Арнольд Беннетт - Повесть о старых женщинах
Миссис Бейнс еще больше располнела, и теперь тетушка Гарриет лишь незначительно превосходила ее в этом отношении. Но духовное превосходство старшей сестры все еще сохранялось. Обе внушительные вдовы разместились в спальной миссис Бейнс, где проводили много времени в долгих приглушенных беседах, после которых миссис Бейнс обретала вид человека, озаренного светом нового знания, а тетушка Гарриет — вид человека, одарившего этим светом другого. Эта пара держалась все время вместе — в лавке, мастерской, гостиной, кухне, а также вне дома, и называли они друг друга только словом «сестра» — «сестра». Повсюду звучало «сестра», «моя сестра», «твоя дорогая матушка», «твоя тетушка Гарриет». Они относились друг к другу, как к непогрешимому источнику мудрости и хорошего вкуса. Благопристойность сопровождала их с утра до вечера. Вся Площадь тревожно корчилась, как будто око божье было направлено исключительно на нее. Обеды в гостиной превратились в торжественные трапезы, на столе, покрытом самой нарядной скатертью, сверкало ценнейшее серебро, но оживление и непринужденность, казалось, исчезли. (Я употребил слово «казалось», ибо нет сомнения, что тетушка Гарриет вела себя непринужденно, и выпадали минуты, когда она, возможно, считала, что вносит оживление в общество, но это оживление было еще безотраднее, чем ее суровость.) Младшее поколение сделалось подавленным, угнетенным и безжизненным под гнетом тяжеловесных вдов.
Мистер Пови не относился к тем, кого легко раздавить какой бы то ни было тяжестью, и то, что удалось согнуть даже его, послужило еще одним бесспорным доказательством сноровки обеих вдов, которые в самом деле проехались по мистеру Пови, как дорожный каток, с равнодушным безразличием настоящих катков, раздавивших на дороге некий предмет, даже не ощутив толчка. Мистер Пови ненавидел тетушку Гарриет, но, лежа раздавленным на дороге, как мог он восстать против нее? Он все время ощущал, что тетушка Гарриет оценивает его и сообщает результаты своих соображений сестре во время их частых свиданий в спальной. Он понимал, что она знает о нем все, знает даже о его слезах в тот раз. Он сознавал, что никак не сможет ублаготворить тетушку Гарриет, что идеальное исполнение своего долга с его стороны производит на нее не большее впечатление, чем нежное прикосновение — на маховик дорожного катка. На Констанцию, милую Констанцию, тоже посматривали с неодобрением. В тетушкином отношении к Констанции не было ничего такого, за что можно было ухватиться, и в нем явно присутствовало нечто такое, за что нельзя было ухватиться — намек, подстрекательство, подозрение, которые осторожно внушали Констанции: «Смотри, чтобы, не ровен час, ты не породнилась с блудницей в пурпурной одежде»{34}.
Софью баловали. Софью можно было шаловливо ударить наперстком, когда тетушка Гарриет подрубала тряпки для пыли (потому что эта пожилая дама могла и тряпку вознести до уровня своего величия). Софью дважды назвали «моей крошкой-бабочкой». Софье даже доверили отделку новой летней шляпки для тетушки Гарриет. Тетушка Гарриет полагала, что Софья излишне бледна. С каждым днем тетушка Гарриет все сильнее подчеркивала бледность Софьи, пока тема бледности Софьи не превратилась в символ веры, который вы вынуждены были признать под страхом отлучения. Потом наступил день, когда тетушка Гарриет, глядя на Софью, тоном сочувствия, как и положено преданной тете, изрекла: «Как жаль, что дитя не может переменить обстановку». А миссис Бейнс, тоже пристально глядя на Софью, подтвердила: «Да, как жаль».
А на другой день тетушка Гарриет сказала:
— Хотелось бы знать, пожелает ли малышка Софья поехать со мной и недолго пожить в обществе старой тети.
Этого Софья желала меньше всего на свете. В ярости девушка поклялась себе, что не поедет, что ее туда ничем не заманишь. Но она запуталась в сетях семейной благопристойности. Как бы она ни старалась, изобрести повод для отказа было невозможно. Сказать тетке, что ей просто не хочется ехать, она, конечно, никак не могла. Она была способна на отчаянные поступки, но не на такой. А затем начались сложные приготовления тетушки Гарриет к отъезду. Тетушка Гарриет всегда все усложняла. Кроме того, ее нельзя было торопить. За трое суток до отъезда она принималась укладывать чемодан, но сначала Мэгги должна была обтереть его влажной тряпкой под надзором и руководством тетушки Гарриет. И следовало написать хозяину конюшни в Эксе, а также — ее слугам в Эксе, и взвесить и обдумать виды на погоду. Тем или иным образом, но к моменту завершения всей подготовки стало без слов понятно, что Софья должна сопровождать свою добрую тетушку, чтобы окунуться вместе с ней в бодрящий, напоенный ароматом вереска воздух Экса. В Эксе нет дыма! В Эксе нет духоты! Но зато есть привольное существование в уважаемом городке с низким показателем смертности и знаменитым пейзажем! «Ты уже сложила свои вещи, Софья?» Нет, она еще не сложила. «Что ж, я помогу тебе».
