Чжоу Ли-бо - Ураган
Ли Цин-шань и повар связали Братишку Яна и толкнули в другую комнату. Туда же устремились и все домочадцы.
Хань Лао-лю величественно воссел на край южного кана, того самого, на котором Братишка Ян дважды был почетным гостем и перед которым стоял сейчас, как преступник на суде.
— Ты сам скажи: если человек имел преступное намерение изнасиловать крестьянскую дочь, что ему за это полагается? — тоном сурового судьи спросил помещик и для большей убедительности взмахнул над головой Яна палкой, не раз гулявшей по его спине во времена Маньчжоу-го.
Тот молчал.
— Говори! Замок тебе на рот повесили, что ли? — толкнул его в спину Ли Цин-шань.
— Маху дал, немного лишнего хлебнул…
— Идите спать! — сурово повелел домочадцам мужского пола Хань Лао-лю и, обернувшись к женщинам, уже более милостиво добавил: — Вы тоже ступайте. Ты, Ай-чжэн, поди отдохни, бедняжка. Время позднее. Не огорчайся. Отец рассчитается за тебя. Ступай!
Все разошлись.
— Теперь принеси кисть и бумагу. Запишем его показания, — приказал помещик управляющему.
Ли Цин-шань принес бумагу, кисть и развел тушь. Хань Лао-лю присел к столику и, ни о чем не спрашивая Яна, быстро составил «показания» и передал бумагу управляющему:
— Тут все записано, что он мог бы сказать. Прочти ему и пусть приложит палец.
Управляющий почтительно принял бумагу и огласил:
«Я, Ян Фу-юань, в полночь ворвался в дом к жителю деревни крестьянину Хань Фын-ци. Увидев его дочь Хань Ай-чжэн, я хотел совершить караемое законом преступление. Она оказала мне сопротивление. Тогда я насильно обнял ее и стал целовать. Все это истинная правда».
— Целовать не стал… даже ни одного раза не… — начал было Братишка Ян.
— Довольно! — повысил голос Хань Лао-лю и так решительно поднял палку, что Братишка Ян предпочел отказаться от дальнейших возражений.
— Говори, что ты хочешь? — предложил помещик. — Предать дело огласке или поладить миром?..
Братишка смиренно попросил объяснить, что господин подразумевает под этим «поладить миром».
— Если хочешь, чтобы мы поладили, приложи оттиск пальца на этом документе и все. Отправлять его я никуда не буду.
— Давай тогда поладим миром, — сейчас же согласился Братишка и приложил палец.
Хань Лао-лю бережно свернул бумагу, спрятал ее в карман и повернулся к управляющему:
— Развяжи его. Все в порядке. Сам иди спать.
Ли Цин-шань и повар ушли. Снова водворилась тишина. Слышалось лишь сонное дыхание людей в доме да шуршание сена в конюшне.
Хань Лао-лю закурил папиросу и медленно проговорил:
— Мы с тобой, брат Ян, люди, как говорится, «с одной джонки»… — он умолк, наблюдая за унылым и покорным выражением лица собеседника, — и ссориться нам не годится. Ты вот скажи: слыхал ли ты молву, которая ходит в народе последние дни?
— Не слыхал, — шепотом отозвался Братишка Ян.
— А я вот, — с расстановкой продолжал Хань Лао-лю, — из верных источников знаю. Восьмая армия покидает Харбин и перебрасывается на восток. Знаешь, куда ее стягивают? К советской границе. Я давно говорил, что здесь ей не продержаться долго. Войска гоминдановского правительства если к осенним праздникам и не подоспеют, так уж после праздников обязательно придут. Ты понимаешь, брат Ян, что это значит?
— Не придут гоминдановские войска, — робким голосом возразил Ян.
— Кто тебе это наболтал? Ведь не твои слова!
— Не мои… — согласился Братишка.
— Так вот. Не слушай этой собачьей брехни. Я тебе верно говорю. Мой сын как раз прислал письмо, в котором пишет…
Никакого письма не было. Более того, Хань Лао-лю уже наверняка знал теперь, что этого письма никогда и не будет. Чан Кай-ши потерпел поражение и надеяться больше не на кого.
— Про что же он пишет? — вдруг забеспокоился Братишка.
Хань Лао-лю угрожающе сверкнул глазами:
— «Кто делит земли и дома — тому башку долой», — вот про что пишет!
— Неужели?
У Яна перехватило дыхание и задрожали ноги.
— Ты не бойся, — успокоил его помещик, — мы с тобой свои люди, знаем друг друга не первый год. Я не оставлю тебя в беде. Только не связывайся с бригадой. Ты не гляди, что они хорохорятся тут. Этот ваш Сяо Сян завяз, как телега в грязи: ни туда, ни сюда. Ему в руки попался еж, и он сам не знает, что с ним делать: и держать больно и бросить жалко. Хочет меня побороть? Ладно, поглядим, что у него из этого выйдет. Он со мной уже трижды схватывался. Пусть еще три раза попробует. Я, Хань Лао-лю, все равно буду жить лучше вашего. Не веришь? Подожди, сам увидишь!
