Пэлем Вудхауз - Том 4. М-р Маллинер и другие
— Что-то вы очень тихий, Эф, — сказал Фред Бассет.
Мистер Траут очнулся.
— Простите, Фред, — сказал он. — Я озабочен.
— Очень жаль, очень жаль. А в чем дело?
— Проводил Лльюэлина в Лондон.
— Что ж о нем беспокоиться? Долетит.
— Долететь-то он долетит, а что дальше?
— Хорошо пообедает.
— Один? С деловым знакомым? — Мистер Траут стал еще печальней. — Или с дамой?
— А, черт! — сказал Джонни Рансибл.
— Понимаю, — сказал Г. Дж. Фланнери, и все вдумчиво помолчали.
— Может, ничего и не случится, — сказал наконец Фред Бассет, склонный к оптимизму, как все жилищные агенты, — обойдется как-нибудь. Не забудьте, он только что развелся с этой Грейс. После таких испытаний не сунешь голову в петлю.
— Так он мне и говорил, — подтвердил мистер Траут.
— А я думаю, — сказал Г. Дж. Фланнери, склонный к пессимизму от общения с авторами, — после Грейс практически любая женщина покажется ангелом. Особенно если выпить.
Лбы нахмурились, губы сжались, глаза потемнели.
— Вот что, Эф, — сказал Фред Бассет, — надо было его предупредить.
Мистер Траут обиделся.
— Я предупреждал, — сказал он. — Мало того, я дал ему адрес конторы, которая ему подыщет душехранителя.
Фред Бассет покачал головой. Это вам не расхваливать недвижимость, тут — серьезные дела.
— Может ли один человек заменить АХ? — усомнился он.
— Навряд ли, — сказал Г. Дж. Фланнери.
— Именно, — сказал Джонни Рансибл.
— Разве что вы, Эф, — сказал Фред Бассет.
— Это мысль, — сказал Г. Дж. Фланнери.
Сердце повернулось в груди Эфраима Траута. Он знал, что может играть на Лльюэлине как на струнном инструменте, и любил это делать. Здесь, в конторе, было затишье, могли обойтись и без него — ни единой causes celebres,[32] где требуется сам хозяин.
— Вы правы, Фред, — сказал он. — Разберусь в конторе, и в Лондон.
— Сразу улететь не могли бы?
— К сожалению, нет.
— Тогда будем молиться, чтобы вы не опоздали.
— Будем, будем, — сказали Г. Дж. Фланнери и Джонни Рансибл.
3А мистер Лльюэлин, прибыв в Лондон, познакомился тем же вечером на приеме, данном в его честь, с актрисой Верой Далримпл. Как и все его жены, она была красива и темноока. Вскоре ей предстояла премьера комедии «Кузина Анджела», принадлежавшей перу молодого драматурга по имени Джозеф Пикеринг.
ГЛАВА II
Вера Далримпл и человек лет пятидесяти с лишним репетировали на сцене театра «Регал», и каждый, кто слушал их, заметил бы, что реплики ее значительно интересней. Наблюдение это было правильным. Пожилой актер непрестанно жаловался, что, если ты играешь с прекрасной Верой, ты просто часть декорации.
Автор сидел в ложе и давал интервью такой хорошенькой девушке, что первый же взгляд на нее отнял у него голос. Однако прямота ее и простота быстро привели его в чувство, теперь они дружески болтали. Звали ее мисс Фитч, а представляла она какую-то неведомую газету. «Женская…», он толком не разобрал.
Замышляя Джо Пикеринга, природа имела в виду что-то легкое, веселое; и до репетиций «Кузины Анджелы» он соответствовал замыслу. Но чувствительный человек, чья первая пьеса попала к Вере Далримпл, редко сохраняет эти качества. На самой ранней стадии их союза оружие прошло ему сердце,[33] а незадолго до премьеры он ощущал примерно то, что бывало с ним прежде к концу боксерского матча.
Салли Фитч, однако, беседовала не об этом.
— Удивительно, как мрачен театр в дневное время, — заметила она.
— Тут творятся мрачные дела, — с чувством отвечал Джо.
— Хороший сюжет для детектива, — предположила Салли. — Вот в такой ложе очень удобно спрятать труп. Маленький, естественно, скажем — карлика. Курил с детства, перестал расти, спрятался в цилиндре злодея и услышал, как замышляют преступление. Но тут он чихнул. Его убили. Хотите такой сюжет? Дарю.
— Спасибо. А почему тело сунули под кресло?
— Надо же его куда-то деть. Думайте сами, я свое сделала. Она была не только хорошенькая — голос у нее просто звенел. Видимо, это пленяло не всех, поскольку еще один голос сказал со сцены:
— Нет, можно помолчать?! Болтают, болтают…
— Простите, — сказал Джо. — Простите.
— Кто это? — испуганно спросила Салли. — Бог?
— Нет, Вера Далримпл.
— Да, да, конечно. Как-то я брала у нее интервью…
— Я бы попросила! — донеслось со сцены.
