Джон Пристли - Герой-чудотворец
Уйдя с моста, он бесцельно, только для того, чтобы убить время, слонялся по городу и думал о родственниках. Ему было немного стыдно, потому что все они очень хорошо относились к нему, когда он был мальчишкой, а он последнее время почти не вспоминал, а в эти дни вообще забыл о них. Тетушка Нелли, одна из тех смуглых, маленьких, но неутомимых, словно двужильных, женщин, была самой веселой и жизнерадостной из всех родственников. Большим удовольствием для нее было видеть, как развлекается молодежь. На ее вечеринках всегда было хорошо и весело. Конечно, в те дни у них водились деньги. Ему вспомнились их поездки за город, обеды, лицо тетушки. Оно было или самым грустным или самым веселым из всех. Слейкби казался тогда большим шумным городом, в котором было всё, что душе угодно. А теперь между тем и этим умершим городом трудно было найти что-нибудь общее. Чарли вспоминал Тома Аддерсона, своего дядю, и думал о нем с большой приязнью и уважением. Дядя был совершенно не похож на свою жену: был спокойный, очень уравновешенный, строгий и по-своему – Чарли даже не решался определить как именно – религиозен. Нет, он, Том Аддерсон, не посещал церковь, но в то же время чувствовалось, что он по-своему сурово религиозен. Мальчишкой Чарли побаивался и глубоко почитал этого высокого костлявого механика и даже сейчас не мог бы сказать себе, что не боится его. У них было двое детей, его двоюродные брат и сестра: Мэдж и Джонни. Джонни был моложе Чарли, сейчас ему должно быть двадцать два – двадцать три, Мэдж – около двадцати. Он хорошо помнил их такими, какими они были семь лет назад Джонни – смуглый, как мать, и высокий, худой, как отец, Мэдж – с каштановыми кудряшками и голубыми глазами – настоящая маленькая женщина. Он как-то провел здесь с ними рождество…
Сейчас они жили на Фишнет-стрит, дом восемнадцать. Он не бывал еще в этом доме, но, спросив у прохожих, вспомнил, что та часть города у реки ему знакома. Смотреть на дома в этом районе было тягостно – сразу можно было догадаться, что денег у людей, живущих в них, почти нет. Но вот уже без нескольких минут девять. Наверное, все уже встали. Пора идти.
На его стук из дома восемнадцать вышел очень плохо одетый, сгорбленный человек в очках со стальной оправой. Весь он был каким-то серым: серые волосы, такая же щетина на подбородке, серые впалые щеки.
– Вам кого?
– Это я, дядя, Чарли. Чарли Хэббл…
– А… Я, паренек, тебя не узнал. Заходи.
Это было похуже, чем стоять на мосту. Что надо было сделать с Томом Аддерсоном, чтобы довести его до такого! Но если это – дядя, то что же тогда с теткой!
Джонни – совсем не тот подросток, которого он видел семь лет назад, – был дома. Это был рослый парень, но что-то в нем было неладно. Он был слишком худ, неуклюж, очень плохо одет, а в его глазах и линии рта сквозила горечь. Приезд Чарли для него оказался неожиданностью.
– Ты же лондонская знаменитость, – сказал он. – Герой и так далее. Что тебя заставило приехать?
– Я просил его, – сказал отец. – Мать будет рада.
– Что ж, я не виню ее. – Джонни быстро оглядел Чарли с ног до головы. – Он будет приятным разнообразием. Ладно, Чарли, брось обижаться! Мы тут, знаешь, не очень привыкли видеть одетых, как на картинке, – как ты вот.
– А где тетушка? – спросил Чарли, благоразумно пропуская мимо ушей последнее замечание Джонни.
– В верхней комнате, лежит, – ответил дядя, понижая голос. – Ничего, ей не хуже. Нам приходится воевать с ней, чтобы она не вставала. Доктор приказал ей лежать, и мы первый раз заставили ее делать то, что ей велят. Вот что, паренек, давай сначала договоримся. Она много слышала о тебе, очень хотела видеть тебя, но не знает, что я тебе писал. Смотри, не говори ей об этом, иначе она меня заест. Скажи, что сам приехал. Ей будет приятно, и мне не попадет.
– Хорошо, дядя. Как она сейчас?
– Плохо, чего уж там говорить.
– А чем она болеет?
– Да так… – колебался дядя. – Доктор говорит…
– Я тебе скажу прямо, – грубо перебил Джонни. Всё это проклятая голодовка, домашняя работа с утра и до ночи – нам она ничего не разрешает делать – и заботы.
– Ладно, ладно, парень. Не горячись. Ты не у себя в клубе. Есть люди, которым приходится хуже, чем нам.
– Ну и что из этого? – ответил Джонни. – Нам от этого не легче.
– Где Мэдж? – спросил Чарли.
– На работе.
– Только она одна и работает, – сказал Джонни, – в кондитерской. Восемнадцать шиллингов в неделю. Немного, но чертовски больше, чем могу заработать я. Но всё равно мы их не получаем.
– Почему?
– Да потому, что одиннадцать шиллингов шесть пенсов вычитают из пособия, раз она получает восемнадцать. Получается одно и то же.
– Нет, не одно и то же, – дядя встал. – У нас в семье один человек работает, а это что-то да значит. Пойду, Чарли, посмотрю, может, тетка проснулась.
