Михаил Загоскин - Москва и москвичи
Шарапов. Нет-с, извините, у меня есть и другие занятия.
Влонский. Надежда Васильевна!..
Влонская. Ах, мой друг!.. Да что ж, в самом деле?… Нас огорчили, перепугали, а ты прикажешь за это благодарить?… Я вас прошу, Мардарий Степанович, и прошу серьезно, не приезжать к нам вперед с такими новостями.
Шарапов (обидясъ). Как вам угодно-с! Как вам угодно-с!
Влонский. И, полноте, Мардарий Степанович!
Шарапов. Да помилуйте! Что ж я, бессловесный, что ль, какой? Сам слышишь, а другим не смей пересказывать!
Влонская. Никто вас об этом не просит.
Шарапов. Как вам угодно-с!.. Прощайте, Дмитрий Кондратьич!.. Признаюсь, я никак не ожидал таких неприятностей!.. Никак не ожидал! (Уходит.)
Волоколамский. Что это, в самом деле. Надежда Васильевна, вы так разгневались?… Я этому смеюсь, смейтесь и вы.
Влонская. Признаюсь, для меня очень странно, Алексей Тихонович, что когда ваши друзья принимают к сердцу…
Волоколамский. И, Надежда Васильевна! Да ведь, несмотря на это вранье, я жив и здоров, жена моя также…
Влонская. Вам, конечно, это ничего. Вас не могли уверить, что вы умерли, но я желала бы, чтоб вы были на нашем месте…
Волоколамский. О, я никогда не сомневался в вашей дружбе! Я уверен, вы очень испугались и огорчились, да ведь, слава богу, все это вздор, так о чем же и говорить?… Поговоримте-ка лучше о другом. Племянник объявил мне, что вы приняли благосклонно его предложение…
Влонская. Да-с!.. Иван Иванович сделал нам честь… Мы, конечно, отдаем всю полную справедливость достоинствам Ивана Ивановича… Но вы сами знаете, Алексей Тихонович, что это не такое дело, чтоб можно было его кончить в двух словах… Во-первых, для этого необходимо согласие нашей дочери…
Волоколамский (улыбаясь). Да если верить словам племянника, так, кажется, с этой стороны больших затруднений не будет.
Влонская (вспыхнув). А разве Иван Иванович позволил себе сказать, что Глашенька к нему неравнодушна?…
Волоколамский. О нет!.. Он думает только… надеется…
Влонская. Надежда нас часто обманывает, Алексей Тихонович!..
Сицкий (тихо дяде). Боже мой!.. Что ж это?
Волоколамский (также тихо). Успокойся!.. (Громко.) Конечно, ваша Глафира Дмитриевна такая милая, такая достойная девица… Я не спорю, она имеет полное право быть разборчивой невестой. Но я скажу при моем племяннике, что и он также отличный молодой человек, и хоть у него только семьсот душ…
Влонский и Влонская. Семьсот душ!..
Волоколамский. Да! Я продал ему мое рязанское именье. Вот и купчая.
Сицкий. Ах, дядюшка!
Волоколамский. И, полно, мой друг, не благодари! (Улыбаясь.) Я и так отнял у тебя с лишком две тысячи душ…
Сицкий. Можете ли вы думать, дядюшка!..
Волоколамский. Нет, мой друг, не думаю! (Обнимает его.)
Влонский. Рязанское именье?… Так это Хотиловка?…
Волоколамский. Ну да! Он теперь ваш сосед, и если Глафира Дмитриевна…
Влонская. Да, это решительно от нее зависит. (В сторону.) У!.. Слава богу, полегче!..
Влонский. Что ж касается до нас… (Глядит на свою жену)
Влонская. Так я и муж мой — мы оба согласны… Уж одно то, что мы породнимся с вами, Алексей Тихонович…
Волоколамский. Все это прекрасно, да если Глафира Дмитриевна…
Влонский. Ах, Алексей Тихонович, что вы слушаете жены?… Ведь эти барыни всегда так: надобно поломаться, потомить… А я так вам скажу напрямки…
Влонская. Дмитрий Кондратьич!..
Влонский. Да полно, матушка, что тут хитрить!.. Алексей Тихонович, мы согласны, и Глашенька будет согласна.
Волоколамский. Так за чем же дело стало? Попросите Глафиру Дмитриевну сюда.
Влонская. А вот позвольте… я сама… Надобно ее немного приготовить… Вы, мужчины, этого не понимаете: это такая страшная минута для девицы… даже и тогда, когда она любит…
Влонский. Ступай же, мой друг! (Влонская уходит.)
Волоколамский. Ну что, племянник?
Сицкий. Ах, дядюшка!
Волоколамский. А что, сердце бьется?
Влонский. Да уж, верно, не от страха!.. Ох вы, молодые люди!.. И как успеют все спроворить!..
Волоколамский. Да так же, как мы в старину проворили, Дмитрий Кондратьич.
Влонский. Правда, правда!..
Волоколамский. Извините!.. Мне нужно сказать слова два племяннику…
Влонский. Сделайте милость!..
(Волоколамский и Сицкий подходят к окну и говорят меж собой вполголоса, а Влонский садится подле канапе; в эту самую минуту двери растворяются и вбегает Бураковский.)
Бураковский (не замечая Волоколамского и Сицкого). Все узнал, Дмитрий Кондратьич!.. Все узнал!.. Я отыскал этого приезжего из Петербурга, расспросил его, — все точно так. Алексея Тихоновича заели собаки, жена его умерла от испуга. Об этом послан курьер в Петербург, наряжено следствие…
Влонский (вставая). Полно, так ли, Василий Игнатьич?.