— Кажется, мы тут лишние, — сказала Салли. — Пойдемте отсюда, посидим в фойе.
Когда дверь за ними закрылась, она спросила:
— Нравится вам эта звезда? Только честно, я никому не скажу.
На это ответить он мог, и ответил сразу:
— Вероятно, мать ее любит.
— Но не вы.
— Не я.
— Очень пылкая?
— Да.
— Склочная?
— Именно.
— В общем, плохой характер?
— Как у беса.
— А в остальном ничего?
— Чего. Крадет реплики.
— Простите?
— Крадет реплики у других актеров. Естественно, все съезжает набок. Вот сейчас — весь сюжет держится на том, что главный — мужчина. Но ей-то что! Что ей сюжет, если смех достанется партнеру? Двадцать раз переписывал, пока угодил. Все подгребла под себя, гадюка.
— Да, мне говорили, что она себя очень любит.
— Мягко сказано!
— А нельзя ей все выложить и утопиться в пруду?
— Нельзя. Может эфиопский раб выложить все Клеопатре и утопиться в Ниле?
— Что-то вы не очень похожи на эфиопского раба!
— Волосы посветлее, а так — один к одному.
— Она замужем?
— Не знаю.
— Если замужем, жаль ее мужа.
— Да, не повезло человеку.
— Ему уже не помочь. Вернемся к интервью.
— Зачем? Я не люблю говорить о себе.
— Приходится, в том интервью и состоит.
— На что я вашей газете? Не такая уж я персона.
— И мы не такая уж газета. Есть у вас хорошее хобби? Вы ведь боксер?
— Кто вам сказал?
— Редакторша. Обожает бокс. Она говорит, вы выиграли матч.
— Любительский. В среднем весе.
— Наверное, она видела.
— Странно, что она смотрит бокс. Сама не боксирует?
— С нее станется. Перейдем от боксера к драматургу. Джо заерзал. Ему очень не хотелось говорить об этом неувлекательном созданье.
— Ну, пишу по вечерам, после службы…
— Я тоже. А где вы служите?
— В юридической конторе.
— Да, тоска. Почему вы это выбрали?
— Я не выбирал. Я хотел стать адвокатом, но денег не хватило, пришлось служить.
Салли помолчала дольше, чем обычно, потом произнесла:
— Какая жалость!
— Да, нелегко.
— Как же вы ходите на репетиции?
— Отпускают.
— А, вон что! Скучаете на службе?
— Вообще-то да. Зарабатывать надо, а то бы все время писал.
— Вот и я так.
— Что вы пишете?
— Это я беру интервью!
— Мне бы хотелось узнать побольше о вас.
— Ну ладно. Родилась в Вустершире, дочь священника. Сбежала из резервации. Служила то там, то сям. Долго была секретаршей у Летиции Карберри. Слышали о ней?
— Вроде бы нет.
— Очень известная дама. Борется против курения.
— Хорошо, что я ее не знаю. Я таких видел. Толстые, склочные…
— А вот и нет! Тоненькая и ласковая. Правда, не слишком умная.
— Конечно, если вас выгнала.
— Почему выгнала?
— Вы же у нее не служите.
— Это очень трудная работа, мужская. Конечно, я могла бы войти в компанию, но Летиция решила поехать в Южную Америку, а мне не хотелось уезжать. Наверное, ей донесли, что там много курят. Расстались мы в самых лучших отношениях, прощались, как мать с дочерью или как тетка с племянницей, хотя не знаю, как прощаются тетки.
— Примерно так же, как дяди с племянниками.
— Потом я нашла нынешнюю работу.
— Счастливый конец?
— Да. Я ее люблю. А теперь, ради Бога, отвечайте вы. Эта пьеса много для вас значит?
— Очень много.
— Что ж, желаю удачи.
— Спасибо. Вы пьес не писали?
— Все, все, все! — сказала Салли. — Спрашиваю я. Вам показалось, что вы пишете мою биографию?
Когда она ушла, на его взгляд — слишком скоро, Джо пришло в голову, что надо помириться с мисс Далримпл. Он перехватил ее у выхода и пригласил в кафе. Она была довольно приветлива, но в кафе шла и так, с мистером Лльюэлином, известным киномагнатом.
ГЛАВА III
Привратник актерского входа сидел в своей клетушке и сильно страдал — не потому, что он хотел курить, а это ему не разрешалось, но потому, что за дверью, слева, кончала свой путь «Кузина Анджела», и это его огорчало.
Лично он, мистер Мак, не имел к ней ни малейшего отношения. Он сам любил подчеркивать, что его не касаются никакие дела за дверью. Что бы там ни творилось; он оставался, как несменяемые чиновники министерства иностранных дел. Но за короткие недели знакомства он привязался к автору и теперь его жалел. Одна только мысль обо всех недоумках, чьи пьесы шли по году с лишним, убеждала в том, что судьба серьезно ошиблась, попустив «Кузине Анджеле» лишь шестнадцать представлений.