С минуту Джонни молчал. Потом, глядя уже без злобы, сказал:
– Я рад, Чарли, что ты приехал. Матери будет хоть немного легче на душе. Она читала про тебя и хочет узнать, что значит быть героем в Лондоне. Поживешь немного?
Чарли ответил, что поживет, и объяснил, что его багаж остался на вокзале. Он вскользь заметил, что хотел бы снять комнату поблизости.
– Это просто, – сказал Джонни. – Я сам знаю несколько домов, а мать, наверное, куда больше. Что ж, съезжу за твоим багажом. Ничего, ничего, всё-таки хоть чем-нибудь займусь.
– Монета есть, Джонни?
Джонни мрачно усмехнулся.
– Туда и обратно заплатить хватит.
– Возьми у меня, – предложил Чарли голосом, которым просят об одолжении, и дал ему шиллинг.
Джонни просто кивнул, надел пальто и шарф, нашел кепку и ушел.
Чарли оглядел комнату, вещи, большинство из которых он помнил. Ему было приятно увидеть, что в доме есть мебель, хотя вся она была старая, ветхая. Конечно, за эти годы нового ничего не покупалось, но они пока не дошли до того, чтобы снести всё в ломбард. А это что-то значит.
– Я как раз думал, дядя, – говорил он через минуту, – что помню почти все эти вещи. Всё идет как будто ничего, а? – Голос его звучал бодро и оживленно.
Дядя покачал головой.
– Нет, паренек, не так. Многих этих вещей давно бы не было, если бы нашелся покупатель. В ломбард сейчас ничего, кроме постели, не берут. Все ломбарды давно переполнены. Здесь каждый готов что-нибудь продать, да покупать некому.
Лицо Чарли потемнело.
– Я не подумал об этом.
– О многом не думаешь, паренек, пока не придет время. Живешь и учишься понимать. А потом видишь, что не очень понимаешь жизнь. Иди, поговори с теткой. И не забудь нашего уговора.
Поднимаясь по узкой и темной лестнице, Чарли сначала услышал голос тетки, а потом ее встревоженный крик, зовущий его. Он почувствовал, что странно слабеет, как будто сердце у него в груди таяло. Первое, что он увидел в комнате, были ее глаза, те же самые живые черные глаза, только сейчас они были больше, чем когда-либо.
– Чарли! Ах, Чарли!
– Тетушка Нелли!
Она приподнялась с подушек, обняла его и, смеясь, заплакала. Да и он готов был заплакать: она так постарела, стала такой желтой, худой, маленькой. В эту грустную минуту ему вспомнилось всё светлое, что было связано с ней, всё радостное, вспомнилось, как вспышка молнии, чтобы окончиться вот этой минутой. «Ах, черт! – сказал он себе. – Ах, черт!»
– Не смотри, на меня так, Чарли, – весело сказала тетка. – Я знаю, я – кожа да кости, но твоя бедная тетка никогда не была лучше, она всегда была похожа на кролика за четыре пенса. Ах. Чарли, я так рада, что ты приехал. Ты выглядишь таким молодцом! Знаешь, сейчас ты больше всего похож на мать. Как бы она гордилась тобой! Как бы гордилась! И я горжусь тобой, Чарли, мы все гордимся. Всем, что написано о тебе в газетах, твоими фотографиями – всем, всем. А как ты одет! Ручаюсь, Джонни тебе ужасно завидует. Ты заметил это? Бедняга, он хотел бы тоже так вот одеваться, выглядел бы так же, как ты, но у него нет возможности. Правда, это несправедливо? У молодых людей нет никаких возможностей! И не только здесь, а везде! Ладно, Чарли, расскажи-ка мне всё с самого начала. Но почему ты оставил всех этих важных людей в Лондоне и приехал сюда?
Чарли сказал, что хотел повидать ее и их всех, что до этого он просто не мог приехать. Потом он рассказал обо всем, что произошло с ним в Лондоне. Лицо тетушки всё больше и больше сияло по мере того как Чарли рассказывал о своих приключениях. А он должен был рассказывать подробно даже о том, что он ел и пил и какое было белье на его постели в этом великолепном сказочном отеле.
– Довольно обо мне, – наконец заявил он. – И так много разговоров о пустяках. Я хочу послушать вас.
Лицо тетушки омрачилось.
– Мы, Чарли, ничего. Держимся. Пока живы, как видишь. Заходит доктор, он присматривает за мной. Просто даже смешно. Говорит, что мне нужен покой, а сам кричит, как здоровенный буйвол.
– Почему?
– Не надо смотреть на меня так, мальчик. Он один из наших друзей, мы знакомы с ним вот уже двадцать пять лет. Он кричит, потому что всё ему не нравится. Он не может отправить меня в лечебницу, потому что список тех, кто ждет своей очереди, длиной в целую руку. Да я и не очень хочу ехать – кто будет заботиться о моих двух непутевых мужчинах и глупенькой девчонке? Но доктор говорит, что ехать надо и не может отправить, а мы не можем заплатить, вот так всё и получается. Послушал бы, что он говорит. Он самый настоящий красный, такой же, как Джонни. И голова и мысли – всё красное, вот какой у нас доктор. Но он – чудесный человек. Он лечит меня, хотя знает, что мы не можем заплатить и не имеем права на лечение по страховке.