Бураковский. Помилуйте! Да уж это не пересказы какие-нибудь — очевидный свидетель!.. При нем хоронили и мужа и жену, — он был в церкви, когда их отпевали.
Волоколамский (подходя к Бураковскому). И очень усердно молился, — я сам это видел.
Бураковский (с ужасом). Господи!.. Что это?… Алексей Тихонович! Это вы?…
Волоколамский. Я.
Бураковский. Вы живы?
Влонский. А вот как видите: жив и здоров.
Волоколамский (улыбаясь). А впредь уповаю на власть божию.
Бураковский. Что ж это такое?… Да как же можно этак лгать и с такими подробностями?
Волоколамский. В них-то, Василий Игнатьич, вся и сила. Что ж это за лгун, который просто уморит живого человека, а не расскажет вам, как он умирал, что говорил перед смертию, сколько было духовенства на его похоронах и в какой именно церкви его отпевали? Да это, батюшка, не лгун, а лгунишка, самый пошлый, обыкновенный прозаист, а вы, видно, попали на поэта.
Бураковский. Так это все выдумки?… Ну, слава богу!
Волоколамский. Вы большой охотник до новостей, Василий Игнатьич, так я вас потешу, скажу вам такую новость, о которой вы можете смело всем рассказывать. Сейчас будет помолвка племянника моего Сицкого с Глафирой Дмитриевной.
Бураковский. Что вы говорите?… Как я рад!.. Честь имею поздравить!
Горничная девушка (растворив двери). Барыня приказала вас просить к себе в диванную.
Бураковский. Теперь вам, Дмитрий Кондратьич, не до гостей. Итак, прощайте, — я еду…
Волоколамский. И, верно, домой?
Бураковский. Нет. Надобно кой-куда заехать… Честь имею кланяться! (Уходит.)
Влонский. Что вы это наделали!..
Волоколамский. А что?
Влонский. Да ведь это все равно, что объявить на площади…
Волоколамский. Тем лучше! Не нужно будет карточек посылать. Пойдем. (Уходят.)
III
Английский клуб
Ну что ваш батюшка? все Английского клоба
Старинный, верный член до гроба?
ГрибоедовВ Москве четыре клуба: Английский, Дворянский, Купеческий и Немецкий. Довольно замечательно, что ни один из этих клубов не оправдывает вполне своего названия. В Дворянском клубе многие из членов не дворяне, в Купеческом не все купцы, в Немецком большая часть членов русские, в Английском едва ли наберется человек десять англичан. Английский клуб первый по старшинству своего основания, решительно также первый и во всех других отношениях — это неоспоримая и ничем не опровержимая истина; против этой истины не осмелятся восстать даже и те бессрочные кандидаты, которые, провисев на стенке лет пятнадцать и не видя конца своему искусу, решились завести свой собственный клуб и назвать его Дворянским. Попасть в члены Английского клуба довольно трудно; число членов, ограниченное уставом, почти впятеро менее числа кандидатов, из которых многие, как я уже имел честь докладывать, ждут лет по пятнадцати своей очереди. Не подумайте, однако ж, чтоб эта трудность побеждалась одним терпением. О нет! Дождавшийся своей очереди кандидат баллотируется и если не будет избран, то должен навсегда отказаться от чести быть членом Английского клуба, потому что вторичная баллотировка воспрещается уставом. Для многих этот день страха и тревожных ожиданий остается на всю жизнь днем достопамятным и незабвенным. Я знаю одного члена, и надобно сказать, что он вовсе не один в своем роде, который разделяет свою жизнь на четыре главные эпохи: рождение, производство в первый офицерский чин, женитьбу и поступление в члены Английского клуба. Чему же дивиться, что один из этих господ в минуту восторга захотел сделать всю Москву участницей своей радости и напечатал на визитных карточках: «Андрей Андреевич Мухоморов, член Английского клуба»! Говорят, будто бы какой-то насмешник прибавил: «…и разных других ученых обществ». Но я решительно этому не верю — это сказка. Каждый из членов Английского клуба имеет право записывать гостем всякого иногороднего и даже московского жителя, если только он не служит и не имеет собственного дома, но этим правом должно пользоваться с большой осторожностью. Ваш гость может требовать все, что ему угодно: кушать устерсы, разварных стерлядей, пить шампанское и сверх того проиграть несколько тысяч рублей, не заплатя за все это ни копейки; от него ничего не потребуют, ему даже не намекнут, что в Английском клубе едят и пьют за деньги, а на мелок никогда не играют, он как гость не обязан этого знать: за все будет отвечать тот член, которым он записан. Если вы, опасаясь беды, не станете сами никого записывать, то вас будут просить об этом другие, потому что каждый член имеет право записать одного только посетителя. Разумеется, в этом случае ваш отказ будет оскорбителен; это все равно, если б вы сказали, что не полагаетесь на честь того, который просит вас об этом. Опытные члены изобрели весьма хорошее средство отстранять и это неудобство: они постоянно записывают в книгу посетителей, разумеется по очереди, имена двух или трех приятелей, которые или вовсе не бывают в клубе, или бывают очень редко; их личная безопасность ограждена, и в то же время они могут всегда отвечать с приличной вежливостью: «Ах, извините!.. Мне очень жаль, но я уж записал одного из моих знакомых».
