Сельма Лагерлёф - Иерусалим
Кроме акционерного общества, на именье нашелся еще покупатель: это был богатый волостной судья Бергер Свен Персон. Матушка Стина возлагала на него все свои надежды, потому что Свен Персон был человек благородный, и, конечно, он отдал бы Ингмару лесопильню.
«Свен Персон не забудет, как бегал здесь по двору бедным пастухом, — думала матушка Стина, — ведь только благодаря помощи Ингмара-старшего он вышел в люди».
Большинство пришедших на аукцион не пошли в дом, а оставались на дворе. Жена учителя последовала их примеру, села на кучу досок и стала внимательно осматриваться, как делают всегда, прощаясь с дорогими местами.
Двор с трех сторон был обнесен хозяйственными постройками, посередине на опорах была выстроена маленькая кладовая. Все постройки выглядели еще крепкими и не старыми, кроме крытого прохода с резной балюстрадой на крыше, ведущего от входа в жилые комнаты, и другого прохода, еще более старинного, с изъеденными столбами, который вел в пивоварню.
Матушка Стина думала о всех Ингмарсонах, которые жили здесь. Казалось, она видит, как они проходят по двору, возвращаясь с работ домой. Она видела высокие сгорбленные фигуры людей, которые боятся быть назойливыми или занять не свое место.
Она думала о всех трудолюбивых и честных людях, живших здесь.
«Не следовало этого допускать, — думала она об аукционе, — власти должны были запретить это».
Матушке Стине было тяжелее, чем если бы продавали ее собственный дом.
Аукцион еще не начался, а на дворе толпилось уже много народу. Одни входили в стойла, осматривая скот, другие рассматривали земледельческие орудия, тележки, плуги и топоры, сложенные вместе на дворе.
Видя крестьянок, выходящих из стойла, матушка Стина думала: «Вот матушка Инга и матушка Густа выбрали себе по корове. И потом вы будете хвастаться, что ваши коровы старой хорошей породы из Ингмарсгорда».
Она насмешливо улыбнулась, видя, как Бакстуг Нильс осматривает один из плугов.
«Нильс будет считать себя крупным землевладельцем, когда начнет пахать плугом, который служил еще Ингмару-старшему», — пробормотала она про себя.
Мало-помалу вокруг вещей, выставленных на дворе, собиралось все больше народа. Все с удивлением осматривали старинные орудия, такие старые, что даже нельзя было понять, зачем они нужны. Многие из присутствующих позволяли себе непочтительно смеяться над старыми санями. Сани были древние, ярко выкрашенные в красное с золотом; сбруя была украшена пестрыми шерстяными кистями и белыми маленькими раковинами.
И опять матушка Стина вспомнила, как старые Ингмарсоны выезжали в этих старых санях, когда возвращались с какого-нибудь праздника или ехали с новобрачной домой после венчания. — «Сколько хороших людей покидает деревню», — подумала она. У матушки Стины было такое чувство, словно все Ингмарсоны до этого дня продолжали жить здесь, а теперь все их имущество и достояние рассеивается, как дым.
«Хотела бы я знать, где сейчас Ингмар и что он чувствует, — спросила она себя. — Если мне так тяжело, то насколько же тяжелее ему!»
Погода была такая хорошая, что аукционист предложил все движимое имущество вынести во двор, чтобы избежать толчеи в комнатах. Работники и служанки начали выносить ящики и сундуки, разрисованные розами и тюльпанами. Многие из них не открывались веками. Выносили серебряные кувшины, старинную медную утварь, самопрялки, чесалки и всевозможные ткацкие приборы.
Вокруг этих хозяйственных принадлежностей толпились крестьянки, брали их в руки и рассматривали, держа перед глазами.
Матушка Стина не собиралась ничего покупать, но тут она вспомнила, что, по слухам, в Ингмарсгорде был ткацкий станок, на котором можно прясть самую тонкую пряжу, и подошла поближе поглядеть, нет ли его тут. В это время одна из девушек, сгибаясь от тяжести, вынесла из дому две старые толстые Библии в кожаных переплетах с железными застежками.
Матушка Стина была так поражена, словно ее ударили по голове. Она прекрасно знала, что теперь никто уже не читает этих Библий, написанных старинным языком, но все-таки не понимала, как Карин могла решиться их продать.
Может быть, как раз эту Библию и читала бабушка Карин, когда ей пришли сказать, что ее мужа задрал медведь.
Матушка Стина припоминала все, что ей приходилось слышать о стариках Ингмарсонах. Каждый предмет, попадавшийся ей на глаза, казалось, имел свою историю.
Старинные серебряные пряжки, лежащие на столе, по преданию, были похищены одним из Ингмаров Ингмарсонов у колдуна на Клокберге.
