Эрнест Хемингуэй - Иметь и не иметь
– А, черт, – сказал шериф. – Какой дурак оставил ворота открытыми? Дайте сюда что-нибудь, чем закрыть трупы; одеяла, простыни, что угодно, и потом нужно очистить причал от публики.
Женщина перестала кричать и заглянула в лодку, потом запрокинула голову и закричала опять.
– Куда они его дели? – сказала одна из тех, что стояли рядом. – Куда они девали Элберта?
Женщина, которая кричала, умолкла и снова заглянула в лодку.
– Его тут нет, – сказала она. – Эй, Роджер Джонсон, – крикнула она шерифу. – Где Элберт? Где Элберт?
– Его не было в лодке, миссис Трэси, – сказал шериф.
Женщина запрокинула голову и закричала опять, все жилы вздулись на ее худой шее, кулаки были сжаты, голова тряслась.
Сзади в толпе толкались и напирали на передних, пытаясь протиснуться к краю причала.
– Пустите. Дайте и другим посмотреть!
– Их сейчас накроют. – И по-испански: – Дайте пройти. Дайте взглянуть. Нау cuatro muertos. Todos muertos. Дайте посмотреть.
Женщина теперь кричала:
– Элберт! Элберт! Боже мой, боже мой, где Элберт?
Сзади в толпе два молодых кубинца, которые только что прибежали и не могли пробраться вперед, отошли на несколько шагов, потом разбежались и вместе врезались в толпу. От толчка те, кто был сзади, навалились на стоявших впереди, миссис Трэси и ее две соседки покачнулись, на мгновенье повисли над водой, в отчаянной попытке сохранить равновесие, и, в то время как соседки неистовым усилием удержались на ногах, миссис Трэси, крича, рухнула в зеленую воду, и ее крик потерялся в раздавшемся всплеске.
Двое матросов бросились в освещенную прожектором светло-зеленую воду, где с шумом и плеском барахталась миссис Трэси. Шериф, наклонившись с кормы, протянул ей багор, и наконец соединенными усилиями матросов, подталкивавших снизу, и шерифа, тянувшего сверху, удалось втащить ее на корму. Никто в толпе не шевельнулся, чтобы прийти к ней на помощь, и, стоя на корме, вся мокрая, она обернулась к ним и закричала, потрясая кулаками:
– Шволочи! Шукины дети! – Потом, взглянув вниз, она завопила: – Элберт! Где Элберт?
– Его нет на лодке, миссис Трэси, – сказал шериф, взяв одеяло, чтобы закутать ее. – Успокойтесь, миссис Трэси. Возьмите себя в руки.
– Мои жубы, – сказала миссис Трэси трагически. – Я потеряла жубы.
– Мы их выловим утром, – сказал ей командир катера береговой охраны. – Они не пропадут.
Матросы вылезли на корму лодки, вода с них стекала ручьями.
– Идем, – сказал один из них. – Мне холодно.
– Ну как вы, ничего, миссис Трэси? – спросил шериф, закутывая ее в одеяло.
– Ничего? – сказала миссис Трэси. – Ничего? – Потом сжала оба кулака и запрокинула голову, чтобы закричать громче. Горе миссис Трэси было сверх ее сил.
Толпа слушала ее в почтительном молчании. Крики миссис Трэси как нельзя лучше подходили к зловещему виду четырех мертвых тел, на которые шериф и его помощники набрасывали в эту минуту одеяла, скрывая от глаз зрелище, какого город не видел уже несколько лет, с тех самых пор, как Исленьо линчевали на Каунти-Род и потом повесили на телеграфном столбе при свете фар автомобилей, съехавшихся со всей округи.
Толпа была разочарована, когда трупы накрыли, но все-таки из целого города только те, кто был здесь, видели все. Они видели, как миссис Трэси упала в воду, и еще раньше, когда они стояли за воротами, они видели, как увезли в Морской госпиталь Гарри Моргана. Когда шериф приказал очистить пристань, они ушли, спокойные и довольные. Они сознавали, какая удача выпала на их долю.
Между тем в приемной Морского госпиталя Мария, жена Гарри Моргана, и ее три дочери сидели на скамье и ждали. Все три девочки плакали, а Мария кусала носовой платок. Она с утра не могла заплакать.
– Папа ранен в живот, – сказала одна из девочек сестре.
– Ужас, – сказала сестра.
– Тише, – сказала старшая сестра. – Я молюсь за него. Не мешайте мне.
Мария не говорила ничего и только кусала носовой платок и нижнюю губу.
Немного спустя вышел доктор. Она посмотрела на него, и он покачал головой.
– Можно мне туда? – спросила она.
– Нет еще, – сказал он. Она подошла к нему.
– Кончено? – спросила она.
– Боюсь, что так, миссис Морган.
– Можно мне взглянуть на него?
– Нет еще. Он сейчас в операционной.
– А, черт, – сказала Мария. – А, черт. Я отвезу девочек домой. Потом я вернусь.
В горле у нее что-то вдруг вздулось и встало поперек, так что она не могла глотнуть.
– Идем, девочки, – сказала она. Все три девочки пошли за ней к старой, потрепанной машине, и она села за руль и включила мотор.
