Марк Твен - No44, Таинственный незнакомец
— Боже правый! — воскликнул я. — Не обращай на нас внимания, умоляю. Немедленно ложись.
— В вашем присутствии? — удивилась кошка. Пришел мой черед удивляться, но я, сохраняя невозмутимое выражение лица, поинтересовался:
— Ты возражаешь?
— Возражаю ли я? Не сомневаюсь, вы согласитесь со мной, что столь странный вопрос вряд ли можно счесть вежливым ответом даме. Вы меня оскорбляете, сэр. Прошу вас сейчас же избавить меня от вашего общества и увести с собой вашего друга.
— Выгнать его? Я не могу этого сделать. Он мой гость и сам решит, уйти ему или остаться. Это моя комната.
Я с трудом подавлял смех, поскольку был уверен, что подобное заявление, даже сделанное в мягкой форме, сразу собьет с нее спесь. Так оно и вышло.
— Ваша комната? О, приношу тысячу извинений, мне стыдно за свою грубость! Я тотчас ухожу и заверяю вас, я не виновата, я — жертва ошибки. Я полагала, что это моя комната.
— Она и есть твоя, никакой ошибки не произошло. Разве ты не видишь — вон твоя кровать.
Она глянула, куда я указал, и очень удивилась:
— Вот чудеса! Пять секунд назад никакой кровати там не было. Ох, какая прелесть!
Она прыгнула на кровать — настоящая кошка, мгновенно позабывшая обо всем ради чего-то нового, настоящая женщина, жаждущая утолить свою природную потребность в красивых вещах, насладиться их изысканностью. Но кроватка и впрямь была великолепна! С балдахином на четырех столбиках, редкой породы дерева, украшенная затейливой резьбой, двадцати дюймов в ширину и тридцати в длину, с мягчайшими пуховыми подушками, вся в атласе, кружевах, гофрированных оборках. Кошка, любовно обнюхав, ощупав, переворошив всю кровать, воскликнула в томлении и восторге:
— О, какое блаженство почивать в этой кроватке!
Ее восторг растрогал меня, и я радушно предложил:
— Ложись спать, Мэри Флоренс Фортескью Бейкер Джи Найтингейл [ Непримиримый враг сословных привилегий, М Твен дает кошке пышное аристократическое имя Но в данном случае оно не вымышлено Так звали английскую аристократку, ставшую знаменитой сестрой милосердия,-Флоренс Найтингейл (1820-1910). ], чувствуй себя как дома; кроватку подарил тебе сам маг, и это доказывает, что он — истинный друг, а не какой-то притворщик.
— Какое чудесное имя! — восхитилась кошка. — Оно — мое собственное? Можно, я буду так зваться? Где ты его нашел?
— Понятия не имею. Маг его где-то выудил, он на это мастер, а мне оно просто пришло на ум в самый удобный момент; я рад, что вспомнил твое новое имя, оно действительно прелестно. Ну, спи же, Бейкер Джи, располагайся, как хочешь!
— Ты так добр, дорогой двойник, моя признательность беспредельна, но, но… видишь ли, в чем дело… Мне никогда не приходилось ночевать в одной комнате с мужчиной, и я…
— Тебе здесь ничто не угрожает, Мэри, уверяю тебя…
— С моей стороны было бы черной неблагодарностью сомневаться в этом, я и не сомневаюсь, будь уверен, но именно теперь, — такого на моей памяти никогда не бывало — э… видишь ли, за меньший проступок мисс Маргет скомпрометирована и, боюсь, безнадежно, а если я…
— Ни слова более, Мэри Флоренс, ты права, совершенно права. Моя гардеробная достаточно просторна и удобна, я вполне могу без нее обойтись и перенесу туда твою кровать. Пошли… Вот мы и устроились. Уютно, удобно и очень мило, не правда ли? Решай — подходит?
Мэри чистосердечно призналась, что ей здесь нравится. Я присел и поболтал с ней, пока она знакомилась со своей новой комнатой: деловито проверила все вещи и на нюх и на ощупь, как умудренная опытом кошка, ибо уже начала приобретать сноровку в своем деле; под конец она особенно придирчиво осмотрела запор на двери — встала на задние лапы, а передними двигала задвижку взад и вперед, пока не освоила все хитрости и тонкости ее работы; потом она мило поблагодарила меня за то, что я взял на себя труд перенести кроватку, и пожелала мне спокойной ночи; я осведомился, не помешает ли ей, если я немного побеседую со своим гостем, и она ответила, что мы можем говорить, сколько душе угодно, ей это ничуть не помешает, она-де очень устала и никакие громы и землетрясения ее не разбудят.
