозить. По-твоему, больница, что ли, роскошь? Неужели необходимо, чтобы наши дети всегда кончали лишь начальную школу? Чтобы врач, пастор, радист обязательно приезжали из Англии? Неужели сам дух острова, отказ от неравенства выродятся из-за этой необходимости?
Отныне знак избранничества в этом парне, на чью руку опираясь бредет старый лидер. Поднявшийся ветер, который уже достиг баллов шести, рвет облака в голубые клочья.
— Смотри! — говорит Уолтер, подняв глаза в небо. — Этот тоже торопится.
Два крыла сухо щелкают за вытянутой шеей. Наступает весна, которую на две недели раньше приносит с собой этот птенец, улетающий отсюда в сентябре.
НОВЫЙ ТРИСТАН
Отъезд последней группы изгнанников прошел так незаметно, что теплоход вышел уже в открытое море за мысом Финистерре, скрытым грязным туманом, но угадываемым по кружению чаек и реву выходящих из Ля Коронь грузовых судов, когда Поль, читавший газету в салоне туристского класса, почувствовал, как на его плечо опустился украшенный галунами рукав:
— Мистер Беретти, разрешите представить вам мистера Хью Фокса, который, как и вы, плывет на Тристан.
Отложив газету, Поль поднял глаза на моряка. Рядом стоял незнакомец в галстуке в горошек, повидимому чиновник, едущий проработать года два на Тристане и старательно улыбающийся своему первому подопечному.
— Как поживает Ти? Наверное, возится с сосками, — начал Хью, бесцеремонно усаживаясь в соседнее кресло.
— У нее своего молока хватает! — ответил Поль. — Но откуда вы ее знаете?
— Я присутствовал на двойной свадьбе в Фоули. И даже написал об этом две колонки.
— Черт возьми! — воскликнул Поль. — Глаза у меня совсем испортились. На Тристане ведь обычно видишь мало людей, а если кого встретишь, то уж никогда не забываешь его лица. Но что вы собираетесь у нас делать? Теперь Тристаном изредка интересуются только ученые.
— Вот именно, — подхватил Хью. — Они и заронили в нас тревогу. Уже давно меня удивляет ваша чехарда с приездами и отъездами… Прощай, Берта! Вы возвращаетесь в свой рай. Решение это окончательное, и вас мы больше не должны увидеть. Но спустя два года шестьдесят шесть человек появляются на улицах Саутхемптона, ворча, что настоящий рай — в Англии. Успокоились ли они? Нисколько. Те же самые люди через три месяца начинают зеленеть от скуки. В конце года двадцать человек вновь уезжают на Тристан; затем, в тысяча девятьсот шестьдесят седьмом году, — еще одиннадцать, потом, в тысяча девятьсот шестьдесят восьмом, — еще шестеро. Сегодня наряду с другими пришла ваша очередь, а я ведь слышал, что вы оставляете в Тоттоне семью и месячный заработок в сто двадцать фунтов.
— Сто сорок, — возразил Поль. — А в остальном вы прекрасно информированы.
— Время от времени я посещал собрания церковной общины. А вы, видимо, нет: я вас там ни разу не встречал.
— Постоянно ходят те, кто принял решение остаться в Англии, — продолжал Поль. — Я ведь был там временно.
— Все-таки вы прожили в Англии четыре года. Поль посмотрел прямо в глаза Хью.
— Отец, мать, две сестры, пятеро племянников и племянниц, не считая английских родственников, которые всех удерживают, это ведь не шутка. Все они висели на мне. И к тому же, не буду от вас ничего скрывать, я очень хотел вернуться с аттестатом корабельного механика в кармане.
Костюм из темно-серого шевиота, светло-серая рубашка, галстук и ботинки из серой замши — неужели все это изящество из магазина «Пламмерс» на углу Уэст Парка снова будет сменено на овчину и мокасины из бычьей кожи? На первый взгляд это выглядело забавным. Но при внимательном рассмотрении несколько мясистые губы, цвет кожи и, главное, мощные плечи, которые стеснял пиджак, взгляд черных, в упор смотрящих на собеседника глаз выдавали в нем тристанца. Как и сильные ладони с щербатыми, более светлыми, чем пальцы, ногтями.
— Я же вам сказал, — снова заговорил Хью, — что я был удивлен. Патрон, который ворчал: «Вечно эти твои тристанцы», — удивлялся гораздо меньше. Но бунт молодежи, которая почти повсюду протестовала против нашего обожествленного изобилия или проповедовала вслед за хиппи возвращение на лоно природы, вновь заставила его подумать о вас. Если вы представляете собой девятнадцатый век, заблудившийся в двадцатом веке, то выходит, что дедушка сказал «нет» раньше внука.
— Хе-хе, — усмехнулся Поль. — Мне двадцать шесть лет. Разве я могу быть сразу и дедом, и внуком?
На его физиономию с прищуренными глазами и широкой улыбкой было приятно смотреть.
— Честное слово, — возразил Хью, — это бы объяснило все последствия.
— Пес с бараном ходят на луг, хотя один другому не друг!
— Прелестная поговорка, я ее запишу! — подхватил Хью, без стеснения строча в маленьком блокноте, мгновенно извлеченном из кармана. — Короче говоря, два или три раза вставал вопрос о репортаже, в котором сравнивались бы разные группы людей, не приемлющих прогресс. А потом рутина, забывчивость, текущие события… В конце концов, он так и не был сделан. Прошли месяцы, пока мне случайно не попался на глаза доклад последнего социолога, некоего Кларка, который описывал стремительное вторжение техники на остров. Потрясающе, не правда ли? Я уж не знал, что и думать.
— Техника одинакова в Лондоне и Москве, — ответил Поль. — Но вам, как и мне, известно, что всюду ее используют по-разному.
— И теперь тристанцы отрицают то, каким образом мы используем технику в Англии. Вот почему я и еду взглянуть, как вы там с ней обращаетесь.
— Я бы очень огорчился, если бы наши не оправдали мои надежды, — пробормотал Поль.
Прямо перед ним за стеклом иллюминатора парила на легком ветру чайка. К чему притворяться серьезным, искать какие-то причины? Ведь в громадных странах севера труду, чувствам, радости жизни тоже не хватает размаха, как и птицам, которые суть уменьшенные копии тристанских птиц. Однажды с островка Неприступный, взобравшись на скалу — сорвешься оттуда, костей не соберешь, — Поль сумел притащить домой для кольцевания сони;[7] громадный, орущий альбатрос, распластанный по полу и стучавший по нему клювом, кончиками крыльев задевал стены комнаты, а смертельно усталого, исцарапанного Поля прямо-таки распирало от удовольствия. Это было лишь одно из ярких, продутых свежим ветром воспоминаний, которые сухой анализ журналистов никогда не считал решающим аргументом среди других веских причин бегства тристанцев в Антарктику. Этот альбатрос, живущий тридцать лет, к тому же взлетел еще на пик Мэри, сделав всего десять взмахов крыльями. Восхитительная механика! В конце концов она близка механике трактора, хотя последний сделан для того, чтобы побеждать землю, а альбатрос создан одолевать ветер. Но Хью продолжал:
