Иоганн Гете - Собрание сочинений в десяти томах. Том седьмой. Годы учения Вильгельма Мейстера
— Ничуть не бывало, — возразил барон, — граф не сомневается, что пьеса будет поставлена не иначе, чем в том виде, в каком он изложил ее. Правда, в том, что предлагаете вы, есть отдаленное сходство с его замыслом, и если мы хотим отстоять ваш вариант и отвлечь графа от его первоначальной идеи, нам надо действовать через посредство дам. Лучше всего такие маневры удаются баронессе, важно, чтобы он понравился ваш план и она взялась бы его провести, — тогда считайте, что дело сделано.
— Нам все равно понадобится помощь дам, — сказал Вильгельм, — нашего состава и нашего гардероба вряд ли хватит для такой постановки. У меня был расчет на миловидных детей, которые снуют по дому, — это отпрыски камердинера и дворецкого.
И он попросил барона рассказать дамам об его плане. Тот вскоре воротился с известием, что дамы желают выслушать его самого. Вечером, когда мужчины сядут за игру, которая, кстати, нынче обещает быть нешуточной ввиду приезда некоего генерала, дамы, сославшись на недомогание, удалятся к себе, его же проведут потайной лестницей и предоставят полную свободу излагать свой замысел. Налет таинственности делает затею заманчивой вдвойне, баронесса, как дитя, радуется этому рандеву, а еще больше тому, что все устроено так ловко, секретно и наперекор воле графа.
Под вечер, в назначенный час, за Вильгельмом пришли и тайком провели его наверх. Баронесса оказала ему в маленьком будуаре такой прием, что он на миг вспомнил счастливые минувшие дни. Она проводила его в апартаменты графини, и тут у него все стали спрашивать и выпытывать. Он изложил свой план как можно прочувственней и живее, так, что успел совершенно увлечь обеих дам, а читатели наши, надо думать, не откажутся вкратце познакомиться с ним.
Пьеса откроется сельской сценой, где дети изобразят ту игру, в которой один ходит по кругу, стараясь завладеть чужим местом. На смену этой забаве придут другие, а затем, снова закружившись в хороводе, дети запоют веселую песню. После этого на сцену выйдут арфист с Миньоном, подстрекнут любопытство и приманят поселян; старик пропоет несколько песен во славу мира, покоя и радости, а Миньона пропляшет танец между яйцами.
Эти невинные забавы будут нарушены звуками воинственной музыки и нападением отряда солдат. Мужчины обороняются, но их побеждают, девушки убегают, но их догоняют. Кажется, все гибнет в общей сумятице, как вдруг появляется некто, чью роль еще не уяснил себе сочинитель, и сообщением, что близится полководец, водворяет спокойствие. В этом месте образ героя рисуется самыми радужными чертами; под звон оружия сулит он безопасность, ставит препоны разгулу и насилию. Начинается всеобщее торжество в честь великодушного полководца.
Дамы весьма одобрили этот план, утверждали только, что в пьесе нельзя обойтись без аллегории, дабы угодить его сиятельству. Барон порекомендовал превратить предводителя отряда в демона раздора и насилия; в заключение должна явиться Минерва, наложить на духа зла оковы, возвестить прибытие героя и воздать ему хвалу. Баронесса взяла на себя задачу убедить графа, что намеченный им план будет выполнен лишь с незначительным изменением; но при этом она поставила непременным условием, чтобы в финале пьесы на сцене оказался и бюст, и вензель, и княжеский убор, — без них всякие разговоры бесполезны.
Вильгельм уже предвкушал, какую тонкую лесть герою вложит в уста Минервы, тем не менее долго сопротивлялся, прежде чем уступить в этом пункте, впрочем, и понуждали его наиприятнейшим образом. Прекрасные глаза графини и приветливость ее обхождения все равно побудили бы его отказаться от самых прекрасных и счастливых находок, от столь желанного автору единства композиции, от удачно найденных штрихов и поступиться своей поэтической честью. Да и бюргерской его чести пришлось выдержать жестокую борьбу, когда дело вплотную подошло к распределению ролей и дамы настойчиво потребовали, чтобы он принял участие в спектакле.
