Оноре Бальзак - Жизнь холостяка
Страсть Флоры к Максу неизбежно повлияла на жизнь и домашний уклад Жан-Жака. В продолжение месяца холостяк, ставший сверх меры боязливым, видел перед собою грозное, угрюмое, недовольное лицо Флоры, раньше столь дружелюбное и сиявшее улыбкой. Он подвергался взрывам искусно разыгранного скверного настроения, словно муж женщины, замыслившей измену. Когда во время самых жестоких одергиваний бедный малый осмелился однажды спросить Флору о причинах этой перемены, у нее в глазах засверкала такая ненависть, какой бедный Жан-Жак никогда не видывал, а в голосе послышались такие презрительные и враждебные интонации, каких он никогда не слыхивал.
— Это черт знает что! — вскричала она. — Вы бездушный, бессердечный человек! Вот уже шестнадцать лет, как я гублю свою молодость в вашем доме, и только сейчас поняла, что у вас здесь камень! — она постучала себе в грудь. — Уже два месяца к нам ходит храбрый офицер, жертва Бурбонов, который рожден для того, чтобы стать генералом, а прозябает в бедности, загнанный в эту дыру, где и богатому негде развернуться. Он должен торчать целый день за столом в мэрии, чтобы заработать какие-то жалкие шестьсот франков. Прекрасная жизнь! А как вы живете? У вас закладных на шестьсот пятьдесят девять тысяч ливров и шестьдесят тысяч франков годового дохода, а расходуете вы благодаря мне не больше тысячи экю в год, включая сюда даже мои юбки, словом, все, — но вы даже не подумаете предложить ему здесь помещение, хотя у вас пустует весь третий этаж. Вы предпочитаете, чтобы там танцевали мыши и крысы, нежели поселилось человеческое существо, скажу попросту — молодой человек, которого ваш отец считал своим сыном! Хотите знать, кто вы такой? Я вам прямо скажу: вы братоубийца! Ну, и к тому же я очень хорошо знаю почему! Вы заметили, что он мне нравится, и это вам досаждает! Хотя вы кажетесь дураком, а на самом деле вы зловреднее самых зловредных хитрецов... Ну что же, он мне нравится, и даже очень...
— Но, Флора...
— О, никаких «но, Флора»! Ах, вы можете искать себе другую Флору (если вы найдете такую). Да, да... Пусть этот стакан вина будет для меня ядом, если я не убегу из этой трущобы. Слава богу, я ничего вам не стоила за те двенадцать лет, что здесь пробыла, и вы жили в свое удовольствие. Всюду я бы вполне заработала на свое содержание, если бы делала все, как здесь: мыла, гладила, следила за стиркой, ходила на рынок, стряпала, соблюдала во всем вашу выгоду, работала до упаду с утра и до вечера... И вот моя награда.
— Но, Флора...
— Да, Флора... Попробуйте сыщите себе других Флор теперь, когда вам пятьдесят один год, когда вы все хвораете, а дряхлеете так, что прямо страшно, — уж кому знать, как не мне! И, кроме того, с вами ведь не очень-то весело...
— Но, Флора...
— Оставьте меня в покое!
Она ушла, так хлопнув дверью, что гул пошел по всему дому, казалось, задрожавшему на своем фундаменте. Жан-Жак тихонько открыл дверь и еще тише вошел в кухню, где Флора все еще продолжала ворчать.
— Но, Флора, — сказал этот баран, — сегодня в первый раз я слышу о твоем желании. Почем ты знаешь, хочу я этого или не хочу?
— Прежде всего в доме нужен мужчина, — ответила Флора. — Известно, что вы держите у себя по десять, пятнадцать, двадцать тысяч франков. Когда-нибудь залезут воры и убьют нас. Я вовсе не желаю оказаться однажды утром разрезанной на четыре части, как это сделали с той несчастной служанкой, которая имела глупость защищать своего хозяина! Ну, а если узнают, что у нас живет мужчина, храбрый, как Цезарь, мужчина, который не ударит лицом в грязь, — Макс мигом может справиться с тремя ворами, — я буду спать спокойнее. Быть может, вам наговорят глупостей, скажут, что я его и так и этак люблю и обожаю! Понимаете, что вам нужно ответить? Так вот, вы скажете, что вы это знаете, но что ваш отец, умирая, поручил вам своего бедного Макса. Все замолчат, потому что даже камни иссуденской мостовой подтвердят, что ваш отец оплачивал его содержание в коллеже. Что, не так? Уже девять лет, как я ем ваш хлеб...
— Флора... Флора...
— В городе не один ухаживал за мной, ну да! Мне предлагали и золотые цепочки, и часики... «Моя милая Флора, если ты захочешь бросить этого старого дурака папашу Руже...» — вот что мне говорили о вас. «Мне бросить его? Ах, но что же с ним станется, с бедняжкой? — всегда отвечала я. — Нет, нет, где коза привязана, там ей и щипать траву».
— Да, Флора, ты у меня одна, и я очень счастлив... Если тебе это доставит удовольствие, мое дитя, хорошо, мы поселим у нас Макса, он будет садиться за стол вместе с нами...
