Оноре Бальзак - Сельский священник
Ближе к Монтеньяку долина непомерно расширяется, и оба склона образуют огромную подкову. Со своего места под каштанами Вероника могла видеть уступы холмов, спускающиеся вниз, как ступени амфитеатра, — верхушки растущих на них деревьев кажутся головами зрителей. На обратном склоне прекрасного амфитеатра расположен ее парк. В другую сторону от хижины Фаррабеша долина сужается все больше и больше и переходит в ущелье шириной не более ста футов.
Взор Вероники непроизвольно блуждал вокруг, и красота этих диких мест отвлекла ее от мрачных мыслей. Она вернулась к дому, где молча поджидали ее отец и сын, даже не пытаясь понять, чем было вызвано странное бегство их хозяйки. Вероника осмотрела дом. Несмотря на соломенную крышу, оказалось, что он выстроен довольно тщательно, но, очевидно, был заброшен, когда герцог Наваррский покинул свое поместье. Не стало охоты, не стало и сторожей. Хотя дом простоял нежилым свыше ста лет, стены его хорошо сохранились, но были сплошь увиты плющом и вьюнками. Когда Фаррабешу разрешили здесь поселиться, он покрыл крышу соломой, выложил плитками пол в комнате и притащил кое-какую мебель. Войдя в дом, Вероника увидела две деревенские кровати, большой шкаф орехового дерева, хлебный ларь, буфет, стол, три стула, а на буфетных полках несколько глиняных тарелок — одним словом, все необходимое для житья. Над камином висели два ружья и две охотничьи сумки. Вещицы, очевидно, сработанные руками отца для мальчика, глубоко тронули Веронику: парусный корабль, лодочка, резная деревянная чашка, деревянная шкатулка изумительной работы, сундучок с инкрустациями, великолепные распятие и четки. На четках из сливовых косточек с обеих сторон были замечательно тонко вырезаны головы Иисуса Христа, апостолов, богоматери, святого Жана-Батиста, святого Иосифа, святой Анны и двух Магдалин.
— Это я все мастерил, чтобы позабавить мальчика в долгие зимние вечера, — как бы оправдываясь, сказал Фаррабеш.
Фасад дома был обсажен кустами жасмина и штамбовыми розами, которые закрывали окна первого, нежилого, этажа, где Фаррабеш держал запасы провизии. В его хозяйстве имелись куры, утки, два кабана; покупать приходилось только хлеб, соль, сахар и кое-какую бакалею. Ни он, ни его сын не пили вина.
— Все, что мне о вас говорили, и то, что я увидела сама, — сказала под конец г-жа Граслен Фаррабешу, — вызывает во мне горячее участие, и я надеюсь, оно не будет бесплодным.
— Узнаю руку господина Бонне! — воскликнул растроганный Фаррабеш.
— Ошибаетесь, господин кюре мне еще ничего не говорил. Все это — дело случая, а, может быть, бога.
— Да, сударыня, бога! Только бог может совершить чудо для такого несчастного, как я.
— Если вы были несчастны, — г-жа Граслен говорила тихо, чтобы мальчик не мог ее услышать, и эта женская деликатность глубоко тронула Фаррабеша, — то ваше раскаяние, ваше поведение, а также доброе мнение господина кюре делают вас достойным счастья. Я распорядилась закончить постройку фермы, которую господин Граслен предполагал выстроить по соседству с замком. Вы будете моим фермером, вы сможете найти применение своим силам, своей энергии, создать положение своему сыну. Главный прокурор Лиможа узнает о вас, и я обещаю, что кончится для вас положение отверженного, которое отравляет вам жизнь.
При этих словах Фаррабеш упал на колени, пораженный, словно громом, исполнением мечты, которую так долго и тщетно лелеял; он поцеловал край амазонки г-жи Граслен, поцеловал ей ноги. Увидев слезы на глазах отца, Бенжамен зарыдал, сам не зная, о чем.
— Встаньте, Фаррабеш, — сказала г-жа Граслен, — вы и не знаете, насколько естественно то, что я делаю для вас, то, что я обещаю для вас сделать. Скажите, это вы посадили здесь хвойные деревья? — спросила она, показав на несколько елей, сосен и лиственниц, растущих у подножия противоположного голого и сухого склона.
— Да, сударыня.
— Значит, там земля получше?
— Воды все время размывают эти скалы и понемножку приносят вниз плодородную почву; я и воспользовался этим, ведь вся земля в долине ниже дороги принадлежит вам. Граница проходит по дороге.
— И много ли воды стекает в долину?
— О сударыня! — воскликнул Фаррабеш. — Через несколько дней начнутся дожди, и вы услышите из замка, как ревет поток! Но это и не сравнить с тем, что делается во время таяния снегов. Воды бегут с монтеньякского холма, из лесов, расположенных на высоких склонах, противоположных вашим садам и парку; в общем, сюда текут воды со всех этих холмов. Тут тогда настоящий потоп. На ваше счастье, деревья скрепляют почву, а вода скользит по палым листьям, — осенью они покрывают землю словно клеенчатым ковром, — не то верхний слой почвы смыло бы в долину, но не знаю, остался бы он там, слишком уж круто спускается русло потока вниз.
