Фрэнсис Фицджеральд - По эту сторону рая
Снова целует ее, также на совесть.
Она (слегка взволнованная). Скажите что-нибудь милое.
Он (испуганно). О господи!
Она (отодвигаясь). Ну и не надо — если это так трудно.
Он. Начнем притворяться? Уже?
Она. У нас для времени не такие мерки, как у других.
Он. Вот видите — уже появились «другие».
Она. Давайте притворяться.
Он. Нет, не могу — это сантименты.
Она. А вы не сентиментальны?
Он. Нет. Я — романтик. Человек сентиментальный воображает, что любовь может длиться, — романтик вопреки всему надеется, что конец близко. Сентиментальность — это эмоции.
Она. А вы не эмоциональны? (Опустив веки.) Вам, вероятно, кажется, что вы до этого не снисходите?
Он. Нет, я… Розалинда, Розалинда, не надо спорить. Поцелуйте меня.
Она (на этот раз совсем холодно). Нет — не чувствую такого желания.
Он (откровенно уязвленный). Но минуту назад вам хотелось меня целовать.
Она. А сейчас не хочется.
Он. Мне лучше уйти.
Она. Пожалуй.
Он направляется к двери.
Ах да!
Он оборачивается.
(Смеясь.) Очко. Счет — сто — ноль в пользу нашей команды.
Он делает шаг назад.
(Быстро.) Дождь, игра отменяется.
Он уходит. Она спокойно идет к шифоньерке, достает портсигар и прячет в боковом ящике письменного столика. Входит ее мать с блокнотом в руке.
Миссис Коннедж. Хорошо, что ты здесь. Я хотела поговорить с тобой, прежде чем мы сойдем вниз.
Розалинда. Боже мой! Ты меня пугаешь.
Миссис Коннедж. Розалинда, ты в последнее время обходишься нам недешево.
Розалинда (смиренно). Да.
Миссис Коннедж. И тебе известно, что состояние твоего отца не то, что было раньше.
Розалинда (с гримаской). Очень тебя прошу, не говори о деньгах.
Миссис Коннедж. А без них — шагу ступить нельзя. В этом доме мы доживаем последний год — и, если так пойдет дальше, у Сесилии не будет тех возможностей, какие были у тебя.
Розалинда (нетерпеливо). Ну, так что ты хотела сказать?
Миссис Коннедж. Будь добра прислушаться к нескольким моим пожеланиям, которые я тут записала в блокноте. Во-первых, не прячься по углам с молодыми людьми. Допускаю, что иногда это удобно, но сегодня я хочу, чтобы ты была в бальной зале, где я в любую минуту могу тебя найти. Я хочу познакомить тебя с несколькими гостями, и мне не улыбается разыскивать тебя за кустами в зимнем саду, когда ты болтаешь глупости — или выслушиваешь их.
Розалинда (язвительно). Да, «выслушиваешь» — это вернее.
Миссис Коннедж. А во-вторых, не трать столько времени попусту со студентами — мальчиками по девятнадцать — двадцать лет. Почему не побывать на университетском балу или на футбольном матче, против этого я не возражаю, но ты, вместо того чтобы ездить в гости в хорошие дома, закусываешь в дешевых кафе с первыми встречными…
Розалинда (утверждая собственный кодекс, по-своему не менее возвышенный, чем у матери). Мама, сейчас все так делают, нельзя же равняться на девяностые годы.
Миссис Коннедж (не слушая). Есть несколько друзей твоего отца, холостых, с которыми я хочу тебя сегодня познакомить, люди еще не старые.
Розалинда (умудренно кивает). Лет на сорок пять?
Миссис Коннедж (резко). Ну и что ж?
Розалинда. Да нет, ничего, они знают жизнь и напускают на себя такой обворожительно усталый вид. (Качает головой.) И притом непременно желают танцевать.
Миссис Коннедж. С мистером Блейном я еще незнакома, но едва ли он тебя заинтересует. Судя по рассказам, он не умеет наживать деньги.
Розалинда. Мама, я никогда не думаю о деньгах.
Миссис Коннедж. Тебе некогда о них думать, ты их только тратишь.
Розалинда (вздыхает). Да, когда-нибудь я, скорее всего, выйду замуж за целый мешок с деньгами — просто от скуки.
Миссис Коннедж (заглянув в блокнот). Я получила телеграмму из Хартфорда. Досон Райдер сегодня будет в Нью-Йорке. Вот это приятный молодой человек, и денег куры не клюют. Мне кажется, что раз Хауорд Гиллеспи тебе надоел, ты могла бы обойтись с мистером Райдером поласковее. Он за месяц уже третий раз сюда приезжает.
