Анна Зегерс - Транзит
VII
Я пригласил Мари в маленькое кафе на бульваре д'Атен. Она пришла почти вовремя, но те несколько минут, которые мне пришлось ее ждать, я провел в тупом отчаянии. Поэтому мне показалось чудом, что она появилась и пошла прямо ко мне. Она скинула свой мокрый капюшон и села рядом со мной.
– Ну, как дела? Что-нибудь удалось?
– Да, кое-что, – ответил я. – Только ты не должна ни во что вмешиваться, чтобы ничего не напутать. Когда надо будет, тебя вызовут. Придется только поставить свою подпись.
Она слегка отодвинулась от меня и даже подперла голову рукой, чтобы лучше меня разглядеть.
– Мне до сих пор кажется, – сказала она, – что мне помогает чужой человек, появившийся неизвестно откуда, когда я уже не знала, что делать. Незнакомый человек… Она слегка коснулась моей руки в знак благодарности. И все же, несмотря на то, что у нас было общее дело, она показалась мне вдруг далекой, замкнутой, погруженной в себя.
– Как ты думаешь, долго продлится оформление документов? – спросила она. – Несколько дней или несколько недель? Успею ли я вовремя получить визу? Ведь мой друг хочет уехать как можно скорее.
– Ему так или иначе надо будет задержаться, – ответил я. – Боюсь, что из поездки в Оран ничего не получится. Видно, придется запастись терпением. Придется еще втроем здесь помыкаться.
По ее лицу пробежала тень.
– Втроем? А кто же третий?
– Конечно, я.
Она глядела в окно кафе на людей, которые, нагрузившись вещами, спускались от вокзала, расположенного на холме, к бульвару д'Атен; несколько человек с чемоданами и сумками, ведя за руку детей, вошли в наше кафе.
– Прибыл поезд, – сказала Мари. – Сколько народу приезжает еще со всех концов страны! Из лагерей, из госпиталей, с фронтов. Погляди-ка на ту маленькую девочку с забинтованной головой.
Мы потеснились, чтобы дать место вновь прибывшим женщинам – как мрачно было выражение ее лица! – двум ее сыновьям-подросткам и маленькой девочке с марлевой повязкой на голове – маленькой, но все же слишком большой для плетеной коляски, в которой ее везли.
Мари стиснула пальцы каким-то странным движением, как мне показалось, с отчаянием, но голос ее был спокоен.
– А что, если у консула, когда меня вызовут к нему, окажется и мой муж? Может быть, его пригласят одновременно со мной. Вдруг я приду туда и встречу его?
– Перестань, – сказал я. – Его там не будет. Его присутствие не понадобится. Нам он не нужен.
– Его присутствие не понадобится… Нам он не нужен… Но ведь он может оказаться там и случайно. Нас с тобой ведь тоже свел случай… И с ним я впервые увиделась случайно… И того, другого, врача, я тоже впервые увидела случайно…
Я не понял, к чему ей понадобилось подчеркивать, что все в конечном счете происходит случайно. Мне это не понравилось. Я припомнил, что как-то раз я тоже задумался над тем, о чем она сейчас говорит, но бросил эти мысли, потому что они мне не понравились.
– Его там не будет ни случайно, ни по вызову консула. Не бойся этого, – сказал я.
Я взял в свои ладони ее все еще стиснутые руки. Только когда они разъединились. Мне мешал взгляд приехавшей женщины, которая, как и все люди с загубленной жизнью, с недоверием смотрела на всякое проявление любви.
VIII
Я теперь ежедневно виделся с Мари. Иногда мы заранее уславливались, иногда встречались случайно. Иногда мил сама мне говорила, что разыскивала меня по кафе. Теперь она искала меня, а не покойника. Я клал руку на пол, потому что знал, что Мари коснется ее. Она садилась совсем рядом со мной. Мне тогда казалось, что обстоятельств складываются в мою пользу.
Прислонившись головой к моему плечу, она молча сплела и разглядывала людей, которых, словно кофе в кофейной мельнице, прокручивала в зал вертящаяся дверь. «Вот так, – думал я, – перемалываются их души и тела по нескольку раз в день». Многих из них я знал, кое с кем была знакома Мари, и иногда мы рассказывали друг другу то, что нам было известно об их мытарствах в погоне за низами.
– Мы тоже принадлежим к их числу, – сказала Мари. Я хотел было возразить ей, но промолчал, потому что в то время мне иногда казалось, что я готов с ней уехать. Остаться с ней здесь? Уехать с ней? Вот две мысли, которые меня тогда терзали.
– День тянется долго, – сказала Мари. – Даже один день тянется долго, когда ничего не делаешь и только ждешь. А если сложить вместе все эти долгие дни, то получится целая пропасть времени. Я сама уже больше не верю, что мой муж находится в городе. Нет никакого смысла его искать. Все равно разминешься. Быть может, он поселился где-нибудь на берегу моря, в одной из окрестных деревень. Быть может, он только изредка приезжает в Марсель… Буду ждать, пока он сам не разыщет меня.