— Еще бы! Надеюсь, не иначе.
— Та-та-та, не сердись...
— Если хватает на одного, хватит и на двух, — ответила она, смеясь. — Но если вы уж так милы, то знаете, что вам нужно сделать, котик? К четырем часам вы пойдете погулять возле мэрии, постараетесь встретить господина Жиле и пригласить его обедать. Если он будет церемониться, вы скажете ему, что это доставит мне удовольствие; он слишком любезен, чтобы отказаться. Потом, к концу обеда, если он заговорит о своих несчастиях, о плавучей тюрьме, вы будете настолько умны, что воспользуетесь поводом и предложите Максу жить у нас. Если он начнет возражать, будьте спокойны, я сумею уговорить его...
Медленно прогуливаясь по бульвару Барон, холостяк обдумал, насколько мог, все происшествие. Если он расстанется с Флорой (при одной этой мысли у него в глазах мутилось), то какую другую женщину он себе найдет? Жениться? Но в его возрасте за него выйдут замуж только ради его состояния, и законная жена будет эксплуатировать его еще беспощадней, чем Флора. Да одна уж мысль о том, что он лишится ее ласки, пускай и притворной, вызывала у него ужасную тоску. Поэтому он проявил в отношении к Жиле всю свою любезность. Как хотела Флора, приглашение было сделано при свидетелях, чтобы пощадить честь Максанса.
Примирение между Флорой и ее хозяином состоялось; но с этого дня Жан-Жак заметил некоторые оттенки, свидетельствовавшие о том, что Баламутка совершенно переменилась в своих чувствах к нему. В течение двух недель Флора Бразье жаловалась лавочникам, рыночным торговцам, кумушкам, с которыми она болтала, на тиранию Руже, соизволившего взять к себе своего так называемого побочного брата. Но эта комедия никого не обманула, и Флору начали считать чрезвычайно хитрой — настоящей продувной бестией.
Руже был очень счастлив, когда Макс поселился у него в доме: возле него был человек, оказывавший ему мелкие услуги, но без лакейской угодливости. Жиле разговаривал, рассуждал о политике, иногда прогуливался с папашей Руже. С тех пор как офицер переехал к ним, Флора не захотела больше быть кухаркой. Кухня, заявила она, портила ей руки. По просьбе Великого магистра Ордена, Коньета подыскала Жан-Жаку служанку — одну из своих родственниц, старую деву, хозяин которой, священник, умер, ничего не оставив ей. То была прекрасная кухарка, готовая быть преданной Максу и Флоре на жизнь и на смерть. К тому же Коньета от имени этих двух могущественных лиц обещала своей родственнице за десять лет хорошей, верной, скромной и честной службы пенсию в триста ливров.
Шестидесятилетняя Ведия была замечательна своей рябой и крайне уродливой физиономией. После того как Ведия приступила к исполнению своих обязанностей, Баламутка стала г-жой Бразье. Она носила корсеты, у нее появились шелковые платья и платья из хорошей шерстяной и бумажной материи, смотря по времени года. Точно так же были у нее воротнички, очень дорогие платки, вышитые чепчики, кружевные косынки, высокие башмачки; одевалась она изящно, богато, и это молодило ее. Раньше она была как бы неотшлифованным алмазом, теперь — ограненным и оправленным рукою ювелира, чтобы придать ей настоящую цену. Она хотела быть достойной Макса. К концу первого года, в 1817 году, она велела купить в Бурже лошадь, так называемую английскую, для бедного офицера, которому наскучило ходить пешком. Макс завербовал в окрестностях бывшего улана императорской гвардии, впавшего в нищету поляка по фамилии Куский, который не желал ничего лучшего, как попасть к Руже в качестве слуги при командире. Макс был кумиром Куского, особенно после дуэли с тремя роялистами. С 1817 года семья папаши Руже состояла из пяти человек, из коих трое были господами, и расходы выросли до восьми тысяч франков в год.
К тому времени, когда г-жа Бридо приехала в Иссуден, чтобы, по выражению Дероша, спасти наследство, подвергавшееся столь серьезной опасности, папаша Руже постепенно дошел до состояния почти растительной жизни. Прежде всего после водворения Макса г-жа Бразье завела стол на епископский образец. Руже, увлеченный на путь чревоугодия, ел все больше и больше, соблазняясь изысканными блюдами, которые готовила Ведия. И несмотря на эту обильную и отменную пищу, он мало толстел. Со дня на день он дряхлел, измученный, быть может, несварением желудка, и под глазами у него резко выступала синева. Но если во время прогулки горожане спрашивали его о здоровье, он отвечал: «Никогда я не чувствовал себя лучше». А так как его всегда считали существом весьма ограниченным, то и не замечали непрерывного ослабления его умственных способностей. Любовь к Флоре была единственное, чем он дорожил в жизни, он существовал только ради Баламутки; его уступчивость по отношению к ней не имела границ; он повиновался каждому ее взгляду, ловил каждое движение этой особы, как собака ловит движения руки своего хозяина. Словом, как писала г-жа Ошон, папаша Руже в пятьдесят семь лет казался старше восьмидесятилетнего г-на Ошона.
