Анна Зегерс - Транзит
Вдруг в одном из зеркал, которыми здесь были увешаны стены, будто специально для того, чтобы умножить число мерзких рож, мелькающих перед глазами, я увидел, что в кафе тихо вошла Мари. Я напряженно следил за тем, как она ищет, не спускал с нее глаз, пока она обходила столики, разглядывая все лица. Я был единственным человеком, который знал, что ее поиски бессмысленны. Затаив дыхание, ждал я, когда она подойдет к моему столику. Я вдруг решил, что сейчас должен раз и навсегда положить конец этим, поискам и предчувствовал, какое опустошение произведу в ее душе тремя словами проклятой правды.
И вот ее взгляд упал на меня. Ее бледное лицо порозовело, в серых; глазах засветилась теплая, добрая улыбка, и она крикнула мне:
– Я уже несколько дней ищу тебя!
Я забыл свое намерение. Я схватил ее за руки. Только глядя на ее маленькое личико, я ощущал покой. Да, мир и покой воцарились в моем загнанном сердце, словно мы сидели вместе на лужайке у себя на родине, а не в этом суматошном кафе у пристани, где зеркала на стенах отражали содрогающихся в конвульсиях страха беженцев.
– Куда ты пропал? – спросила она. – Скажи мне, ты не получил еще ответа от своих друзей в консульстве? Моя радость почти улетучилась. «Так вот почему ты меня ищешь? – подумал я. – Я занял место покойника».
– Нет, – сказал я. – Это так быстро наделается.
Она вздохнула. Я не мог понять, что выражает ее лицо. Мне показалось, что на нем промелькнуло что-то вроде облегчения.
– Давай спокойно посидим вместе, – сказала она. – Будто не существует ни отъезда, ни пароходов, ни расставаний.
Меня легко было втянуть в такую игру. Около часа просидели мы вместе в полном молчании, словно у нас было впереди бог весть сколько времени для разговоров; в полном согласии – словно нам никогда не надо будет расставаться. Во всяком случае, я испытывал именно такое чувство. Я не удивлялся тому, что она не отнимает у меня своих рук: видно, это казалось ей вполне естественным, а быть может, напротив, ей было безразлично, кто их сжимает. Внезапно она вскочила. Я вздрогнул. На ее лице появилось то особое, непонятное, чуть ироническое выражение, которое всегда появлялось, когда она думала о враче. И я почувствовал, что стоит ей уйти, как меня вновь с неодолимой силой захватит вся эта бессмысленная суета.
Но тем не менее я сравнительно спокойно продолжал сидеть за своим столиком. «Мы еще живем в одном городе, – думал я, – мы еще спим под одним небом, еще ничего не потеряно».
V
Когда, возвращаясь домой, я пересекал Кур Бельзенс, я услышал, как с застекленной террасы кафе «Ротонда» кто-то выкрикнул мое прежнее имя.
Я вздрогнул, как всегда, когда меня называли моим настоящим именем. Но обычно я успокаивал себя тем, что теперь почти все люди бродят по свету под чужими именами хотя бы потому, что они произносят их на иностранный манер. Сперва мне показалось, что я никого не знаю из той группки людей, которые мне махали. Потом я заместил, что все махали потому, что махал Пауль. Но я его не сразу разглядел. Его голова еле виднелась из-за плеча девушки, которую он держал на коленях. В том, что Паульхен усадил девушку к себе на колени, не было ничего необычайного, но все же меня это настолько озадачило, что я застыл в изумлении. Паульхен, видно, воспользовался «алкогольным днем» – его грустные карие глаза блестели, своим тонким, оседланным очками носом он клевал девушку в шею. У нее было милое маленькое личико и красивые длинные ноги. Ласки Паульхена пришлись ей, видимо, по вкусу. Должно быть, при каждом клевке она чувствовала, что Паульхен – значительная личность, значительная личность, которую теперь преследуют. Одной рукой Паульхен обнимал эту хорошенькую девушку, а другой махал мне. Я стоял в нерешительности, но люди за столом продолжали махать – только потому, что махал Паульхен.
– Мой старый товарищ по лагерю! – крикнул Пауль. – А ныне верный оруженосец Франческо Вайделя.
Друзья Пауля уже не размахивали руками, они меня разглядывали. Я присел за их столик, хотя чувствовал себя здесь совсем чужим.