Лаэрту досталась роль кровожадного бога войны. Вильгельм должен был играть предводителя поселян и декламировать весьма складные чувствительные стихи. Он попытался было упираться, но в конце концов сдался. Доводы его окончательно иссякли после заявления баронессы, что и театр-то в замке устроен для любительской труппы, и сама она рада сыграть в нем, если ее выступление будет подобающим образом предварено. После этого дамы очень приветливо отпустили нашего друга. Баронесса уверяла, что равных ему нет на свете, и проводила его до потайной лесенки, где ласковым рукопожатием пожелала ему доброй ночи.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Воодушевленный непритворным участием дам, Вильгельм теперь ясно видел свой замысел, оживший перед ним в ходе рассказа. Большую часть ночи и следующее утро он прилежно занимался переложением на стихи диалогов и песен.
Работа была почти что закончена, когда его позвали в замок, где он узнал, что господа изволят завтракать и желают поговорить с ним.
Он вошел в залу, баронесса опять поспешила ему навстречу и, сделав вид, что здоровается с ним, успела ему шепнуть:
— О своей пьесе говорите лишь то, о чем вас спросят.
— Я слышал, вы усердно трудитесь над прологом, которым я хочу приветствовать принца, — крикнул ему граф. — Я одобряю ваше намерение ввести в действие Минерву и только хочу заранее обдумать, как одеть богиню, чтобы не оплошать с ее нарядом. Для этой цели я приказал принести из библиотеки все книги, где имеется ее изображение.
В эту минуту несколько слуг внесли в залу большие корзины, полные книг различного формата.
Монфокон, альбомы античной скульптуры, гемм и монет, всевозможные труды по мифологии были пересмотрены, изображения сравнены между собой. Но и этого оказалось мало! Отменная память графа рисовала ему всех Минерв, которые встречались на заглавных гравюрах, на виньетках и еще невесть где. Поэтому из библиотеки приказано было тащить одну книгу за другой, так что графа чуть что не завалило грудой книг. Наконец, когда у него в памяти не осталось ни одной Минервы, он воскликнул, смеясь:
— Готов поспорить, что во всей библиотеке больше нет ни одной Минервы, и это будет первый случай, что собрание книг начисто лишено изображения своей богини-покровительницы.
Эта острота развеселила все общество, и громче всех хохотал Ярно, подстрекавший графа требовать все новые книги.
— Теперь встает главный вопрос, — промолвил граф, обращаясь к Вильгельму. — Какую богиню имеете вы в виду? Минерву или Палладу? Богиню раздора или разума?
— Не уместнее ли будет, ваше сиятельство, не вносить ясности в этот вопрос и потому именно, что в мифологии она играет двоякую роль, здесь также вывести ее в двойном качестве, — отвечал Вильгельм. — Она возвещает прибытие воина, но лишь затем, чтобы умиротворить народ; она славит героя, восхваляя его человеколюбие, она берет верх над насилием и возвращает народу радость и покой.
Испугавшись, что Вильгельм выдаст себя, баронесса поспешила включить в разговор портного графини, чтобы он посоветовал, как лучше всего изготовить требуемые античные одежды. Портной, понаторевший в шитье маскарадных костюмов, мигом разрешил затруднения, и так как мадам Мелина хоть и была на сносях, однако взяла на себя роль небесной девы, портному тут же приказали снять с нее мерку, а графиня, к неудовольствию своих камеристок, перечислила платья из своего гардероба, которые можно для этого перекроить.
Баронесса опять изловчилась отвести Вильгельма в сторону и сообщить, что успела устроить все остальное. Она не мешкая прислала к нему дирижера графской домовой капеллы, с тем чтобы тот частью сочинил какую понадобится музыку, частью отобрал подходящие мелодии из своего музыкального запаса. Все пошло теперь как по маслу, граф больше не спрашивал о пьесе, всецело занявшись транспарантами, которыми думал поразить воображение зрителей в финале спектакля. Благодаря его изобретательности и сноровке его кондитера получилась весьма недурная иллюминация. Во время своих путешествий граф перевидал самые пышные празднества такого рода, много рисунков и гравюр привез с собой, и указания его отличались большим вкусом.
Тем временем Вильгельм дописал пьесу, роздал роли актерам, стал учить свою, а музыкант, очень сведущий также и в танцах, поставил балетные сцены — и все шло превосходно.
Лишь одно неожиданное препятствие встало на его пути, грозя чувствительным пробелом. Он ожидал большого впечатления от пляски Миньоны между яйцами, и как же был он поражен, когда девочка с привычной ей резкостью отказалась танцевать, заявила, что служит теперь ему, а на театре больше выступать не будет. Он пытался подействовать на нее уговорами и не отставал, пока она не заплакала горькими слезами и не упала перед ним на колени, приговаривая:
