Оноре Бальзак - Сельский священник
— Поговаривают, будто он убил двоих солдат и троих жандармов! — вставил Шампион.
— Э, да кто их считал! Сам-то он не скажет, — возразил Колора. — Одним словом, сударыня, почти вся шайка была схвачена, но он — черт возьми! — такой молодой, проворный, да все эти места знал лучше всех, его никак не могли изловить. Эти поджариватели шатались в окрестностях Брива и Тюля. Частенько они и сюда заглядывали, потому что тут Фаррабешу легко было их прятать. В 1814 году его оставили в покое, — рекрутский набор был отменен; но все-таки весь 1815 год ему пришлось скрываться в лесу. Жить ему было нечем, вот он и помог остановить ту карету в ущелье; но в конце концов он послушался господина кюре и сам сдался. Нелегко было тогда найти свидетелей, все боялись показывать против него. Да еще его адвокат и господин кюре постарались, вот он и отделался десятью годами. Это большая удача для поджаривателя, а он таки поджаривал!
— А что это значит — «поджаривал»?
— Если угодно, сударыня, я вам расскажу, что они разделывали; так мне люди говорили, сам-то я, вы понимаете, не поджаривал! Нехорошо это, конечно, да нужда закона не знает. Ну, так вот, ввалятся семь или восемь человек в дом какого-нибудь фермера или хозяина, у которого, по слухам, водятся деньжата; разложат огонь в очаге и начинают пировать среди ночи, а потом, перед десертом, если хозяин дома не пожелает дать им требуемую сумму, подвяжут его ноги к крюку над очагом и держат, пока не получат свои денежки; вот и все. Являлись они всегда в масках. Случалось иногда им и уходить ни с чем. Черт возьми! Всегда найдутся упрямцы и скупердяи. Один фермер, папаша Кошегрю, который удавился бы за копейку, так и дал сжечь себе ноги! Позднее он умер, и поделом! А жена господина Давида из-под Брива кончилась со страху, оттого только, что увидела, как эти молодцы связывают ноги ее мужу. «Отдай им все, что у тебя есть!» — говорила она мужу, умирая. Он не хотел, тогда она сама показала им на тайник. Целых пять лет поджариватели были пугалом для всего края. И зарубите себе на носу — простите, сударыня, — что среди них было немало сынков из хороших семей, но этих-то не зацапали.
Госпожа Граслен слушала, не отвечая ни слова. Наступило короткое молчание. Но юный Шампион, горя желанием тоже развлечь хозяйку, решил рассказать то, что знал о Фаррабеше он.
— Вот я вам еще скажу, сударыня: Фаррабеша никто не обгонит ни пешком, ни верхом. Он ударом кулака быка убьет! А стреляет он лучше всех! Я еще маленький был, мне рассказывали о приключениях Фаррабеша. Один раз его окружили вместе с тремя товарищами; они — сражаться. Здорово! Двое ранены, третий убит — готово! Фаррабеша хватают, не тут-то было! Он как вскочит на круп лошади позади жандарма! Дал шпоры — лошадь в галоп, он и ускакал, а жандарма обхватил руками, да так сильно, что потом мог сбросить его по пути, и остался один на лошади. Удрал да еще лошадь увел! И хватило смекалки продать ее где-то за десять лье от Лиможа. А после этого дела три месяца следа его найти не могли. Даже пообещали сотню луидоров тому, кто его выдаст.
— А другой раз, — добавил Колора, — когда сотню луидоров пообещал за него тюльский префект, он дал их заработать своему двоюродному брату, Жирие из Визэ. Брат на него донес и обставил все так, будто выдал его. О, он и в самом деле его выдал! Жандармы рады-радехоньки были бы доставить его в Тюль, но так далеко он идти не пожелал, и пришлось посадить его в тюрьму в Люберсаке, а оттуда он удрал в первую же ночь, воспользовавшись подкопом, который прорыл один из его сообщников, некий Габийо, дезертировавший из 17-го полка и расстрелянный в Тюле. Беднягу перевели в другую тюрьму как раз накануне той ночи, когда он рассчитывал бежать. О похождениях Фаррабеша ходили легенды. У шайки, сами понимаете, были свои доверенные. Кроме того, поджаривателей все любили. Еще бы! Эти молодчики не походили на нынешних, все они сорили деньгами налево и направо. Представьте себе, сударыня, раз как-то преследуют Фаррабеша жандармы, так? Ну что ж, и на этот раз он их провел: просидел двадцать четыре часа в сточной яме на какой-то ферме и дышал все время через соломинку, с головой погрузившись в нечистоты. А ему хоть бы что, ведь, бывало, он целую ночь держался на самой верхушке дерева, где и воробей не усидел бы, да поглядывал на солдат, которые искали его, бегая внизу взад и вперед. Фаррабеш был одним из пяти или шести поджаривателей, которых правосудию не удалось захватить; но поскольку он родом отсюда и в шайку попал поневоле да в конце концов он только убежал от призыва, то женщины за него горой стояли, а это самое главное.
— Значит, Фаррабеш в самом деле убил многих людей? — снова спросила г-жа Граслен.
— В самом деле, — ответил Колора. — По слухам, он-то и убил того пассажира при нападении на почтовую карету в 1812 году. Но ни курьера, ни почтальона — единственных свидетелей, которые могли опознать Фаррабеша, — уже не было в живых, когда его судили.
— Убил, чтобы ограбить? — спросила г-жа Граслен.
— О, они все обобрали! Но те двадцать пять тысяч франков, что они взяли, принадлежали государству.
Некоторое время г-жа Граслен ехала молча. Солнце село, луна освещала серую равнину, напоминавшую теперь открытое море. Колора и Шампион посмотрели на г-жу Граслен, их беспокоило ее глубокое молчание; еще больше они взволновались, когда увидели на ее щеках две блестящие полоски, оставленные пролитыми слезами; слезы стояли в ее покрасневших глазах и падали капля за каплей.
— О сударыня, — воскликнул Колора, — не жалейте его! Парень этот пожил в свое удовольствие, у него были красивые подружки, а теперь, хоть он и состоит под надзором полиции, его поддерживают уважение и дружба господина кюре; ведь он раскаялся и на каторге вел себя образцово. Все знают, что он такой же честный человек, как самый честный из нас; только он очень горд и не хочет нарываться на оскорбления, вот он и живет здесь потихоньку и делает добро на свой лад. По ту сторону Живой скалы он развел древесный питомник площадью чуть не в десять арпанов и высаживает деревья в тех участках леса, где они могут прижиться; потом он обрезает сухие сучья, собирает хворост, увязывает все в вязанки и держит их у себя для бедняков. Каждый бедняк, зная, что может получить готовое топливо, пойдет к нему и попросит, а не станет обворовывать и портить ваш лес. Так что теперь если он и подбрасывает сучья в огонь, то делает это на пользу людям! Фаррабеш любит ваш лес, заботится о нем, как о собственном добре.
— И он живет!.. — воскликнула г-жа Граслен и поспешила добавить: — Совсем один?
— Простите, сударыня, он воспитывает одного парнишку, теперь ему лет пятнадцать, — ответил Морис Шампион.
— Да, пожалуй, так, — подтвердил Колора, — потому что Катрин Кюрье родила его незадолго до того, как Фаррабеш сдался властям.
— Это его сын? — спросила г-жа Граслен.
— Все думают, что так.
— А почему же он не женился на этой девушке?
— Как же он мог это сделать? Его бы схватили! А когда Кюрье узнала, что его приговорили к каторге, бедная девушка уехала из этих мест.
— Она была красива?
— Да, — сказал Морис, — моя мать говорит, что она похожа была на другую девушку, которая, представьте, тоже уехала отсюда, — на Денизу Ташрон.
— Она любила его? — спросила г-жа Граслен.
— Еще бы! Ведь он поджаривал, — ответил Колора, — а женщины любят все необыкновенное. И все-таки в наших краях очень уж удивились, узнав об этой любви. Катрин Кюрье вела себя скромно, как сама пресвятая дева, и считалась в своей деревне образцом добродетели. Она родом из Визэ, большого селения в Коррезе, как раз на границе двух департаментов. Ее родители арендуют ферму у господина Брезака. Катрин Кюрье исполнилось семнадцать лет, когда Фаррабеша приговорили. А род Фаррабешей тоже издавна жил в этих краях, они обосновались в Монтеньяке и держали тут ферму. Отец и мать Фаррабеша умерли, а три сестры, такие же скромные, как Кюрье, замужем: одна в Обюссоне, другая в Лиможе, третья в Сен-Леонаре.
— А как вы думаете, Фаррабеш знает, где теперь Катрин? — спросила г-жа Граслен.
— Если бы знал, он бы уж вышел из своей дыры. О, он бы за ней поехал!.. Он сразу, как только появился здесь, попросил господина Бонне взять для него малыша у деда с бабкой, которые его воспитывали. Господин Бонне так и сделал.
— И никто не знает, что с ней сталось?
— Известно, молодость! — вздохнул Колора. — Девушка решила, что она погибла, и побоялась оставаться на родине! Отправилась в Париж. А что она там делает? Искать ее в столице — все равно, что пытаться найти бильярдный шар среди камней в равнине!
И Колора указал на монтеньякскую равнину с высоты новой дороги, по которой поднималась г-жа Граслен.
Они уже подъезжали к воротам замка. Встревоженная матушка Совиа, Алина, слуги — все собрались здесь, не зная, что и думать о столь долгом отсутствии Вероники.
— Как же так, — говорила матушка Совиа, помогая дочери спуститься с седла. — Ты, верно, ужасно устала.
