Михаил Загоскин - Брынский лес
— Софья Андреевна! — сказала Дарья. — Ты хотела сама поблагодарить за меня Дмитрия Афанасьевича… Ну, вот он!
Бледное лицо красавицы вспыхнуло; она приподнялась, хотела что-то сказать, но слова замерли на устах ее. Левшин также не мог вымолвить ни слова. И до речей ли тому, кто чувствует себя вполне счастливым; а в эту минуту Левшин был совершенно счастлив. Жадные взоры его насыщались наконец давно желанным благом; в них переселилась вся душа его; он смотрел с восторгом на Софью и молча наслаждался этим неожиданным блаженством.
— Ну, что ж ты, матушка Софья Андреевна, — сказала Дарья, — промолви хоть словечко!
Вот розовые губки стыдливой красавицы зашевелились, и она прошептала едва слышным голосом:
— Дай Бог тебе здоровья, Дмитрий Афанасьевич!.. Коли Дарья смотрит теперь на свет Божий, так это по твоей милости…
— А я то, Софья Андреевна, — прервал Левшин, — разве не по ее милости вижу тебя и разговариваю с тобою?
— Вот это дело настать! — молвила про себя Дарья, — а то сошлись, да ни словечка!.. Ну, что ж вы стоите? — продолжала она. — Присядьте на этой скамеечке рядком да поговорите ладком, а я меж тем цветочки полью.
Левшин и Софья сели на скамью, которая стояла посреди небольшой куртины мелких вишневых деревьев.
— Я слышала от Дарьи, — сказала Софья, — что тебя чуть не убили, Дмитрий Афанасьевич…
— Небольшая беда, если б меня и убили, — промолвил с грустью Левшин. — Ведь я сирота: обо мне пожалеть некому.
— Некому! — повторила с живостию Софья. — Некому!.. И ты можешь это думать?
Эти слова были сказаны таким нежным голосом, что Левшин совершенно обезумел от радости.
— Так ты стала бы жалеть обо мне? — спросил он робким голосом. — Так ты любишь меня?
Вместо ответа Софья потупила опять свои ясные очи и закраснелась, как маков цвет.
— О! Скажи мне, Софья! — шептал Левшин. — Скажи, что ты меня любишь!
— Да разве ты этого не видишь? — промолвила Софья и подумала:
«Может быть, мы никогда уже не встретимся друг с другом> и я в разлуке с тобой зачахну с горя — так все-таки сердцу будет полегче, когда, умирая, подумаю: «Он знает, как я люблю его!..»
— Да, Дмитрий Афанасьевич! — продолжала она, устремив на Левшина взор, исполненный неизъяснимой любви. — Да! Я люблю тебя более всего на свете — ты милее для меня отца и матери…
— А я, Софья, — прервал Левшин, — я не найду и речей, чтобы высказать тебе все, что у меня на сердце. Кабы ты знала, как я тосковал о тебе!.. Весь Божий мир мне опостылел, для других было и ведро красное и светлые летние денечки, а для меня все непогодица и осень темная!.. Мне казалось, что и солнышко меня не греет, что и светит-то оно не для меня!.. Только и бывало радости, как увижу тебя во сне, моя ненаглядная!.. Да и тут беда: во сне-то я радуюсь, а как проснусь, так мне пуще Божий свет не взмилится, вот так бы и лег живой в могилу!.. И мог ли я думать, что увижусь с тобою здесь?.. О, поверь мне: сам Господь Бог благословляет любовь нашу!.. Не будь вчера грозы, не заплутайся я в лесу, не поссорься с филипповцами, и мне бы ввек не узнать, что ты живешь в этих Брынских лесах, — так как же не сам Господь привел меня опять увидаться с тобой?
— Да надолго ли мы свиделись? — промолвила Софья. — Ах, чует мое сердце: скоро мы опять расстанемся и, может статься, эта разлука будет уже вечной разлукой!
— Вечной разлукой? — вскричал Левшин. — О, нет, Софья, теперь уж я не расстанусь с тобой!.. Да не плачь, мой милый друг!.. Бог милостив!.. Я богат, у меня нет ни отца, ни матери, мне не у кого спрашиваться… Я откроюсь во всем твоему батюшке, скажу ему, что ты меня любишь…
Ах, Дмитрий Афанасьевич, не знаешь ты его!.. Ноли ты не придешься ему по нраву, не посмотрит он на мои слезы!..
Да разве он тебя не любит?
Говорят, что любит, да, видно, по-своему. Он ничего для меня не жалеет, у меня всего довольно, да зато, коли он чего не захочет, так Боже сохрани сказать ему словечко вопреки. Ты сирота, Дмитрий Афанасьевич, да ведь и я также сирота. Батюшка так редко бывает со мной ласков, порадует иногда, приголубит… да как будто бы сам этого испугается; ну, словно я ему вовсе чужая. А покойную матушку я даже и не помню. Хотелось бы иногда поговорить о ней с батюшкой, да не смею: он этого не любит. Ах, Дмитрий Афанасьевич, кабы ты знал, что подчас приходит мне в голову!.. Страшно вымолвить!..
— А что такое, Софья?..
— Мне кажется иногда…
— Ну, молодец! — раздался в кустах резкий голос, — видно, ты встал вместе с солнышком!