Кроме Пауля и девушки, устроившейся у него на коленях, за столиком сидели еще пять человек. Маленький толстяк с двойным подбородком, его жена, такая же маленькая и неуклюжая, в шляпке с пером; молодая женщина, которая была так хороша, что я все снова и снова глядел на нее, чтобы убедиться, действительно ли она так уж хороша со своей лебединой шеей, золотистыми волосами и длинными ресницами. Мне даже показалось, что ее не существует на самом деле, что она – видение. К тому же она сидела совершенно неподвижно. Зато никаких сомнений не могло быть в том, что ее соседка – очень худенькая, гибкая девушка с большим наглым ртом – из плоти и крови. Она внимательно оглядела меня своими чуть раскосыми глазами, прислонившись головой к плечу своего приятеля, похожего на киногероя: роскошный парень, высокий, широкоплечий, который смотрел куда-то мимо нас с усмешкой, исполненной высокомерия и сознания своей силы. Этот тип был мне глубоко чужд, но почему-то – сам не знаю почему – показался знакомым.
– Да ты что, не узнаешь Аксельрота? – воскликнул Паульхен.
Я внимательно посмотрел на роскошного парня и узнал Аксельрота. Разве Паульхен не рассказывал, что он давным-давно удрал на Кубу? Я пожал Аксельроту руку. Он был одет с иголочки, но в своем шикарном костюме, как, впрочем, и в лагерных лохмотьях, он выглядел, словно на маскараде. Тут я вспомнил, что мне рассказывал Паульхен об Аксельроте, о той бесподобной наглости, с какой он бросил своих товарищей на перекрестке шоссе, когда они бежали из лагеря. Паульхен явно все забыл и простил. Да ведь я и сам чуть не забыл и пожал Аксельроту руку.
– Так вы, значит, связались с Вайделем? – спросил Аксельрот. – Выходит, он все же добрался сюда. Счастье еще, что хоть перед всеми вами у меня совесть чиста. Я теперь на каждом шагу встречаю людей, которые меня ненавидят, потому что я обошелся с ними не совсем по-христиански. Что-что, а уж ненавидеть Вайдель всегда умел лучше всех. Я встретил его на днях в «Мон Верту»…
– Вы? Вайделя?! – крикнул я.
– Он уже испугался, не уронил ли его господин и повелитель свое достоинство! Нет, нет, успокойтесь. Вайдель, как обычно, злобствовал. Он заслонился газетой, чтобы ни с кем не раскланиваться. Вы же знаете, Вайдель в кафе всегда утыкается в газету, чтобы никто с ним, не дай бог, не заговорил. А в газете он прокалывает булавкой маленькую дырочку и тайком подсматривает за людьми. Он придает большое значение людским поступкам, его интересует все зримое, чувственное! Он любит запутанные интриги в духе старых романов, грубые сюжеты.
– Старые приемы, да, но это великий волшебник, – пробормотал толстяк с двойным подбородком.
Видно, я слишком пристально глядел на Аксельрота – он в раздражении наморщил лоб. Тогда я быстро перевел взгляд на нежное ангельское личико золотоволосой девушки.
– До последнего времени она была любовницей Аксельрота, – шепнул мне Паульхен. – Но вдруг он заявил, что ему надоело разыгрывать с ней «самую красивую пару на Лазурном берегу».
– На этот раз грубый сюжет заключался в следующем, – продолжал Аксельрот. – Ты, Паульхен, небось помнишь, как мы драпали из лагеря и как бросил я вас на перекрестке шоссе?… J'espèere, que cela ne te fait plus du mauvais sahg?[4]
– Дело прошлое. Ведь мы оба теперь здесь, – ответил Паульхен, для которого это обстоятельство явно было самым главным.
– Я намного обогнал немцев, – сказал Аксельрот, – и попал в Париж раньше Гитлера. Я отправился в Пасси, открыл свою квартиру, взял деньги, упаковал ценные вещи и рукописи, любимые картины и статуэтки, оповестил эту дорогую мне чету. – Он указал на даму в шляпке с пером и па господина с двойным подбородком, и те с серьезными лицами кивнули ему в ответ. – И вот эту даму. – Аксельрот поглядел на золотоволосую красавицу, которая сидела все так же неподвижно, ко всему безучастная, словно малейшее движение могло погубить ее неземную красоту. – Вдруг ко мне приходит этот Вайдель, который, видимо, разыскивал по Парижу друзей. Он был бледен и дрожал от страха – близость нацистов действовала ему на нервы. Тогда я думал, что в моей машине будет свободное место. Я пообещал Вайделю взять его с собой и сказал, что заеду за ним через час. Но потом выяснилось, что багаж этой дамы весьма солиден – ей захотелось увезти все свои театральные костюмы, она ведь выступает на сцене. Дама эта не могла существовать без своих чемоданов, а я в то время не мог существовать без этой дамы. Вот нам и пришлось уехать из Парижа без Вайделя.
– С Вайделем вечно какие-то осложнения, – сказал Пауль. – Уже несколько недель наш комитет занимается его делами. Хоть создавай специально для него особый комитет. Признаюсь, мы скрепя сердце поручились за него консулу Соединенных Штатов. Впутался же он тогда в эту историю…
– В какую историю? – спросил господин с двойным подбородком.