Розалинда. Откуда ты знаешь, что Хауорд Гиллеспи мне надоел?
Миссис Коннедж. У бедного мальчика теперь всегда такие грустные глаза.
Розалинда. Это был один из моих романтических флиртов довоенного типа. Они всегда кончаются ничем.
Миссис Коннедж (она свое сказала). Как бы то ни было, сегодня мы хотим тобой гордиться.
Розалинда. Разве я, по-вашему, не красива?
Миссис Коннедж. Это ты и сама знаешь.
Снизу доносится стон настраиваемой скрипки, рокот барабана. Миссис Коннедж быстро поворачивается к двери.
Пошли!
Розалинда. Иди, я сейчас.
Мать уходит. Розалинда, подойдя к зеркалу, с одобрением себя рассматривает. Целует свою руку и прикасается ею к отражению своего рта в зеркале. Потом гасит лампы и выходит из комнаты. Тишина. Аккорды рояля, приглушенный стук барабана, шуршание нового шелка — все эти звуки, слившись воедино на лестнице, проникают сюда через приоткрытую дверь. В освещенном коридоре мелькают фигуры в манто. Внизу кто-то засмеялся, кто-то подхватил, смех стал общим. Потом кто-то входит в комнату, включает свет. Это Сесилия. Подходит к шифоньерке, заглядывает в ящики, подумав, направляется к столику и достает из него портсигар, а оттуда — сигарету. Закуривает и, старательно втягивая и выпуская дым, идет к зеркалу.
Сесилия (пародируя светскую львицу). О да, в наше время эти «первые» званые вечера — не более как фарс. Столько успеваешь повеселиться еще до семнадцати лет, что это больше похоже на конец, чем на начало. (Пожимает руку воображаемому титулованному мужчине средних лет.) Да, ваша светлость, помнится, мне говорила о вас моя сестра. Хотите закурить? Сигареты хорошие. Называются… называются «Корона». Не курите? Какая жалость! Наверно, вам король не разрешает?.. Да, пойдемте танцевать. (И пускается танцевать по всей комнате под музыку, доносящуюся снизу, протянув руки к невидимому кавалеру, зажав в пальцах сигарету.)
Спустя несколько часовМаленькая гостиная на первом этаже, почти полностью занятая очень удобной кожаной тахтой. В потолке две неяркие лампы, а посредине, над тахтой, висит писанный маслом портрет очень старого, очень почтенного джентльмена, одетого по моде 1860-х годов.
За сценой звучит музыка фокстрота.
Розалинда сидит на тахте, слева от нее — Хауорд Гиллеспи, нудный молодой человек лет двадцати четырех. Он явно страдает, а ей очень скучно.
Гиллеспи (вяло). В каком смысле я изменился? К вам я отношусь все так же.
Розалинда. А мне вы кажетесь другим.
Гиллеспи. Три недели назад вы говорили, что я вам нравлюсь, потому что я такой пресыщенный, такой равнодушный, — я и сейчас такой.
Розалинда. Только не по отношению ко мне. Раньше вы мне нравились, потому что у вас карие глаза и тонкие ноги.
Гиллеспи (беспомощно). Они и сейчас карие и тонкие. А вы просто кокетка, вот и все.
Розалинда. Кокетки меня интересуют только те, что в модных журналах. Мужчин обычно сбивает с толку то, что я вполне естественна. Я-то думала, что вы никогда не ревнуете. А вы теперь глаз с меня не спускаете, куда бы я ни пошла.
Гиллеспи. Я вас люблю.
Розалинда (холодно). Знаю.
Гиллеспи. И вы уже две недели не даете себя поцеловать. Мне казалось, что после того, как девушку поцелуешь, она… она завоевана.
Розалинда. Это в прежнее время так было. Меня каждый раз надо завоевывать сызнова.
Гиллеспи. Вы шутите?
Розалинда. Как всегда, не больше и не меньше. Раньше были поцелуи двух сортов: либо девушку целовали и бросали, либо целовали и объявляли о помолвке. А теперь есть новая разновидность — не девушку, а мужчину целуют и бросают. В девяностых годах, если мистер Джонс похвалялся, что поцеловал девушку, всем было ясно, что он с ней покончил. Если тем же похваляется мистер Джонс выпуска тысяча девятьсот двадцатого года, всем понятно, что ему, значит, больше не разрешается ее целовать. В наше время девушка, стоит ей удачно начать, всегда перещеголяет мужчину.
