Шмуэль-Йосеф Агнон - Под знаком Рыб
Бецалель-Моше посмотрел на рыбу, которая содрогалась в руках Фишла в точности так же, как содрогался на земле Исроэл-Ноах, его отец, когда упал с церковной крыши. А рыба меж тем собрала последние силы, чтобы вырваться из рук этого человеческого существа, которое истязало ее своими режущими, как полынная горечь, словами. Но Фишл стиснул ее изо всей силы и сказал: «Трепещешь ты, холодно тебе, озноб охватил тебя, да? Так вот, сейчас я отправлю тебя к себе домой, и там жена моя Хана-Рохл разведет огонь, и согреет для тебя горячую воду, и накормит тебя луковицами и перцем, которые увеличивают телесное тепло и прогоняют озноб».
Закрыла рыба от горести глаза, в которых уже рисовалась уготованная ей смерть, и вознесла к небу великий плач. Если бы я перевел его тебе на наш человеческий язык, вышло бы примерно вот что:
Не в водах глубоких, могучих наступит конец моих дней,
Не в древней реке я увижу мгновенье кончины своей,
Нет, в злобных руках человека умру я сейчас безвозвратно,
И мольбы напрасны мои, они человечьему слуху не внятны.
А когда рыба окончательно лишилась сил, Фишл положил ее на стол, вынул из сумки молитвенные принадлежности, поднял рыбу и снова затолкал ее в сумку. Рыба, утратившая последние силы и уже наполовину мертвая, безмолвно приняла все эти муки и не выразила никакого протеста. А Фишл напоследок еще раз открыл сумку, чтобы рыба увидела его лицо перед тем, как он передаст ее в чужие руки. Открыл, улыбнулся удовлетворенно и сказал: «В похвалу твою скажу тебе прямо в лицо — ты мне по нраву и вполне достойна стать моей едой. А Фишл Тинка[64] и Фишл Фишер, не говоря уже о Фишле Гехте[65], он же сводный брат Фишла Фишмана, все эти Фишлы пусть завидуют Фишлу Карпу лютой завистью».
Похвалив таким манером рыбу, Фишл обернулся к сироте и сказал:
— Так сколько у тебя ног? Всего-то две? Так сложи их вместе, и сделай из каждой по две, и беги бегом сказать моей жене Хане-Рохл то, что я говорю тебе, а именно: реб Фишл Карп, чтобы он был здоров, желает вкусить эту рыбу, поэтому поторопись и свари ему ее так, как он любит.
Бецалель-Моше поднял на него глаза и попросил разрешения сначала спрятать свой мизрах. Фишл засмеялся и сказал:
— Глупый ты парень, чего ты боишься? На твой мизрах даже мышь не покусится. Но если ты так уж хочешь, то спрячь его и поторопись, потому что Фишл Карп хочет узнать, какой вкус у этой рыбы.
Бецалель-Моше спрятал свой рисунок и свои принадлежности и взял рыбу, уложенную в сумку для талита и тфилин, которую Фишл опустошил, чтобы поместить в нее рыбу.
И вот лежит эта рыба в сумке для талита и тфилин, и душа ее просит смерти, ибо опротивел ей уже этот мир, в который все существа приходят для того, чтобы умереть, и даже если свершат самые великие дела, все равно кончают смертью. Но как же она думала, если была уже как мертвая? А вот как. Она умерла, но муки ее все еще были живы.
Если бы не эта ее постыдная смерть, то надлежало бы поведать, как положено законом, обо всех добрых и славных деяниях покойницы и восхвалить каждое из них. Но поскольку она пала так низко, я ограничусь лишь некоторыми из этих деяний, включая также дела ее предков, а также те, которые произошли до того, как она попала к Фишлу Карпу. И не удивляйся, если я не буду называть ее по имени, ибо у нее нет имени, потому что рыбы, питая глубочайшее уважение к своему царю Левиафану, не позволяют себе иметь личных имен. Более того, до завершения всех шести частей Талмуда ни один вид рыб не имел даже общего имени. А чтобы ты убедился, что это именно так, напомню тебе, что во всех стихах Библии, где упоминаются рыбы, имя вида никогда не называется.
4. Деяния владычицы вод
Так вот, деды и прадеды покойницы были из тех достопочтенных водоплавающих, которые вели свою родословную от рыб, попавших вместе с пророком Ионой во чрево кита. И поскольку сердца тех рыб прилепились к молитве пророка, вознесенной в этом чреве, они последовали за ним и тогда, когда изверг его кит по приказу Господа нашего, благословен будь Он. Из этого явствует, кстати, что не может быть никаких сомнений в том, что свою молитву Господу, благословен будь Он, Иона возносил тогда, когда еще находился во чреве кита, а не только после того, как вышел на сушу, как это утверждают некоторые комментаторы и толкователи, ссылаясь на то, что, де, в книге Ионы написано: «И помолился Иона Господу Богу своему из чрева кита»[66], а не «во чреве кита».