Невозможно устоять перед натиском такой тяжеловесной особы, как тетушка Гарриет! Этот натиск непреоборим!
Наступил день отъезда, и во всем доме поднялась суматоха. Обед подали на четверть часа раньше, чем обычно, чтобы тетушка Гарриет вовремя поспела в Экс к чаю. Три изумительных муслиновых фартука были царственным жестом вручены Мэгги. Чемодан и баул спустили вниз, и в нижней гостиной послышался запах черных лайковых перчаток. Вот-вот должен был подкатить экипаж, и он прибыл («На Блейдена всегда можно положиться», — сказала тетушка Гарриет). Дверь отворили, и Блейден на онемевших ногах спустился с козел и приложил руку к шляпе перед тетушкой Гарриет, заполнившей собой весь дверной проем.
— Вы покормили лошадей в дороге, Блейден? — спросила она.
— Да, мэм, — успокаивающим тоном ответил он.
Блейден и мистер Пови вынесли чемодан и баул, а Констанция, нагруженная свертками, заталкивала их в углы экипажа соответственно указаниям тетушки; все это походило на погрузку судна.
— Ну, голубчик мой, Софья! — позвала миссис Бейнс стоявшую наверху дочь. И Софья медленно спустилась вниз по лестнице. Миссис Бейнс собралась было поцеловать ее, но Софья взглядом остановила ее.
— Не думайте, что я не понимаю, почему вы отсылаете меня прочь! — сверкнув очами, воскликнула Софья сурово и яростно. — Я ведь не слепая! — Она поцеловала мать, но это было лишь высокомерное прикосновение. Повернувшись, чтобы выйти, она добавила. — Дайте хоть Констанции возможность поступать так, как она хочет!
Таково было единственное ее горькое примечание к этому эпизоду, но в него она вложила всю глубину горечи, накопившейся за долгие тревожные ночи.
Миссис Бейнс подавила вздох. Этот взрыв, конечно, расстроил ее. Она так надеялась, что гладкое течение событий не будет нарушено.
Софья выскочила из дома. Все окружающие, в том числе и несколько мальчишек, затаив дыхание наблюдали, как тетушка Гарриет после величественного прощания стала на ступеньку экипажа и втиснулась через дверцу внутрь; этот процесс напоминал продевание в иголку слишком толстой нитки. Когда она расположилась в экипаже, ее кринолин тут же раздулся и занял собою все свободное пространство. За ней проворно в экипаж вскочила Софья.
Когда, после надлежащих процедур, экипаж отъехал, миссис Бейнс вновь вздохнула, но теперь уже с облегчением. Сестры одержали победу. Она может ждать неминуемого прибытия мистера Джеральда Скейлза совершенно спокойно.
II
Странные слова Софьи «Дайте хоть Констанции возможность поступать так, как она хочет» растревожили миссис Бейнс сильнее, чем ей показалось на первых порах. Они докучали ей, как осенние мухи. Об истории с Констанцией она никому не рассказала, за исключением, конечно, миссис Мэддек. Она чутьем понимала, что если отнесется снисходительно к сердечным треволнениям старшей дочери, то окажется несправедливой по отношению к младшей, и вела себя соответствующим образом. В то памятное утро, когда мистером Пови овладела ревность, ей удалось, пусть временно, погасить пожар, засыпать его и спрятать его следы, и с тех пор не было произнесено ни слова о душевном состоянии Констанции. Из-за грозившей со стороны мистера Скейлза опасности сердечные дела Констанции были отодвинуты на задний план, как вопрос, с которым можно повременить, так откладывают починку белья, когда неподалеку происходит землетрясение. Миссис Бейнс была уверена, что Констанция не проболталась Софье относительно мистера Пови. Констанция, хорошо знавшая свою мать, обладала слишком сильным здравым смыслом и слишком тонким чувством благопристойности, чтобы пойти на это, и все же Софья воскликнула: «Дайте хоть Констанции возможность поступать так, как она хочет!» Неужели отношения между Констанцией и мистером Пови стали общим достоянием? Неужели молодые мастерицы обсуждают их?