— Доброй ночи, Мэри Джи, — сказал я от всего сердца, — und schlafen Sie wohl iu. [ И доброго сна (нем ) . ]
Мэри поистине самая деликатная кошечка из всех, кого я знал, а я знал многих…
Глава XXIX
Я растормошил брата, и в ожидании мага мы коротали время за раз-говором. Я предупредил Шварца, что вовсе не уверен, придет ли маг: он такой непостоянный и может не явиться, когда его ждут; но Шварц жаждал остаться и попытать счастья, и, как я уже сказал, мы сидели и разговаривали. Он мне многое рассказал про свою жизнь и обычаи эльфов из мира грез, но говорил отрывочно и бессвязно, постоянно перескакивая с одного на другое, как водится у этих эльфов. Шварц мог вдруг оборвать фразу посредине и переключиться на другой заинтересовавший его предмет, ничего не объясняя, не извиняясь, — словом, как бывает во сне. Он пересыпал свою речь непонятными словами и оборотами, заимствованными в тысяче миров, — ведь он бывал повсюду. Иногда Эмиль объяснял мне их значение и где он их перенял, но это случалось довольно редко из-за капризов и причуд эльфовой памяти, порой хорошей, порой — плохой, но всегда изменчивой. Вот, к примеру, слово «переключаться». Шварц не помнил, где его позаимствовал, но полагал, что на какой-то звезде в созвездии Ориона, где провел однажды ночью целое лето с экскурсантами с Сириуса; он познакомился с ними где-то во Вселенной. В этом он был уверен, а вот когда услышал слово «переключаться» — напрочь забыл; может быть, в прошлом, может быть, в будущем — он не мог сказать наверняка, скорей всего не знал и в тот момент, когда пополнил им свой словарь. И не мог знать, ибо прошлое и будущее — человеческие понятия, непостижимые для него; прошлое и будущее неделимы и нераспознаваемы для обитателя страны грез
— Да это и неважно в конце концов.
Как естественно и просто произнес он эти слова! Впрочем, его представления о важности весьма примитивны.
Шварц часто ронял мимоходом общеизвестные с его точки зрения истины, а потом безуспешно пытался вдолбить их мне в голову. Безуспешно, ибо он говорил о мирах, совершенно несхожих с Землей, об условиях, несхожих с земными, где все вокруг жидкое и газообразное, а живые существа не имеют ног; о нашем солнце, где все чувствуют себя хорошо лишь в раскаленном добела состоянии; тамошним жителям бесполезно объяснять, что такое холод и тьма,-все равно не поймут; о невидимых с земли черных планетах, плывущих в вечной тьме, закованных в броню вечного льда; их обитатели безглазы — глаза им ни к чему, можно разбиться в лепешку, толкуя им про тепло и свет; о космическом пространстве — безбрежном воздушном океане, простирающемся бесконечно далеко, не имеющем ни начала, ни конца. Это — мрачная бездна, по которой можно лететь вечно со скоростью мысли, встречая после изнурительно долгого пути радующие душу архипелаги солнц, мерцающие далеко впереди; они все растут и растут, и вдруг взрываются ослепительным светом; миг — прорываешься сквозь него, и они уже позади — мерцающие архипелаги, исчезающие во тьме. Созвездия? Да, созвездия, и часть из них в нашей солнечной системе, но бесконечный полет продолжается и через солнечные системы, неизвестные человеку.
По его словам, в таких полетах встречаешь чрезвычайно интересных эльфов грез — обитателей миллиардов миров, устремляющихся к миллиардам иных миров; они всегда приветливы, рады встрече, полны впечатлений об увиденном, жаждут поделиться ими. Они говорят на миллионах разных языков, порой понимаешь их, порой — нет; язык, знакомый сегодня, забывается завтра, ибо у обитателей мира грез нет ничего постоянного — характера, телосложения, веры, мнений, намерений, симпатий, антипатий и прочего; эльфы грез ценят лишь путешествия, беседы, все новое и необычное, веселое времяпрепровождение. Шварц сказал, что эльфы грез полны доброжелательства к своим собратьям из плоти и крови, всячески стараются поделиться с ними яркими впечатлениями, почерпнутыми в путешествиях; но это возможно лишь на крайне примитивном, не стоящем усилий уровне: ведь они взывают к воображению Будничной Сути человека, а это все равно что «опускать радугу в крысиную нору».
Тон у Шварца был необидный. Пожалуй, он и раньше не был обидным, намеренно обидным; тон был терпимый, а вот слова больно ранили: Шварц называл все вещи своими именами. Он повел речь о том, что как-то раз миллион лет тому назад слетал с приятелями на Юпитер и, когда…
— Мне всего семнадцать, — прервал я его, — ты же говорил, что родился вместе со мной?
— Да, — ничуть не смутился Шварц, — я пробыл с тобой всего около двух миллионов лет, согласно вашему измерению времени; мы вообще не измеряем времени. Сколько раз я проводил в путешествиях по вселенной пять, десять или двадцать тысяч лет за одну ночь; я всегда покидаю тебя, как только ты уснешь, и не возвращаюсь, пока не проснешься. Ты спишь все время, пока я в отлучке, но видишь сущий пустяк либо вовсе ничего — жалкие обрывки моих впечатлений, доступные незрячей Смертной душе [ один их постулатов «Христианской науки», религиозной организации протестантской ориентации, возникшей в 70-х годах XIX в США. Основные ее принципы сформулированы Мэри Бекер Эдди (1821 -1910) и состоят в том, что излечение людей от болезней возможно лишь с помощью религиозной веры. Причина всех бед — ошибочное мнение о существовании материи как объективной реальности. Материя иллюзорна, так же как болезни, страдания и смерть. Единственной реальностью признаются разум, мысль, дух. Мысли Мэри Бекер Эдди изложены в ее книгах «Наука и здоровье» (1875), «Единство Великого и нереальность болезни» (1887) и др. Мэри Бекер Эдди была излюбленной сатирической мишенью М Твена, называвшего ее «царицей всех шарлатанов и лицемеров». В 1907 г он опубликовал книгу «Христианская наука», в которую вошли ранее написанные очерки. Марк Твен сыграл большую роль в разоблачении этой религиозной организации. ]; а порой на твою долю и вовсе ничего не достается из приключений целой ночи, равной многим столетиям; твоя Смертная душа не в состоянии это понять.
