Йоханнес Зиммель - Любовь - только слово
Он выполнял роль транзита для тех, кого не хотели принимать другие. В этом смысле его интернат был особенным.
И наконец: у доктора Флориана есть сотни школьников, которые нормально учатся, хорошо ведут себя и постоянно трудятся.
Учителя довольны ими. Родители довольны интернатом. Все довольны. Если я пишу меньше (или совсем не пишу) об этих нормальных, благонравных, хорошо учащихся детях, то потому, что я в той истории, которую хочу рассказать, не имел контакта с такими детьми. Они находились по другую сторону от меня. Похожее тянется к похожему. Был бы я сам нормальным, добрым и предсказуемым — я бы общался с этим большинством! Но те, кто похожи, инстинктивно всегда стремятся друг к другу. То же происходит и здесь.
Интернат — необходимая, хорошая организация. В Англии отсылают своих детей в интернат все родители, которые могут себе это позволить. Я повторяю: то, что я здесь описал, — исключение, не правило. Было бы ужасно, если бы вы в это не поверили.
В таком случае это была бы подлость по отношению к шефу, доктору Фрею, по отношению ко многим другим учителям и воспитателям, которые так старались сделать из нас приличных людей. И самой большой подлостью это было бы по отношению к милой старой фрейлейн Гильденбранд и тем педагогам, которые многие годы так помогали детям.
Плохой я и еще несколько других, но не интернат!
Когда я был маленьким ребенком, то в дождливую погоду охотнее всего играл с глиной. В какой-нибудь огромной луже. При этом, разумеется, я был весь в грязи. Мать была в отчаянии. А отец приходил в ярость и тотчас избивал меня. Это, само собой разумеется, не помогало. Тогда моя мать купила мне очень красивые игрушки: домино, железную дорогу… И сказала: «Оставайся все-таки дома, дорогой, когда идет дождь, и играй с красивыми игрушками. У тебя ведь их так много!»
Но меня тянуло на улицу.
— Почему? Здесь тебя ничто не интересует?
На это я отвечал:
— Нет, мама. Меня интересует только грязь.
Я был еще так мал, что не умел правильно произносить некоторые слова. Мать часто рассказывала эту историю, и многие смеялись.
Когда я сегодня вспоминаю об этом, я уже не смеюсь. Я думаю, и тем, кто смеялся раньше, теперь было бы не до смеха.
Глава 19
Подойдя к «Квелленгофу», я вижу тень рядом с подъездом, под деревьями. Еще несколько шагов, и я узнаю Вальтера. Я нагибаюсь и поднимаю камень. Я уже говорил, что он сильнее, чем я, и мне бы не хотелось, чтобы он еще раз поколотил меня.
В то время, когда я нагибаюсь, он говорит мне:
— Оставь камень. Я тебе ничего не сделаю.
— Почему тогда ты здесь?
— Я хотел извиниться перед тобой…
— За что?
— Из-за недавнего. Ты ни при чем. Она сама виновата. А может, тоже нет. Она такая, какая есть. Когда я пришел, было то же самое. Моего предшественника звали Пауль. И его она также бросила ради новенького. Ты принимаешь мои извинения?
Ужасно, когда кто-то спрашивает об этом.
— Разумеется, — говорю я.
После этого я еще должен подать ему руку.
— Спасибо.
— Ладно.
— И будь внимателен. Если шеф узнает, он вышибет вас обоих.
— Да, Вальтер. — Я преодолеваю себя и бормочу еще: — Если она такая, как ты говоришь, тогда, к сожалению, тебе с ней действительно ничего не поделать!
Он отворачивается в сторону, и голос его звучит совсем подавленно, когда он отвечает:
— Проклятие какое-то. Она может быть такой, какой захочет. Хуже. Еще хуже! Мне все равно, какая она. Я… я… люблю ее. — И убегает в дом.
Я остаюсь еще мгновение на улице, затем следую за ним и заглядываю в комнату, в которой живут Али, Рашид и мой «брат». Али и Ганси сидят на кроватях, совсем тихо и торжественно, а маленький, хрупкий принц стоит на коленях на молитвенном коврике и читает свою вечернюю суру!
«Именем Аллаха всемилостивого! Хвала и честь Аллаху, владыке всех народов. Всемилостивейшему, в руках Которого Судный день! Которому мы сами хотим служить и Которого все мы просим о помощи. Ты ведешь нас по правильному пути. Такому, которому радуется Твоя Милость, и не по той тропе, которая вызывает Твой гнев и которая ведет к заблуждению…»
Он низко кланяется три раза, затем встает и сворачивает маленький коврик, в это время улыбаясь мне. Ганси смеется, и мне постепенно становится страшно от смеха моего «брата». Я вспомнил о требованиях Ганси, которые должен выполнить, иначе Верене Лорд будет угрожать опасность; я должен выполнить эти требования еще и по другой причине — чтобы не пострадал Рашид. И что это за жизнь, если все время причиняешь кому-то боль? Можно ли назвать ее нормальной?
