Сельма Лагерлёф - Иерусалим
— Да, отец, вы, разумеется, положили немало труда, — сказал сын, — поэтому Господь вспомнил о вас и зовет в Святую Землю.
— Первое время, — продолжал крестьянин, — я жил в лачуге, как угольщик; она была построена из неотесанных стволов, вместо крыши была насыпана земля. Мне никак не удавалось добиться, чтобы крыша не протекала. Это было очень неприятно, особенно по ночам. Да и лошади с коровой приходилось не лучше моего. Всю первую зиму они простояли в пещере, где была темень, как в преисподней.
— Отец, — спросил Габриэль, — почему вы так дорожите местом, где вытерпели столько нужды и тягот?
— Зато подумай, какая была радость, когда я выстроил большие стойла, и с каждым годом поголовье скота все увеличивалось, мне даже пришлось расширять скотный двор! Если бы я не продавал усадьбу, то мне пришлось бы перекрывать крышу на скотном дворе. Теперь, после посева, было бы самое время.
— Батюшка, вы будете сеять теперь в той стране, где одно семя упало в тернии, иное на каменистое место, иное при дороге, а иное на добрую почву.
— К тому же в этом году я собирался сломать старые постройки, — продолжал отец, — чтобы выстроить красивый двухэтажный дом. Что же мне теперь делать со всем лесом, который мы заготовили за зиму? Не так-то легко было свозить его, мы измучили и лошадей, и себя.
Сын начал беспокоиться, ему казалось, что старик не вполне готов принести в жертву Господу все, что имеет.
— Да, — произнес Габриэль, — но что значат новый дом или стойло в сравнении с новой чистой жизнью среди своих единомышленников?
— Аллилуия! — воскликнул отец. — Да, я понимаю, что нам на долю выпало огромное счастье. И вот, теперь я иду на заводы, чтобы продать мое имение акционерному обществу. Когда я пойду обратно по этой же самой дороге, все будет кончено, и у меня уже не будет ничего.
Сын промолчал. Слова отца несколько успокоили его. Вскоре им попалась на глаза усадьба, красиво раскинувшаяся на холме. Дом, выкрашенный белой краской, был окружен балконами и верандой, вокруг росли высокие тополя с красивыми и крепкими серовато-белыми стволами.
— Посмотри, — сказал отец, — вот так же и я всегда хотел сделать. Вот именно такую веранду и балкон с резьбой. И такую же лужайку перед домом с густой мягкой травой. Разве это не здорово, Габриэль?
Сын ничего не ответил, и крестьянин понял, что тому надоели разговоры про усадьбу. Старик тоже замолчал, но все мысли его были там, дома. Он думал, как будут обращаться с лошадьми новые владельцы и, вообще, как они будут управлять его имением.
«Ах, — думал он, — разумеется, мне не стоило продавать его лесопильному обществу. Оно повырубит все леса, и дом придет в запустение. Там снова появятся болота, а поля зарастут березняком».
Наконец они подошли к заводам. Старик ко всему присматривался с интересом. Он видел плуги и бороны новой конструкции и вспомнил, что давно уже собирался купить косилку. Он посматривает на Габриэля, красивого, сильного юношу, и представляет себе, как он сидит на красивой красной косилке, пощелкивает кнутом на лошадей, а высокая трава ложится скошенная, словно сраженная неприятелем.
Когда он стоит в конторе, ему все еще кажется, что он слышит скрип машины, легкий шелест травы и чириканье и писк спугнутых пташек.
В конторе лежал уже готовый контракт. Все переговоры закончены, цена определена, ему остается только подписать.
Ему читают контракт. Он выслушивает перечень своего имущества: столько-то леса, столько-то полей и лугов, такие-то хозяйственные постройки и столько-то голов скота — все-все-все. Лицо его напрягается. «Нет, — говорит он сам себе, — нет, этому не бывать».
Когда чтение окончено, он почти решается сказать, что не может так поступить, но в это время сын наклоняется и шепчет ему:
— Отец, выбирайте между мной и усадьбой. Поступайте, как знаете, я поеду в любом случае.
Крестьянин был так занят своими мыслями об имении, что ему и в голову не приходило, что сын может уехать без него! Что? Габриэль уедет в любом случае? Отец не верит своим ушам. Сам бы он, разумеется, не поехал, если бы его сын остался на родине.
Было ясно, что ему нужно ехать вместе с сыном.
Крестьянин подошел к конторке, на которой лежал контракт. Управляющий заводом сунул ему перо в руку и показал, где надо подписывать:
— Вот здесь! Вот здесь напишите ваше имя: Хок Маттс Эриксон.