Левшин и Софья вскочили: позади их стоял Андрей.
— Не больно же ты умаялся, Дмитрий Афанасьевич, — продолжал Андрей. — Вот твой слуга, так его насилу добудились… Да и ты что-то, Софья, поднялась сегодня ни свет ни заря.
— Я, батюшка, пришла сюда… — промолвила Софья.
— Добро, добро! — прервал Андрей. — Нечего отвечать, коли тебя не спрашивают!.. Утренняя роса вредна для девушек. Ступай-ка, голубушка, в свою светлицу. А тебе, молодец, — промолвил он, провожая глазами уходящую Софью, — пора в дорогу: кони ваши оседланы… С Богом!..
— Позволь мне прежде, — сказал Левшин, — переговорить с тобой.
— Со мной!.. О чем? Уж не о том ли, что ты зашел ко мне в огород нечаянно, что вовсе не думал и не гадал повстречаться здесь с молодой девушкой?..
— Нет, Андрей, я пришел сюда нарочно.
— Нарочно?..
— Я хотел повидаться с твоей дочерью.
— Вот что!.. Спасибо, молодец!..
— Выслушай меня. Я люблю Софью Андреевну…
— Что, что?.. Ты любишь Софью?.. Да что ж ты прежде-то во сне, что ль, ее видел?..
— Я видел ее в Москве.
— В Москве?.. Что ты, молодец!.. Да в Москве-то она и на крылечко никогда не выходила.
— Я жил вместе с вами на Мещовском подворье, в небольшом покойчике, рядом…
— С светлицей моей дочери? — прервал с живостью Андрей. — И хозяйка пустила тебя?.. Проклятая старуха!.. Уж я ли ей не заказывал…
— Не гневайся, Андрей!.. Мне в Москве не удалось даже и поговорить с Софьей Андреевной, но теперь, когда я знаю, что она меня любит…
— А ты уж успел это узнать?.. Ну, молодец, проворен ты!
— Ах, Андрей! — сказал Левшин, — будь милостив!..
Не губи навеки и меня, горемычного сироту, и твоей родной дочери!.. Благослови нас…
Андрей не отвечал ни слова, но только угрюмый взор его сделался еще мрачнее.
— Я сам себе господин, — продолжал Левшин, — у меня хорошее поместье; ты знаешь, что я человек родовой и служу сотником в стрелецком войске…
Андрей взглянул с такой презрительной и насмешливой улыбкой на Левшина, что он совершенно смутился и не мог продолжать начатой речи. С полминуты продолжалось молчание.
— Ну, что ж, Дмитрий Афанасьевич, — молвил наконец Андрей, — ты родовой человек, стрелецкий сотник, богатый помещик… Нет ли еще чего-нибудь?.. Уж ты разом все высказывай, а там я повалюсь тебе в ноги и завоплю: батюшка! чем заслужил я такую милость, что ты, знатный господин, желаешь породниться со мной, недостойным раскольником и безымянным человеком?.. Да стоит ли моя Сонька того, чтоб ты изволил ее назвать своею супругой?.. Нет, Дмитрий Афанасьевич, велика честь, а принять ее не смею. Где нам, простым людям, набиваться в такое знаменитое родство!
— Да я не ради хвастовства говорил об этом, — прервал Левшин, — а для того, чтобы ты знал, что дочь твоя будет жить во всяком довольстве.
— Так, Дмитрий Афанасьевич, так! А ведь она у меня, сердечная, живет в нужде.
— Я не говорю этого.
— Конечно, ты бы и меня тогда пристроил к местечку: на первых порах взял бы к себе в приказчики, а там, глядишь, я и в дядьки бы попал к своим внучатам.
— Ты напрасно это говоришь, Андрей!.. Я стал бы тебя любить и почитать как отца родного.
И, что ты, господин честной!.. Ну, пригоже ли простому балахоннику называть сыном родового человека и такого знаменитого сановника!
О, ради Бога! — вскричал Левшин почти с отчаянием, коли ты не хочешь выдать за меня твоей дочери, так не глумись надо мной, а скажи прямо!
Ты желаешь этого?.. Так слушай, Дмитрий Афанасьевич!.. Если бы ты был из наших, то и тогда я не Ударил бы с тобою по рукам, не узнав тебя хорошенько, как в голову тебе пришло, что я отдам мою дочь за первого проезжего молодца?.. Богатством ты меня не удивишь, а чином своим и подавно; да это все ничего!.. Будь ты, в самом деле, знаменитым сановником, воеводой, думным боярином, — чем хочешь, а все-таки моей дочери не бывать за тобою… Я воспитал ее в правой вере, так отдам ли в руки никонианца, который совратит с истинного пути и погубит навеки ее душу.
— Да разве, Андрей, я не такой же христианин, как ты?
— И немцы говорят то же. Спроси у любого лотаря, какой он веры, так и тот ответит, что он христианин… Да что толковать об этом!.. Вот тебе мой ответ, Дмитрий Афанасьевич: если б мне сказали, что дочь моя умрет сегодня же, коли я не выдам ее за того, кто исповедует никонианскую веру, так я бы пошел и сам сколотил ей гроб. Прощай, молодец.