— А куда уходит вода? — спросила г-жа Граслен, внимательно слушавшая его.
Фаррабеш показал на узкое ущелье, замыкавшее долину ниже его дома.
— Она разливается по меловому плато, отделяющему Лимузен от Коррезы, и надолго застаивается там зелеными лужами, постепенно и очень медленно впитываясь в землю. Никто не живет в тех гиблых местах, где ничего нельзя посадить. Даже скотина не хочет есть осоку и камыш, которые только и растут в этой засоленной воде. Вся большая равнина, а в ней, наверное, тысячи три арпанов, служит общинным выгоном трем коммунам, но так же, как с монтеньякской равниной, с ней ничего нельзя сделать. У вас еще среди камней есть немного земли и песку, ну, а здесь сплошной туф.
— Пошлите мальчика за лошадьми, я хочу сама все это осмотреть.
Госпожа Граслен объяснила Бенжамену, где дожидается ее Морис, и мальчик побежал за ним.
— Вы, говорят, знаете все особенности этого края, — продолжала г-жа Граслен. — Объясните же мне, почему из моих лесов, со склонов, обращенных к монтеньякской равнине, не стекает туда ни единого ручейка ни во время дождей, ни во время таяния снегов?
— Ах, сударыня, — сказал Фаррабеш, — господин кюре в своих заботах о процветании Монтеньяка доискался причин этого явления, даже не имея еще никаких доказательств. После вашего приезда он поручил мне проследить путь воды по каждому оврагу, по всем сухим руслам. Вчера, когда я имел честь встретить вас, я возвращался с подножия Живой скалы, где изучал уклоны почвы. Я услыхал топот коней и пошел взглянуть, кто же это сюда забрался. Господин Бонне — не только святой, сударыня, он еще и ученый. «Фаррабеш, — сказал он мне, — а я в это время работал на дороге, которую община проложила до самого замка, и с того места господин кюре показал мне всю горную цепь от Монтеньяка до Живой скалы, длиной чуть ли не в два лье, — раз по этим склонам в равнину не стекает ни единой капли воды, значит, природа сотворила нечто вроде водосточной трубы, по которой вся влага уходит в другое место!» Так вот, сударыня, казалось бы, подобное рассуждение настолько просто, что и ребенок мог бы до него додуматься. Но с тех пор, как стоит на этом месте Монтеньяк, никто, ни сеньоры, ни управляющие, ни лесничие, ни бедняки, ни богачи, не задумался над тем, куда деваются воды потока Габу, хотя все они видели равнину, ничего не родящую из-за отсутствия воды. Три общины, страдавшие от лихорадки из-за соседства стоячих вод, тоже не пытались избавиться от беды, да и сам я ничуть не беспокоился. Тут понадобилось вмешательство слуги божьего...
При этих словах слезы выступили на глазах у Фаррабеша.
— Гениальные люди, — сказала г-жа Граслен, — всегда находят решение настолько простое, что кажется, будто каждый мог бы найти его. «Но, — добавила она про себя, — гений тем и прекрасен, что походит на всех, хотя на него не походит никто».
— Я сразу понял господина Бонне, — продолжал Фаррабеш, — ему не пришлось тратить много слов, чтобы объяснить мне мою задачу. Все это кажется тем более странным, сударыня, что горные склоны, обращенные к вашей равнине, — ибо все эти пространства принадлежат вам — пересечены довольно глубокими оврагами и ущельями; но, сударыня, по всем этим трещинам, лощинам, оврагам, ущельям и, наконец, канавам вода устремляется в узкую долину Габу, расположенную на несколько футов ниже вашей равнины. Теперь я знаю разгадку этого явления: от Живой скалы до Монтеньяка тянется вдоль подножия гор нечто вроде желоба высотой от двадцати до тридцати футов; желоб этот не имеет ни единой трещины и состоит из горной породы, которую господин Бонне называет сланцем. Земля, будучи мягче камня, размывается течением, и воды, бегущие по всем этим руслам, естественно, попадают в Габу. Деревья и кустарник скрывают от глаза наклон почвы; но, проследив движение вод и след, оставленный потоками, легко в нем убедиться. Таким образом, Габу получает воды с обоих горных склонов — и с того, где расположен ваш парк, и со скалистых отрогов, лежащих перед нами. По мысли господина кюре, положение изменится, когда земля и камни, нанесенные водой, запрудят естественные русла, проходящие по склону, обращенному к вашей равнине, и тем самым закроют воде доступ к Габу. Тогда ваша равнина будет затопляться точно так же, как те общинные выгоны, которые вы хотите посмотреть. Правда, на это потребуются сотни лет. Однако стоит ли этого желать, сударыня? Если ваша равнина, так же как общинные земли, не сможет поглотить всю массу воды, Монтеньяк тоже будет страдать от гниения стоячих вод.
