Жозе Эса де Кейрош - Новеллы
Спокойная, величаво полноводная, текла она, благолепная райская река, омывая острова, почти утопавшие под пышным бременем густых рощ, благоуханных и оглушаемых неумолчными криками какаду. И Адам, с трудом бредя по низкому берегу, уже ощущает влечение к этим послушным водам, текущим и живым, — это влечение сделается столь сильным у его сыновей, когда они откроют в реке доброго помощника, который и утоляет жажду, и удобряет, и поливает, и мелет, и перевозит. Но сколь многое еще здесь приводит его в ужас и заставляет в испуге мчаться неуклюжими прыжками под защиту прибрежных ив и тополей! На островных отмелях, на мелком розовом песке, прильнув к нему брюхом, лениво греются твердокожие крокодилы: они тяжело дышат и во всю ширь разевают огромные пасти, вбирая весь воздух томительного знойного дня, пропитанный ароматом мускуса. В тростниковых зарослях скользят, блестя, крупные водяные змеи: подняв голову, они с яростью смотрят на Адама, выпуская жало и шипя. Нашему праотцу, поскольку он доселе ничего подобного не видывал, верно, представляются весьма страшными и гигантские в сем первозданном мире черепахи: таща на себе свой панцирь, они пасутся на свежих лугах. Но вот взгляд его натыкается на нечто любопытное, что крайне его привлекает и принуждает живее скользить по топкому берегу, о который бьется, размывая его, бахрома воды. Он видит, как по течению реки большое черное стадо зубров неторопливо, держа рогатые головы над водой, а густые бороды на ее поверхности, переплывает на другой берег, равнину, покрытую созревшими злаками, среди которых, быть может, уже произрастает спелая рожь и кукуруза. Наш достопочтенный праотец долго смотрит, как стадо пересекает сверкающую реку, и в нем тоже зарождается смутное желание переплыть ее и очутиться в тех далях, где так зазывно золотятся травы; подчиняясь этому желанию, он отваживается окунуть руку в поток, в могучий поток, сразу же потянувший его за руку, словно завлекая и подталкивая. Но он, заворчав, выдергивает руку из воды и бредет дальше, расплющивая тяжелыми ступнями и не ощущая при этом ее аромата свежую лесную землянику, обагряющую траву алым, как. кровь, соком… И вскоре вновь замирает, наблюдая за стаей птиц, обсевших гряду высоких скал, густо испещренных птичьим пометом, и высматривающих оттуда, с клювом наготове, что-то внизу, там, где вода бурлит в теснине. Что они там высматривают, эти белые цапли? Косяки красивых рыб, сгрудившихся и напирающих друг на друга, что вынуждает их выпрыгивать из воды, искрясь среди белоснежной пены. Внезапно, с шумом рассекая воздух взмахами белых крыл, одна цапля, а за ней другая ринулись к воде и снова взметнулись ввысь, неся в клювах по рыбине: рыбы извивались, сверкая на солнце. Наш достопочтенный праотец почесал себе бок. Его грубое чревоугодие пробудилось при виде рыбного изобилия и возжелало и для себя хоть какую-нибудь добычу; и, ловко взмахивая рукой, он принимается ловить на лету жуков, которых обнюхивает и с хрустом жует. Но ничто так не поражает первого на земле человека, как толстый ствол плывущего по течению полусгнившего дерева, на котором восседают горделиво и грациозно две зверюшки с хитрыми мордочками, светлой шерстью и кичливо пушистыми хвостами. Не в силах оторвать от них глаз, наш огромный, неуклюжий праотец припускается что есть духу вдоль берега следом за ними. И глаза его горят, словно он уже успел разгадать хитрость этих зверюшек, приспособивших ствол для путешествия по райской реке в приятной вечерней прохладе.
Меж тем река все больше мелеет, течение ее замедляется, и вода становится все более мутной. На ней уже не зеленеют острова, и ее заводи не поят сочных лугов. В бескрайней дали, одетые низким туманом, скрываются безбрежные пустынные земли, и оттуда временами долетает влажный ветер. Наш достопочтенный праотец вонзает свои ноги в рыхлую почву речных наносов и заросших топей, где, к его вящему ужасу, шлепают, яростно квакая, огромные лягушки. Вскоре река вливается в обширное болото, темное и безжизненное, — воды, оставшиеся от тех, над коими носился дух божий. И тогда человеческая печаль сжимает сердце нашего праотца. Среди огромных пузырей, вздувающихся на гладкой поверхности мертвых вод, то и дело возникают страшные смерчи: они выбрасывают из глубин зеленые водоросли, которые громко пыхтят и затем вновь погружаются в глубины, словно их тащит назад липкая донная грязь. А когда из высоких черных зарослей тростника поднимается, пачкая румянец вечера, пронзительная туча кровожадных оводов, Адам бежит, оглушенный, увязая в илистой грязи, раздирая себе кожу о побелевший, искривленный ветром чертополох, скользя по прибрежным камням и гальке, и наконец, почувствовав под ногами мягкий песок, останавливается. Он переводит дух, и его большие уши шевелятся, прислушиваясь к безбрежному гулу, который там, за песчаными холмами, катится, обрушивается и откатывается вновь… То было море. Наш праотец перелез через песчаный холм — и перед ним открылось море!