Старик взял перо и вдруг ясно вспомнил, как тридцать лет тому назад он вот так же ставил подпись, покупая свою землю.
Он вспомнил, что, подписав бумаги, пошел осматривать свое владение, а потом сказал себе: «Посмотри, чем наградил тебя Господь, здесь работы хватит на целую жизнь».
Управляющий думал, что крестьянин медлит из-за того, что не знает, где поставить свое имя, и еще раз указал ему, говоря:
— Вот здесь. Пишите: Хок Маттс Эриксон.
Хок Маттс Эриксон начинал писать.
«Это имя, — думал он, — я пишу ради моей веры и моего спасения, ради моих дорогих друзей хелльгумианцев, ради нашего единомыслия, чтобы мне не остаться одному, когда все уедут».
И старик выводит свое первое имя.
«Это, — думал он дальше, — я пишу ради моего Габриэля, чтобы не потерять его, такого доброго и преданного сына. В благодарность за то, что он был почтителен и ласков к своему старому отцу, чтобы показать ему, что он мне дороже всего на свете».
Он стал писать свое второе имя.
«А это имя, — думал крестьянин, снова берясь за перо. — Ради чего пишу я его?»
И в то же мгновение рука его сама собой жирно перечеркнула ненавистную бумагу.
— Да, я делаю это, потому что я уже старый человек, который должен продолжать работать на своей земле, где он всю жизнь пахал и сеял.
Хок Маттс Эриксон с большим смущением повернулся к управляющему и показал ему бумагу.
— Господин управляющий, извините меня, я и, правда, хотел продать вам имение, но я не могу этого сделать.
VI
Майским днем в Ингмарсгорде был аукцион. День стоял чудный: было тепло, как летом! Работники сняли длинные белые шубы и ходили в одних сюртуках; женщины были в широких белых блузках, какие носят летом.
Жена учителя собиралась на аукцион. Гертруда отказалась пойти с ней, а у Сторма были уроки. Собравшись, матушка Стина приотворила дверь в класс и кивнула мужу на прощанье. Он как раз рассказывал детям о разрушении Ниневии; лицо у него при этом было такое свирепое, что дети дрожали от страха.
По пути в Ингмарсгорд матушка Стина то и дело останавливалась, то перед цветущим кустом черемухи, то перед холмиком, покрытым белыми, благоухающими ландышами. «Можно насладиться всей этой красотой, и не уезжая в Иерусалим», — думала она.
С матушкой Стиной случилось то же, что и со многими в деревне: с тех пор как хелльгумианцы стали называть деревню Содомом и решили покинуть ее, она еще больше полюбила свою родную землю.
Она рвала цветы и с нежностью любовалась на них. «Если бы мы были так дурны, как они говорят, — думала она, — то Господу Богу ничего бы ни стоило уничтожить нас. Он мог бы послать вечный мороз и холод. Но, если милостивый Господь снова посылает нам весну и тепло, значит мы все-таки не заслуживаем погибели».
Придя в Ингмарсгорд, матушка Стина остановилась и с грустью огляделась.
«Я, пожалуй, вернусь назад: не могу видеть, как будут разорять это старое гнездо».
На самом деле ей было слишком любопытно знать, за кем останется усадьба, и она передумала уходить.
Как только было объявлено о продаже именья, Ингмар начал хлопотать о покупке. У него было всего-навсего шесть тысяч крон, а акционерное общество, которому принадлежали лесопильни Бергсона, предлагали Хальвору двадцать пять тысяч. Ингмару удалось занять денег на ту же сумму, но тогда акционерное общество предложило заплатить тридцать тысяч, Ингмар побоялся взять на себя слишком крупный долг.
Самое печальное было не только то, что таким путем Ингмарсоны навсегда теряли свое именье, потому что акционерное общество никогда не перепродавало своих покупок, а главным образом то, что оно могло не сдать Ингмару в аренду лесопильню Лангфорса, и таким образом он лишался куска хлеба.
Тогда нечего было и думать сыграть осенью свадьбу. Ему, вероятно, придется искать работу где-нибудь в другом месте.
В душе матушка Стина была настроена против Хальвора и Карин. «Надеюсь, — думала она, — что Карин не подойдет и не заговорит со мной, потому что тогда я не удержусь в скажу ей, как дурно они поступили с Ингмаром. Нет, я не выдержу и скажу ей, что это из-за нее Ингмар не владеет теперь имением. Правда, я слышала, что на путешествие им надо очень много денег. Все-таки удивительно, как у Карин хватает духу продать свое родовое гнездо акционерному обществу, которое вырубит весь лес и вконец забросит сельское хозяйство?»
