Джон Апдайк - Иствикские вдовы
Джейн надулась и попыталась защититься:
— Я считала, что фейерверк можно будет прекрасно увидеть отсюда, сверху, с автомобильной парковки.
— Его заслоняли деревья.
— Наполовину заслоняли. Так получилось даже грандиозней — эти гигантские медузы над кипарисами, расцветающие сквозь кроны дубов и гаснущие в них… Как будто к нам явились пришельцы из космоса.
— Да, если не считать того, что ты все время жаловалась на комаров и тянула нас обратно в душные комнаты. А из наших окон мы бы вообще ничего не смогли увидеть, кроме теней от кипарисов, то возникающих, то пропадающих.
— Это было что-то более крупное, чем комары. Они жалили, как искры от костра, когда стоишь слишком близко. Фейерверки всегда слишком долго длятся. То, с-с-сколько тратят на них местные власти, — просто с-с-скандально. Пиротехнические компании всучают маленьким городам больше, чем те могут себе позволить. И тогда в школьных программах начинают сокращать уроки музыки и изобразительного искусства.
— Ты заставила нас вернуться, не дождавшись кульминации. Каждый фейерверк имеет свою композицию, которая идет по нарастающей до кульминационного момента.
— Мы увидели вполне достаточно.
— Мне было недостаточно, — сказала Сьюки. — Я не увидела кульминации.
— Зато мы ее услышали. Чудовищный был шум. Бах-бабах, бах, БУМ! Вот так. Вот тебе кульминация.
Разговор опасно приближался к ссоре. Где же Лекса? Она нужна была сейчас им обеим, чтобы уравновесить треугольник. Немного помолчав, Сьюки сказала:
— Я только что наткнулась в центре на своего старого любовника.
— Да? Не повезло. Все мои, надеюсь, уже на том свете.
— Томми Гортон. В первый момент я его даже не узнала — он растолстел, стал жалким, у него лохматая борода и конский хвост, видимо, так он старается создать образ некоего местного персонажа. И рука искалечена — затянуло в ворот, когда тащили сети с треской, у него теперь нет приличной работы, остался на подхвате у жены, которая его содержит. Но — тебе это понравится — намекнул, что готов согрешить. Сказал, что надеется снова меня увидеть. Он казался совсем мальчишкой, когда я, как ты помнишь, с ним общалась, но потом, едучи домой, я произвела кое-какие подсчеты, и выяснилось, что он всего на одиннадцать лет моложе меня! В нынешнем нашем возрасте это не выглядит такой уж большой разницей. Тогда он казался мне таким красивым, все в нем было новеньким и идеальным. Эта покрытая пушком крепкая задница… Брюшные мышцы — как стиральная доска…
— Неудивительно, что ты пишешь любовные романы, — съязвила Джейн.
— Как раз сейчас, когда мы более-менее устроились, беру разгон, чтобы написать еще один. Все, что мне нужно, — это посидеть час в день сразу после завтрака со второй чашкой кофе: текст льется из меня сам собой.
— А тебе не кажется, что это несколько эгоис-с-стично и обременительно для нас с твоей стороны? Что, по-твоему, должны делать в это время мы с Лексой? Ходить на цыпочках и говорить шепотом?
— Ничего подобного — только не входить в мою комнату.
— А в мою ты заглядывала? Она напоминает тюремную камеру. Нет, точнее будет сказать — газовую камеру.
— У вдов должны быть какие-нибудь увлечения, Джейн. Что, кстати, случилось с тобой и твоей виолончелью?
— Ах, ты об этом. Ее тембр так и не удалось восстановить после того, как мой чертов доберман сгрыз ее в припадке ревности. А потом мерзкая старуха, мамаша Нэта, ненавидела, когда я упражнялась, хотя не могу понять, как она могла меня слышать в этом огромном доме. Она с-с-сказывалась глухой, только когда ей это было выгодно.
— Здесь устраивают летние концерты. Я видела афиши в витрине «Бэй-сьюперетта».
— Я боюсь выходить, — вдруг призналась Джейн. — Там, снаружи, витает что-то недружелюбное. Я это чувствую. Не надо было нам сюда приезжать. Сьюки, это была чудовищная ошибка!
— Джейн, это совсем тебя не достойно! Ты все выдумываешь. — Сьюки нуждалась в помощи, пока паника Джейн не перекинулась и на нее. Она прислушалась к шуршанию шин по гравию под окном, подумав, что это могла быть Александра. Она надеялась на это. Враждебное пространство и время угрожающе окружали ее. Одно из отчетливых ощущений, которое испытывает вдова, — то, что мир становится слишком большим и что сама она, где бы ни находилась, занимает в нем неправильное место, которое не позволяет сделать этот мир соразмерным для контроля.