Но как же попали эти достопочтенные водоплавающие в наши края, столь далекие от мест пребывания Ионы? А где, по-твоему, вознес свою молитву Иона? Он вознес ее как раз в таком месте, где море соединяется с рекой, ибо сказал он Господу, благословен будь Он: «Ты вверг меня в глубину, в сердце моря, и потоки окружили меня…»[67] И потому, выйдя с Ионой из чрева кита, эти рыбы устремились из моря в упомянутые потоки и с того дня катились с волны на волну, из одной реки в другую, иногда по своей воле, иногда помимо нее. Нет числа тем рекам, по которым они прошли, и нет конца водам, в которых довелось им плыть, и нет числа бурям, пронесшимся над их душами, и нет предела сетям и неводам, в которых они находили свою смерть. И в конце концов уцелевшие остатки их великого племени добрались до наших вод, до той реки Днестр, что течет по землям Его Величества Кайзера, — подобно тому, как добрались сюда же люди из рода Кикниш, которые произошли из семени пророка Ионы, о чем говорит само их имя, ибо слово «Кикниш» произошло от слова «кикайон», а кикайон — это то растение клещевина, которое Господь произрастил, чтобы защитить Иону от солнечного жара. Не знаю, остался ли еще в живых кто-нибудь из этого рода Кикниш, но на кладбище в Лемберге есть могилы нескольких из них.
Замечу тебе, однако, что многое из того, что я сказал выше и что ранее почиталось бесспорной истиной, в наши дни стало все чаще подвергаться сомнению, и появились сейчас такие люди, которые говорят даже, будто все, мною сказанное, это сказки, иными словами, что вся родословная нашей рыбы — выдумка чистой воды. Не в том смысле выдумка, что покойница не была потомком своих предков, но в том, что они, то бишь ее предки, — не дети своих предков, то есть тех предков, которые им приписываются, иными словами, тех рыб, которые были с Ионой во чреве кита. И вот сегодня любой школьник радостно чирикает вслед за ихтиологами, будто все те рыбы, которые были вместе с Ионой во чреве кита, давно вымерли, и даже семя их исчезло, и не осталось от них ни единой рыбешки, чтобы при случае подкрепить больного, и потому всякий, кто говорит: «Я вышел из чрева Кита вместе с пророком Ионой», — просто лживый выдумщик. Но я говорю тебе: если даже у нашей рыбы не было наследственной знатности, была у нее знатность собственная. И если ты хочешь понять, что это значит, то я тебе расскажу — кое-что на языке самих рыб, а кое-что и на нашем человеческом, как это делали первые мудрецы, которые тоже ведь иногда вкладывали человечьи слова в уста животных, зверей и птиц, только эти мудрецы были очень мудры, и все, что делали, они делали ради мудрости и назидания, ибо хотели, как сказано в Книге Притчей Соломоновых, «простым дать смышленость»[68], которая также в силу написанного «научает нас более, нежели скотов земных»[69]; мне же, который даже ученику их учеников не ровня, достаточно просто рассказать тебе, как все было на самом деле.
Уже в ранней молодости, будучи еще светло-зеленой, наша покойница числилась среди самых уважаемых обитателей водных глубин. Все обыкновенные рыбы, большие и маленькие, боялись ее. Не дожидаясь, пока она направится к ним, они плыли ей навстречу и живыми бросались ей в рот. Так поступали и те рыбы, которые плавали на животе, и те, которые плавали верхом на собственных ребрах, и рыбы-правши, и рыбы-левши — все они приплывали сами, по собственной воле, чтобы стать ее пищей. И точно так же рыбы с огромными носами и рыбы с выпученными глазами. И те рыбы, у которых нос и глаза справа, и те, у которых нос и глаза слева. А у нашей рыбы сердце находилось близко к щекам, и она никому не открывала свои жабры, а просто разевала пасть и ела в свое удовольствие. И хотя мы никогда не слышали, чтобы подобные рыбы водились в наших реках, но об этой рыбе, из-за ее силы и могущества, говорили, пусть и преувеличивая слегка, что ей подчинялись даже хищники морские.
В окружении челяди она плыла
и всюду вершила кровавые дела.
Она плыла сквозь морские дали,
и все ее чешуйки и плавники танцевали.
То рыбешку, то щуку отправит в рот —
ей праздник и веселье, а врагам наоборот.
Белую рыбу зубами схватит
и, пока не прикончит, не скажет: «Хватит».
А то, бывало, набьет себе рот
всей той мелочью, что в водорослях живет.
Подданных топтала и рвала на куски
и мыла их кровью свои плавники.
С одними вела жестокие споры,
а с другими, бывало, дралась без разбора.
Открыто и тайно убивала без сожаления,
и от гласа ее увядали растения.
А потом целый день предавалась нирване,
лениво лежа в кровавой ванне.
Подданных своих заставляла поститься,
а сама начинала есть и веселиться.
На ее банкетах рекой лились напитки,
и ее славословили мудрые улитки.
Она танцевала с сынами Левиафана
и командовала ими, как матросами капитаны.
А еще в ее честь звенели арфы —
мол, она спасла от смерти глупых карпов:
Карпы лентяи, могут спать целый день,
и в смертный сон погружает их лень,
Она же их так злобно гоняла,
что этим от ленивой смерти спасала.
А в конце банкетов награждала музыкантов и певцов
и прогоняла министров из их дворцов.
В общем и в целом, скажу тебе лучше, —
она была воплощеньем благополучья.
И если чего-то ей недодали,
так только огорчений, тревог и печали.
И вот, когда наша рыба прошла таким манером по всему Днестру и обозрела его вдоль и поперек, ей захотелось увидеть также его притоки и познакомиться со своими сородичами, потому что не было такой реки или речки в большинстве европейских стран, где бы она ни могла найти своих единоплеменников. И это не их заслуга и не их позор, а просто результат круговорота событий, которые порой приводят к тому исходу, а порой к иному.