– Ты и без него получишь визу, – сказал я. – У меня есть все основания надеяться.
– Допустим, получу. Что тогда?
– С этой визой ты получишь транзитные визы, а потом разрешение на выезд. Так ведь это делается.
Мари промолчала. Еще минуту назад она была веселой и оживленной, а теперь сидела помрачневшая и печальная, все так же прижавшись головой к моему плечу, не отнимая у меня своих рук, и пристально всматривалась в лица людей, проходивших мимо нас.
Вдруг у меня закралось подозрение, что, быть может, она позволяет мне брать ее за руку, ищет моего общества лишь затем, чтобы я достал ей эту проклятую визу и она могла бы уехать с другим. Разве не пыталась она ради этого помириться с покойником? Я с недоверием, искоса взглянул на нее. Я увидел на ее бледном лице тени от густых ресниц и перестал задавать себе вопросы. Главное – я был жив и она сидела рядом со мной.
– Откуда ты, собственно, родом? – спросил я.
Я обрадовался, потому что печальное выражение мигом слетело с ее лица, словно я напомнил ей о чем-то хорошем.
– Из Лимбурга на Лане, – ответила она, улыбнувшись.
– А кто были твои родители?
– Почему были? Я надеюсь, они еще живы. Они, наверно, живут по-прежнему в нашем старом доме на нашей старой улице. Теперь умираем мы, молодые. Мне кажется, мои старики после свадьбы ни на день не расставались. Когда я была ребенком, мне становилось как-то не по себе в низких комнатах, в кругу моих родных. Их разговор журчал, не иссякая, тоненько и нежно, как ручеек под нашими окнами. Я всегда мечтала уехать далеко, далеко. Ты можешь это понять? Осенью изгородь, окружавшая наш двор, становилась красной от винограда. А весной там цвели сирень и боярышник.
– Наверно, они и сейчас цветут там каждую весну, – сказал я.
– А осока у пруда…
– Может быть, ты просто хочешь вернуться назад?
– Вернуться назад? Такого совета мне еще никто не давал… Совет, возможно, и неплохой, но…
– Да, но… – И я повторил слова Клодин: «Опавший лист, гонимый ветром, скорей бы вернулся на свою ветку…»
– Человек не лист, – сказала она как бы в пространство. – Он может идти куда захочет. Он может и назад вернуться.
Ее ответ поразил меня, как поражает порой мудрый ответ ребенка на глупые вопросы взрослых.
– Как ты, собственно говоря, встретилась с Вайделем?
Ее лицо потемнело. Я пожалел, что задал этот вопрос.
И вдруг она ясно улыбнулась:
– Я гостила у родных в Кёльне. Как-то раз я сидела на скамейке в Ханзаринге. Вдруг подошел Вайдель и сел рядом со мной погреться на солнышке. Мы стали болтать. До этого никто еще со мной так не разговаривал. Такие люди, как он, никогда не бывали у нас в доме. Слушая его, я забыла, что у него угрюмое лицо. Забыла, что он такой коротышка… Мне кажется, что я тоже его удивила. До тех пор он жил всегда один. Мы стали часто встречаться. Я гордилась тем, что провожу время с таким умным и взрослым человеком. Потом он мне сказал, что должен уехать, потому что больше не в силах мириться с жизнью в этой стране. Это было в тот год, когда Гитлер пришел к власти. Правда, мой отец тоже терпеть не мог Гитлера, однако легко мирился с этой жизнью. Я спросила Вайделя, куда он собирается ехать. «Далеко и надолго», – ответил он мне. «Я бы тоже охотно посмотрела чужие страны», – сказала я ему. Тогда он спросил меня, хочу ли я поехать вместе с ним – как в шутку спрашивают детей. «Хочу», – сказала я. «Ладно, – ответил он все тем же шутливым тоном, – сегодня вечером мы уедем». Вечером я ждала его на вокзале. Когда он увидел меня, его лицо стало таким страшным, что и задрожала. Он все глядел и глядел на меня. Ты должен понять, ведь он почти всегда был один. Да и внешне он был далеко не привлекателен. Скорее наоборот – уродлив и неприятен с виду. А я… я была так молода… Понимаешь, он был не из тех, в кого… Понимаешь, в кого легко влюбляются. Он с минуту подумал, потом сказал: «Хорошо, поедем со мной». Как просто все это началось. Проще всего на свете. И как потом все запуталось. Почему? Каким образом? Мы поехали на юг. Мы переправились через Боденское озеро. Он мне все показывал, всему меня учил. И в конце концов постепенно я устала быть его ученицей. А он – он ведь привык быть один. Мы ездили из города в город. Наконец мы попали в Париж. Он часто усылал меня из дому. Мы были бедны, мы жили в одной комнате. И. мне приходилось часами слоняться по улицам, чтобы он мог пить один…