Сверхъестественный ужас объял его. Одним прыжком, судорожно колотя себя в грудь кулаками, он отскочил назад к трем высохшим и голым соснам, ища у них привычного убежища. Почему они нападали на него, угрожающе вздуваясь, эти зеленые валы со своей пенной гривой, и, набрасываясь, дробились, бурлили, жадно лизали прибрежный песок? Меж тем вся остальная необъятная вода пребывала в неподвижности, словно мертвая, и по ней растекалось толчками кровавое пятно. Кровь эта лилась из раненого солнца, круглого и красного, истекавшего кровью высоко в небе, коему тоже были нанесены глубокие и уже залитые кровью раны. Сквозь молочную мглу, висевшую над солеными болотистыми топями, куда морские валы докатывались плоскими длинными языками, виднелась гора: она курилась и выбрасывала пламя. И повсюду, куда достигал взор Адама, зеленые гребни зеленых валов наступали, грохоча, и устилали прибрежный песок водорослями, ракушками и мертвенно-бледными медузами.
И все это обитало в море! Затаившись подле сосны, наш достопочтенный праотец бросал во все стороны испуганные и тревожные взгляды: то на покрытые водорослями утесы, где неповоротливые тюлени лениво переваливались с боку на бок; то на громадные водяные валы, взлетавшие почти до красных облаков и затем падавшие сверкающим дождем; то на целую армаду раковин, огромных белоснежных перламутровых раковин, шедших в бейдевинд и огибавших изящным маневром гряду утесов… Адам в изумлении взирал на них, не ведая, что это Аммониты, и не догадываясь, что ни одному человеку после него не доведется увидеть великолепную розовую армаду, идущую под парусами по морям едва сотворенного мира! Он еще созерцал ее, и, быть может, в нем просыпалось первоначальное ощущение красоты окружавшей его природы, как вдруг белопенный кильватер содрогнулся и весь чудесный флот опрокинулся! Тем же неспешным толчком подбросило спавших на утесах тюленей, и они, перевернувшись, полетели кувырком в бездонную глубину. И какой-то неведомый ужас пронесся: он шел из морских глубин и был столь всеобъемлющ, что стая альбатросов, безмятежно сидевших на высокой скале, насмерть перепуганная, с оглушительными криками взмыла в воздух.
Наш достопочтенный праотец вцепился что есть силы в сосну и, дрожа, озирал необъятную морскую ширь. Там, вдали, под бледным отсветом скрывшегося солнца, медленно всплыла похожая на вытянутый холм исполинская спина, усаженная черными, острыми горбами, напоминавшими обломки скал. И эта спина приближалась! Впереди нее вздымался водяной вихрь, разлетавшийся мириадами брызг, и сквозь водяную завесу мало-помалу обрисовалась издававшая глухой рев бесформенная морда с огромной полуоткрытой пастью, в которой, сверкая чешуей, исчезали заглатываемые единым духом косяки рыб…
Чудовище, ужасное морское чудовище! И можно с легкостью предположить, что наш праотец, начисто забыв о своем человеческом (столь недавно обретенном) достоинстве, в отчаянии в один миг вскарабкался на самую вершину сосны. Но и там, в привычном ему убежище, его мощные челюсти судорожно стучали от страха перед возникшим из глубин чудовищем. Сотрясая все вокруг, расплющивая раковины, гальку и ветвистые кораллы, чудовище выбралось на берег и, глубоко вдавливаясь в песок, выпрямило свои передние лапы, толщиной превосходившие тиковые стволы; когти их были увиты морскими водорослями. Из похожей на пещеру пасти, усеянной страшными зубами, зелеными от застрявших в них тины и мхов, вырвался тяжкий вздох то ли усталости, то ли гнева, от которого, крутясь, разлетелись во все стороны сухие водоросли и раковины помельче. Голову чудовища, покрытую броней твердокаменной чешуи, украшали два черных, коротких и тупых рога. Его бесцветные стекловидные глаза походили на бледные луны. Неимоверной длины хвост с зубчатым гребнем волочился еще далеко в море, и каждое его неторопливое движение поднимало настоящую бурю.