– Как пaпa? – спросила одна из девочек. Мария не ответила. – Мама, как папа?
– Не разговаривайте со мной, – сказала Мария. – Только не разговаривайте со мной.
– Но…
– Молчи, дочка, – сказала Мария. – Молчи и молись за него.
Девочки опять заплакали.
– Ну вас, – сказала, Мария. – Перестаньте плакать. Я сказала: молитесь за него.
– Мы молимся, – сказала одна из девочек. – Я все время молюсь, с самой больницы.
Когда они свернули на Роки-Род, фары осветили впереди фигуру человека, который нетвердым шагом брел по тротуару.
Пьянчуга какой-то, подумала Мария. Какой-то несчастный пьянчуга.
Они поравнялись с ним и увидели, что лицо у него окровавлено, и когда машина скрылась за поворотом, он все еще брел нетвердым шагом в темноте. Это был Ричард Гордон, возвращавшийся домой.
У дверей дома Мария остановила машину.
– Ложитесь спать, девочки, – сказала она. – Идите наверх и ложитесь спать.
– Мама, но как же папа? – спросила одна из девочек.
– Не спрашивайте меня, – сказала Мария. – Ради всего святого, не разговаривайте вы со мной.
Она развернулась и поехала назад, к госпиталю.
Возвратясь в госпиталь, Мария Морган одним духом взбежала на крыльцо. На пороге она столкнулась с доктором, только что отворившим дверь. Он устал и торопился домой.
– Все кончено, миссис Морган, – сказал он.
– Он умер?
– Умер на столе.
– Можно мне взглянуть на него?
– Да, – сказал доктор. – Он умер очень спокойно, миссис Морган. Он не чувствовал боли.
– Господи, – сказала Мария, Слезы потекли у нее по щекам. – О-о, – простонала она. – О-о, о-о, о-о!
Доктор положил ей руку на плечо.
– Не трогайте меня, – сказала Мария. Потом: – Я хочу взглянуть на него.
– Пойдемте, – сказал доктор. Он прошел вместе с ней по коридору и вошел в белую комнату, где Гарри Морган лежал на высоком столе, под простыней, прикрывавшей все его большое тело. Свет в комнате был очень яркий и не давал теней. Мария остановилась в дверях, испуганная этим светом.
– Он совсем не мучился, миссис Морган, – сказал доктор. Мария как будто не слышала его.
– А, черт, – сказала она и опять заплакала. – Что за проклятое лицо!
Глава двадцать шестая
Не знаю, думала Мария Морган, сидя в столовой у стола. Может быть, терпеть понемногу, день за днем, ночь за ночью, и тогда ничего. Хуже всего эти проклятые ночи. Если бы еще я любила наших девочек, тогда бы ничего. Но я их не люблю, наших девочек. И все-таки нужно о них подумать. Нужно найти какую-нибудь работу. Я совсем как мертвая, но, может быть, это пройдет. Не все ли равно? Все-таки нужно взяться за работу. Сегодня ровно неделя. Боюсь, если я нарочно буду все время думать о нем, я забуду, какой он. Это было самое страшное, когда я вдруг забыла, какое у него лицо. Нужно взяться за работу, как мне ни тяжело. Если б он оставил деньги или если б выдали награду, было бы легче, но мне бы легче не было. Первым делом нужно продать дом. Сволочи, убили его. Сволочи проклятые! Только это я и чувствую! Ненависть и еще будто у меня пусто внутри. Так пусто, как в пустом доме. Придется все-таки искать работу. Нехорошо, что я не пошла на похороны. Но я не могла. Нужно искать работу. Кто умер, тот уже не вернется.
Такой он был задорный, сильный, быстрый, похожий на какого-то диковинного зверя. Я никогда не могла спокойно смотреть, как он двигается. Я была всегда так счастлива, что он мой. В первый раз ему счастье изменило на Кубе. Потом все пошло хуже и хуже, и вот кубинец убил его.
Кубинцы приносят несчастье кончам. Кубинцы всем приносят несчастье. И потом, слишком там много черномазых. Я помню, как он меня один раз взял с собой в Гавану, еще когда он хорошо зарабатывал, и мы гуляли в парке и один черномазый сказал мне словечко, и Гарри так дал ему по уху, что соломенная шляпа слетела у него с головы, а Гарри подхватил ее и отшвырнул за полквартала, и ее переехало такси. Помню, я так хохотала, что у меня живот заболел. Как раз тогда я в первый раз выкрасила волосы в салоне красоты на Прадо. Парикмахер полдня провозился с этим, они были такие черные, что сначала он не брался, и я боялась, что стану похожа на чучело, но все просила, нельзя ли сделать их чуть светлее, и парикмахер держал гребень и деревянную палочку с ватой на конце, и обмакивал вату в чашку с жидкостью, и от нее как будто дым шел; и он гребнем и другим концом палочки отделял по одной прядке и смазывал этой жидкостью, а потом ждал, пока высохнет, а я сидела, и у меня даже под ложечкой сосало от страха, что я наделала, и я только все просила, нельзя ли сделать их чуть-чуть светлее.