Самоцветный быт - Булгаков Михаил Афанасьевич
К подписям ихних жен свою подпись просит присоединить
Мертвые ходят
У котельщика 2 уч. сл. тяги Северных умер младенец. Фельдшер потребовал принести ребенка к себе, чтобы констатировать смерть.
Приемный покой. Клиентов принимает фельдшер.
Входит котельщик 2-го участка службы тяги. Печален.
– Драсьте, Федор Наумович, – говорит котельщик траурным голосом.
– А, драсьте. Скидайте тужурку.
– Слушаю, – отвечает котельщик изумленно и начинает расстегивать пуговицы, – у меня, видите ли…
– После поговорите. Рубашку скидайте.
– Брюки снимать, Федор Наумович?
– Брюки не надо. На что жалуетесь?
– Дочка у меня померла.
– Гм. Надевайте тужурку. Чем же я могу быть полезен? Царство ей небесное. Воскресить я ее не в состоянии. Медицина еще не дошла.
– Удостоверение требуется. Хоронить надо.
– А… констатировать, стало быть… Что ж, давай ее сюда.
– Помилуйте, Федор Наумович. Мертвенькая. Лежит. А вы живой.
– Я живой, да один. А вас, мертвых, – бугры. Ежели я за каждым буду бегать, сам ноги протяну. А у меня дело – видишь, порошки кручу. Адье.
– Слушаюсь.
Котельщик нес гробик с девочкой. За котельщиком шли две голосящие бабы.
– К попу, милые, несете?
– К фельдшеру, товарищи. Пропустите!
У ворот приемного покоя стоял катафалк с гробом. Возле него личность в белом цилиндре и с сизым носом, и с фонарем в руках.
– Чтой-то, товарищи? Аль фельдшер помер?
– Зачем фельдшер? Весовщикова мамаша Богу душу отдала.
– Так чего ж ее сюда привезли?
– Констатировать будет.
– А-а… Ишь ты.
– Тебе что?
– Я, изволите ли видеть, Федор Наумович, помер.
– Когда?
– Завтра к обеду.
– Чудак! Чего ж ты заранее притащился? Завтра б после обеда и привезли тебя.
– Я, видите ли, Федор Наумович, одинокий. Привозить-то меня некому. Соседи говорят, сходи заранее, Пафнутьич, к Федору Наумовичу, запишись, а то завтра возиться с тобой некогда. А больше дня ты все равно не протянешь.
– Гм. Ну ладно. Я тебя завтрашним числом запишу.
– Каким хотите, вам виднее. Лишь бы в страхкассе выдали. Делов-то еще много. К попу надо завернуть, брюки опять же я хочу себе купить, а то в этих брюках помирать неприлично.
– Ну, дуй, дуй! Расторопный ты старичок.
– Холостой я, главная причина. Обдумать-то меня некому.
– Ну, валяй, валяй. Кланяйся там, на том свете.
– Передам-с.
Динамит!!!
Прислали нам весной динамит для взрыва ледяных заторов. Осталось его 18 фунтов, и теперь наш участок прямо не знает, что с ним делать. Взрыва боимся, и отослать его не к кому. Наказание с этим динамитом!
На всех видных местах в управлении службы пути висели официальные надписи:
«Курить строжайше воспрещается».
«Громко не разговаривать».
«Сапогами не стучать».
Кроме того, на входных дверях железнодорожного общежития висела записка менее официального характера:
«Ежели ваши ребятишки не перестанут скакать, я им ухи повырываю с корнем. Иванов седьмой».
На путях за семафором висели красные сигналы и надписи:
«Не свистеть».
«Скорость шесть верст в час».
Поезда входили на станцию крадучись, с тихим шипением тормозов, и в кухнях вагонов-ресторанов заливали огонь. Охрана шла по поезду и предупреждала:
– Гражданчики, затушите папироски. Тут у них динамит на станции.
– Я тебе кашляну (шепот), я тебе кашляну.
– Простудился я сильно, Сидор Иванович.
– Я тебе простужусь. Бухает, как в бочку! Ты мне тут накашляешь, что у меня взлетит вся станция на воздух.
– Наказание с этим динамитом, Сидор Иванович.
– А ты сапогами не хлопай, вот и не будет наказание.
– Где вы его держите, Сидор Иванович? – спрашивал приезжий.
– В гостиной, на квартире. В мокрую тряпку его завернули – и под диван.
– Как табак, стало быть?
– Хорошенький табак. Это собачья каторга, а не жизнь. Детишек пришлось к тетке отправить. Они обрадовались, ангелочки. Начали прыгать: «Папа динамит привез, папа динамит привез…» Выдрал их, чертей полосатых, и отправил гостить.
– Долго ль до греха!
– Вот то-то. Дежурство пришлось устроить. Днем жена с винтовкой стоит, вечером – кухарка, по ночам – я.
– Да вы б его отправили.
– Пробовал-с. Сам завернул. Запечатал. Приношу на станцию в багажное отделение. А весовщик и спрашивает: «Что это у вас, Сидор Иванович, в посылке?» Я ему отвечаю: «Да пустяки, – говорю, – не обращайте внимания, тут динамита 18 фунтов. В Омск посылаю». Так он, представьте, бросил багажное отделение, вылез в окно и убежал. Только я его и видел.
– Вот оказия!
– Мученье. Пробовал его другой дороге подарить. Написал им бумажку. Так, мол, и так: «Посылаю вам, дорогая соседка, Самаро-Златоустовская дорога, в подарок 18 фунтов динамита. Пользуйтесь им на здоровье, как желаете. Любящий тебя участок Омской дороги».
– Ну и что ж она?
Сидор Иванович порылся в кармане и вытащил телеграмму:
«В адрес 105. Подите к чертям. Точка».
Сидор Иванович уныло повесил голову и вздохнул.
– А вы знаете что, Сидор Иванович, – посоветовал ему приезжий, – вы б его попробовали Красной Армии подарить.
Сидор Иванович ожил:
– А ведь это идея! Как же это нам в голову не пришло?
Вечером в службе пути сочинили бумажку такого содержания:
«Глубокоуважаемый тов. Фрунзе, в знак любви к Красной Армии посылаем 18 фунтов динамита. С почтением, участок Омской дороги».
При этом была приписка:
«Только пришлите своего человека за ним, опытного и военного, а то у нас никто не соглашается его везти».
Ответа от тов. Фрунзе еще нет.
Горемыка-Всеволод
История одного безобразия
Отчим Всеволода – красноармеец командного состава. Поэтому ездил пять с половиной лет Всеволод из одного города Союза в другой вслед за отчимом, в зависимости от того, куда отчима посылали.
Однако Всеволод был хитрый, как муха, и во время путешествий цеплялся то за одно, то за другое учебное заведение.
Таким образом, сумел Всеволод выучиться в Одесской школе судовых машинистов, затем в школе морского транспорта в г. Баку и даже в образцовой профтехнической школе в г. Киеве.
Помимо этого, не последний человек был Всеволод и в слесарно-механическом ремесле (вследствие трехлетнего стажа в школьных мастерских).
Всеволод был любознателен, как Ломоносов, и смел, как Колумб. Поэтому Всеволод явился к отчиму и заявил:
– Дорогой отчим командного состава, я поступаю в политехникум путей сообщения в городе Ростове-на-Дону.
– Шпарь! – ответил отчим.
Местком отчима написал учку про Всеволода: «Так и так. Всеволод учиться желает».