— Мы должны начать выходить, — заключила Сьюки, — и что-то делать. В субботу вечером в зале нового крыла публичной библиотеки — камерный концерт. Один парень в «Бэй-сьюперетте» сказал мне, что бюджет строительства этого нового крыла был превышен на миллион долларов.
Теперь обе прислушивались, как кто-то, должно быть, Александра, взбирался по лестнице, ступая тяжелее и медленнее, чем прежде. Ключ в поисках замочной скважины стал царапаться о дверь; в комнату с низким потолком всунулось раскрасневшееся лицо, обрамленное влажными и растрепанными пляжным ветром волосами. От широкого тела, как от набегающей волны, повеяло пропахшим водорослями воздухом.
— Это было восхитительно, — сказала Александра. — Сегодня я для разнообразия пошла направо, к общественному пляжу. Там, где раньше был пологий песчаный откос, теперь что-то вроде лагуны. Дети в ней свободно барахтаются, и матери с нянями могут не бояться, что их унесет волной. — Уловив, что подруги о чем-то разговаривали до ее прихода и готовы ей что-то предложить, она обрушила облаченную в свободное пляжное платье тяжесть своего тела в большое клетчатое кресло и риторически спросила: — Как я могла такую большую часть жизни провести вдали от океана?
— Без удовольс-с-ствия, — предположила Джейн.
— У нас с Джейн есть идея, — сказала Сьюки.
— Это я уже почувствовала, — ответила Александра. — Хорошо. Идеи нашей компании нужны.
Новое крыло иствикской публичной библиотеки было больше, чем старое, построенное в девятнадцатом веке как дар благотворителей неуклюжее здание из коричневого кирпича, с какой-то трогательной важностью стоявшее посреди тихой сени общественного парка. Новая пристройка из стекла и бетона заняла столько же места и потребовала новой подъездной аллеи и просторной парковки, для чего была залита асфальтом немалая часть травяной лужайки, на которой прежде гуляли дети и собаки. Хвастливо-шикарный концертный зал с вестибюлем и прилегающими служебными помещениями вольготно раскинулся под основным этажом, заставленным компьютерными столами, где городские бездельники играли в видеоигры и откровенно шарили по Сети в поисках порнографии. Секция детской литературы, некогда скромный уголок, обрамленный стеллажами тонких ярких корешков и для взрослых читателей служивший «транзитным пунктом», сильно расширился и был обставлен теперь высокими книжными шкафами орехового дерева в дюйм толщиной, как бы знаменовавшими собой конец эпохи чтения для всех, кроме кучки давнишних постоянных посетителей. Концертно-лекционный зал, оптимистически задуманный как место проведения едва ли не ежедневных развивающих мероприятий, предательски выдавал свое подземное местоположение сдавленной акустикой, вследствие которой для слушателей задних угловых мест сегодняшний концерт должен был превратиться в фантомное мимическое представление. Камерный ансамбль делился на честолюбивых студентов последних курсов колледжа соседней общины и мастеров старшего поколения, чье искусство достигло уровня самодовольной компетентности. Джейн, для которой игра на виолончели некогда составляла огнедышащий центр, яростный внутренний ресурс собственной эмоциональной жизни, клокоча от нетерпения, слушала, как фигуры на сцене упорно, качаясь из стороны в сторону, пропиликивались через слащавое нытье Вивальди, плотный клубок бетховенских почти диссонансов и легкий, как дымка, носовой платок Равеля, изящно исчезающий под широкой манжетой рукава.
Затем, после небольшого антракта, во время которого узкий вестибюль громко гудел возбужденными разговорами обо всем, что могли рассказать друг другу видевшиеся изо дня в день, собиравшиеся на одни и те же мероприятия жители маленького городка, и только какой-нибудь осколок былого множества приверженцев дурной привычки с опаской решался выйти на улицу, чтобы травануть сигаретным дымом ночной воздух над резко сократившим свою площадь парком, была подвергнута испытанию одна из великих «плетенок» Баха — аранжированная для струнных композиция из «Искусства фуги» с ее перекрещивающимися, как те самые веревочки детской игры в плетенки, темами, взмывающими под его великанскими божественными пальцами ввысь терциями, потом квинтами по старинной формуле ми-фа-ми-фа, ре-ми-ре-ми и ведущими к финальному высочайшему пароксизму барокко — пронзительному, пробирающему до дрожи контрапункту, который затем, постепенно замедляясь, смыкался в решительно сжатый лютеранский кулак. Когда-то Джейн играла эту фугу в ансамбле под управлением Рея Неффа, и теперь покоившиеся на колене пальцы левой руки привычно подергивались в знакомом рисунке движений, хотя мозоли на их подушечках, образовавшиеся от добросовестного прижимания струн, с годами стали едва заметны.