Все трое мальчиков теперь смотрят на меня, Ганси и Рашид полны уважения и печальны. Я хотел бы быть вашим другом. Маленький негр с комплексом превосходства преисполнен презрения.
Рашид смеется.
Ганси смеется.
Али говорит мне:
— Что за свинарник здесь! Я оставил свою обувь у двери, чтобы почистить ее, а этот Гертерих…
— Господин Гертерих.
— Что?
— Его зовут господин Гертерих, ты понял?
— Смешно! Буду я говорить «господин»! Кому? Который не получает даже пяти сотен марок в месяц?
— Если ты не будешь называть его так, я скажу шефу.
— Доносчик!
— Называй меня как хочешь. Итак, что было с господином Гертерихом?
— Он сказал, что я сам должен чистить свои ботинки.
— И справедливо. Все чистят свою обувь сами.
— Я — нет! Я это еще никогда в своей жизни не делал! Дома для этого у нас были белые слуги.
— Да, — говорю я, — но здесь ты не дома. И здесь у тебя нет белых слуг. Ты должен сам чистить свои ботинки.
— Никогда!
— Тогда бегай в грязной обуви, мне все равно. Если тебе не стыдно! А еще сын короля!
Это возымело действие.
Он смотрит на меня сверкающими глазами и дергает за большой золотой крест, который висит на большой золотой цепи, затем произносит что-то по-африкански (конечно, не изящное), бросается на свою кровать, отворачивается к стене и накрывается одеялом с головой.
Теперь наступает самый серьезный момент. Я должен это сделать. Иначе я подставлю Верену.
Я подаю руку калеке и говорю:
— Спокойной ночи, Ганси.
И выхожу из комнаты. Обернувшись, я вижу, как Ганси смотрит мне вслед с победоносным видом. Победитель. Горбатый победитель. Вечно угнетаемый, презираемый, сегодня вечером он победитель. Поэтому он так сияет. И рядом с ним стоит маленький принц с опущенными плечами, с молитвенным ковриком под мышкой, и со смертельной печалью смотрит на меня своими влажными, темными глазами. Я мгновенно закрываю за собой дверь.
Глава 20
Я иду в ванную комнату и под душем долго моюсь с мылом, так как у меня есть время. Только двадцать один час тридцать минут. А Верена сказала, что я должен выйти на балкон в двадцать три часа.
После душа я иду в мою комнату. Проигрыватель еще играет, я слушаю Концерт для фортепиано с оркестром № 2 Рахманинова. Вольфганг и Ноа уже лежат в своих кроватях. Оба читают. Когда я вхожу, они смотрят на меня, потом друг на друга и ухмыляются.
— Что смешного?
— Ты.
— Как это?
— Да, именно ты, — говорит Ноа. — Ты смешно ходишь, смешно говоришь, до смешного поздно возвращаешься домой. У тебя сегодня вообще смешной день. Может быть, ты даже смешнее Вольфганга.
— Как это называется?
— Мы спорили о том же.
— Не думай только, что я нахожу его в меньшей мере смешным, потому что должен раскошелиться на десять марок, — говорит Вольфганг.
— Что за спор?
Ноа снова ухмыляется:
— Уговорила ли тебя Распутница в первый же день?
— А вы откуда знаете?
— Чутье, — говорит Ноа и звонко смеется.
— Ерунда, — говорит мне Вольфганг. — За чутье я никогда бы не выложил десять марок. Ганси нам это рассказал.
— Ганси?
— Понятно, кто рассказывает все. Всегда. Всем. Сегодня после обеда в два часа в маленьком овраге. Верно?
Я молчу.
— Ты видишь, на Ганси можно полагаться, — говорит Ноа. — Из десяти марок получит он, впрочем, одну, как было договорено.
— Это всегда так решается?
— Конечно. Если один хочет узнать что-то о другом, он зовет Ганси и обещает ему определенное вознаграждение, и тот немедленно предоставляет свои услуги.
— В таком случае он может стать здесь состоятельным человеком, — говорю я.
— Он уже такой и есть. У него была огромная свинья-копилка, в которой уже до каникул ничего не умещалось. Теперь он купил новую.
— Где старая?
— Закопана в лесу, — говорит Ноа.
Ганси. Снова Ганси. Я ложусь в кровать.
Глава 21
Двадцать три часа. Ноа и Вольфганг уже спят, в комнате темно. Я тихо встаю, нащупываю пальто и медленно двигаюсь на балкон.