А в той старой одноколке всегда ездил в церковь Ингмар Ингмарсон, который жил во времена детства матушки Стины. И всякий раз, когда он проезжал по дороге в церковь мимо нее с матерью, мать клала ей руку на плечо и говорила: «Поклонись, Стина, это едет Ингмар Ингмарсон».
Тогда она удивлялась, почему мать никогда не забывала напомнить ей, чтобы девочка поклонилась Ингмару Ингмарсону, ведь сама она не всегда оказывала такое внимание королевскому наместнику или судье.
Потом она узнала, что, когда ее мать была маленькой и тоже ходила со своей матерью в церковь, та всегда клала ей руку на плечо и говорила: «Поклонись, это едет Ингмар Ингмарсон».
«Видит Бог, — вздыхала матушка Стина, — я не потому скорблю об этом разрушении, что Гертруда могла бы быть тут хозяйкой, нет, но мне кажется, что приходит конец и разорение всему приходу».
В это время приехал священник. Он был очень серьезен, быстро прошел в дом, и матушка Стина поняла, что он приехал похлопотать перед Карин и Хальвором за Ингмара.
Вслед за ним приехал управляющий бергсоновских заводов, представитель акционерного общества, и с ним судья Бергер Свен Персон. Управляющий прошел прямо в дом, но Бергер Свен Персон обошел весь двор, рассматривая выставленные на продажу предметы. Проходя мимо старика с длинной бородой, который сидел на досках рядом с матушкой Стиной, он остановился и спросил:
— Не знаешь, согласился ли Ингмар Ингмарсон купить строевой лес, который я предлагал ему?
— Он не соглашался, но думаю, что он еще изменит свое решение.
И старик, подмигнув, указал на матушку Стину, как бы предостерегая, что она может услышать их разговор.
— Мне кажется, он должен быть рад моему предложению, — продолжал Свен Персон. — Я не каждый день предлагаю такой товар, да и то делаю это только в память Ингмара-старшего.
— Да, товар хорош, что и говорить, — ответил старик. — Но он говорит, что сторговал лес уже в другом месте.
— Он, должно быть, не до конца все обдумал, — сказал Свен Персон и медленно пошел дальше.
Матушка Стина до сих пор не видела еще никого из хозяев усадьбы, и теперь вдруг заметила Ингмара. Он стоял, прислонясь к стене, с полузакрытыми глазами.
Многие шли к нему поздороваться, однако, подойдя ближе, передумывали и отходили прочь.
Ингмар был бледен, как полотно, и все, кто его видел, понимали, что он борется с невыразимым страданием, поэтому никто не решался заговорить с ним.
Ингмар стоял так неподвижно, что многие даже не замечали его; всякий взглянувший на него не мог забыть его лица, и вообще о веселье, какое всегда царит на аукционах, на этот раз не было и речи. У кого хватило бы духу смеяться и балагурить, пока Ингмар стоит, прислонясь к стене своего старого дома, который скоро ему придется покинуть.
Приближалось время начала аукциона. Аукционист влез на стул и объявил первый лот — старый плуг. Ингмар продолжал стоять, не двигаясь, словно был не человеком, а каменным изваянием.
«Боже мой, хоть бы он ушел! — думал народ. — К чему ему смотреть на все это разрушение? Ингмарсоны никогда не поступают, как все люди».
Раздался первый удар молотка. Видно было, как вздрогнул Ингмар, словно удар пришелся по нему, но остался на своем месте, и только легкая дрожь пробегала по его телу при каждом ударе.
Две крестьянки прошли мимо матушки Стины, как раз обсуждая Ингмара.
— Если бы он посватался к богатой девушке, то у него хватило бы денег купить Ингмарсгорд, но он хочет во что бы то ни стало жениться на учительской Гертруде, — говорила одна.
— Да, надо быть богачом, чтобы обещать Ингмарсгорд в приданое за дочерью, — отвечала другая. — Они не смотрят на то, что он беден, зато он старинного, почтенного рода.
— Да, не всякому выпало быть сыном Ингмара-старшего.
«Какое было бы счастье, если бы у Гертруды были деньги и она могла помочь ему!» — думала матушка Стина.
Скоро земледельческие орудия распродали, и аукционист перешел на другую сторону двора, где лежали домотканые изделия. Тут были полотенца и пологи к кроватям, он высоко поднимал их, и солнце играло на вязаных тюльпанах и пестрых тканых каймах.
Ингмар невольно открыл глаза и увидел развевающиеся ткани. Матушка Стина заметила его тусклые, покрасневшие глаза; он обвел ими царящее кругом разорение и, снова их закрыл.