Запели петухи.
Хань Лао-лю решил, что Братишка Ян теперь в его руках. Помещик подсел к нему и доверительно проговорил:
— Ты помоги мне кое в чем, а тебе нужда придет, — я выручу. Они каждый вечер собираются зачем-то и какие-то разговоры ведут. Так вот: что будут говорить, ты обо всем мне и докладывай. Ай-чжэн еще справит тебе новую одежонку. Нравится черная материя? У меня есть отрез. Сам понимаешь! Ай-чжэн — девушка на выданье, не стану же я держать ее дома. Все равно придется за кого-нибудь отдать. Сейчас она на тебя злится. Подождем и потихоньку обломаем. Все будет в порядке. Я ручаюсь.
Братишка Ян вспомнил пухлые руки с ямочками, и у него снова разгорелись глаза.
— Ладно, — милостиво заключил помещик. — Теперь ступай. Уже рассвет. А что узнаешь, сейчас же сообщи Ханю Длинная Шея.
XVI
Сколько сладких и острых приправ истратил Хань Лао-лю, сколько приманок и угроз пустил в ход, чтобы заполучить этого старьевщика! Наконец он обратил Братишку Яна в своего гончего пса. Теперь-то помещик будет все знать, что делается в крестьянском союзе и в бригаде. Но тут его вдруг постигла неудача.
Ночное происшествие в помещичьем доме стало известно и бригаде, и крестьянскому союзу.
Братишку Яна исключили из крестьянского союза. Одновременно выяснилось, что у Чжан Цзин-сяна никакой винтовки нет и что все это клевета. Чжан был восстановлен, И ему поручили проводить собеседования с крестьянами.
Бригада одобрила эти решения, но предложила вместе с тем вынести Чжан Цзин-сяну товарищеское порицание за то, что, зная о поступке Яна, он скрыл его от крестьянского союза.
Братишка Ян, несмотря на слезы, мольбы и лицемерные обещания, ни у кого не нашел сочувствия. Все сурово осудили его, все с презрением от него отвернулись. Чжао Юй-линь заявил, что новый помещичий приспешник очень легко отделался, Ли Всегда Богатый назвал его слизняком, а Бай Юй-шань заметил, что Братишка Ян, промышляя перепродажей старья, позарился на «рваную туфлю». Все поняли, что это намек на помещичью дочь, и дружно расхохотались.
Сунь, встречая Братишку Яна на улице, лукаво щурил глаза и с улыбочкой осведомлялся:
— Куда изволите путь держать, председатель Ян?
А когда тот отворачивался и проходил, старик, указывая на него пальцем, вполголоса приговаривал:
— Вот посмотрите, это председатель помещичьих прислужников!
Лю Дэ-шань, расточавший прежде любезности по адресу Яна, теперь с жаром принялся поносить его:
— Да стоит ли о нем говорить. Этот человек опустился до того, что стал лакать помои после японского жандарма. Окажись я на его месте, ни за что бы не пошел на такое грязное дело!
Братишка Ян не мог оставаться в деревне Юаньмаотунь и перебрался в другое место, где занялся скупкой кошачьих шкурок. Вскоре о нем забыли так крепко, словно он умер.
Хань Лао-лю был в отчаянии.
О чем говорили в лачугах? Какой замысел вынашивался там? Какой удар готовился и откуда ждать новых бед? Хань Лао-лю терзался этой неизвестностью. Он окончательно потерял сон, то и дело поднимался с кана, приникал к окну и смотрел со страхом на свой пустынный двор.
«Нет, войска центрального правительства не придут, помощи ждать неоткуда. Надо на что-то решаться», — думал помещик, охваченный смертельной тоской.
Он решил вывезти оставшееся имущество. По ночам за черными воротами опять застучали кайла. Вырытые из-под стен вещи навьючивали на лошадей, Ли Цин-шань обматывал копыта лошадей ватой и тряпьем, и они неслышно ступали по шоссе, унося на себе награбленное добро.
Вскоре в крестьянском союзе узнали об этом. Бай Юй-шань выделил двух бойцов из отряда самообороны, которые должны были ходить дозором возле стен, сторожевых башен и черных ворот большого двора. Помещику пришлось отказаться и от попытки спасти свои богатства.
Как же дознались в крестьянском союзе? Кто мог донести? Хань Лао-лю уже ничего не понимал, потому что не в силах был уразуметь самого главного. Помещик не видел того, что крестьянский союз стал массовой организацией, а он, Хань Лао-лю, со всеми своими явными и тайными приспешниками оказался пленником этих масс.
