Анджей Заневский - Безымянная трилогия: “Крыса”, “Тень крысолова”, “Цивилизация птиц”
Я замечаю его издалека, совсем издалека.
Оно лежит на ровной, гладкой поверхности, а вокруг не видно ни малейшего холмика.
Оно выпуклое, огромное — самое большое из яиц, которые я видел в жизни, но и сам я чувствую себя сильным, ловким, способным на любой подвиг.
Я внимательно обнюхиваю блестящий предмет, обхожу его вокруг, трогаю зубами, пытаясь сделать царапину на ровной поверхности. Яйцо пульсирует, оно пахнет птицей, пахнет внутренней жизнью, желтком, белком, едой. Мне обязательно нужно откатить его в безопасное место, разбить, съесть. Длинным сильным хвостом я обхватываю яйцо и начинаю тащить его за собой. Неожиданно плоскость, по которой я продвигаюсь, накреняется, и я понимаю, что тяну яйцо вверх по все более крутому склону. Пока оно ещё послушно тащится за мной, не сопротивляясь и не выскальзывая. И вдруг страшная тяжесть в хвосте.
Я поворачиваю голову и с ужасом вижу вместо яйца овальный камень. Когда же это произошло? Откуда взялся камень? И где яйцо? Я поворачиваюсь — осторожно, чтобы не выпустить подозрительного камня. Придерживаю его своим боком. Изучаю его структуру, поверхность. Это камень, отшлифованный потоком воды. В отчаянии я закрываю глаза.
Передо мной снова яйцо — прекрасное, блестящее,— пахучее, яйцо, о котором можно только мечтать. Камень подвергся очередной метаморфозе.
Опять толкаю яйцо наверх — головой, боком, лапками, зубами. Упираюсь ногами, соскальзываю, съезжаю вниз, напрягаю все мышцы, выгибаю спину. Мне все тяжелее, все труднее, я слабею. Еще чуть-чуть, и я сдамся, отступлю перед все увеличивающейся тяжестью.
Я вижу свою усталую спину, облезшую от старости шерсть. Чужая, совершенно другая, незнакомая мне крыса толкает перед собой сверкающее яйцо, завороженная его размерами и запахом. Яйцо, которое превращается в камень. Да ведь это же я и есть!
Но как я могу что-либо видеть, если меня ослепили, лишили зрения? Как я могу видеть? И все же я вижу. Я упорно толкаю вперед сверкающий шар.
На горизонте четко вырисовывается край склона. Сейчас ты достигнешь его и вкатишь яйцо на широкую. поверхность, полную нор и укрытий. Там ты разобьешь его, закатив на острый камень, и съешь.
И вдруг, уже у самого края, ты с ужасом замечаешь, что яйца нет, что оно не существует, что нет также и камня. Огромная, все увеличивающаяся тяжесть — лишь плод твоего воображения, обыкновенный мираж, иллюзия. Тебе так кажется, ты веришь в это, ты уверен, что не существовало ни яйца, ни камня. И в этот момент, прямо перед вершиной, перед местом, где можно отдохнуть и перевести дух, крыса, о которой ты не знаешь — ты это или не ты, перестает толкать ничего не весящий предмет, предмет, существующий лишь в воображении, а значит — не существующий вообще. Она оборачивается и смотрит вниз.
Значит, я вижу? Или не вижу? Ослеп я или нет? А может, это не глазами я вижу мир? Все может быть.
Огромное яйцо падает по усеянному выемками склону, с грохотом катится по гладкой, как зеркало, поверхности. Ты видишь сверху, как, разгоняясь все быстрее, оно возвращается к тому месту, с которого ты начал свой путь.
Все вокруг начинает опускаться. Нет уже ни склона, ни горы, ни выемок.
Все находится на одной плоскости — и я, и яйцо.
И издали ты замечаешь, что оно катится все медленнее и медленнее. Потом совсем останавливается и застывает неподвижно — почти в той самой точке, где ты впервые заметил его. Подойди к нему, начни все сначала. Ведь ты же знаешь, как оно пахнет, ведь этот запах манит тебя, притягивает, искушает. Ведь это такая легкая добыча, так начни же все сначала. У меня уже нет сил, нет сил! Я ничего не вижу, кроме темноты. Я не могу даже ползти.
Головная боль, боль пустых глазниц под закрытыми веками. Немеет шея. По спине пробегает дрожь. Я лежу прямо на солнце, на нагретых плитах двора.
Люди оставили меня здесь. Я поднимаюсь и, пошатываясь, иду вперед. Ударяюсь головой о кирпич, останавливаюсь, медленно бреду вдоль стены. Слышу голоса. Люди разговаривают, наблюдают за моим поведением.
Меня охватывает паника: они могут убить меня, раздавить, растоптать, могут сделать со мной все что угодно. Неуверенно, на подгибающихся ногах я кружу по двору. Я потерял чутье — стекавшая из глазниц крозь забила мои ноздри. Я не знаю, куда мне идти, а ведь мне надо добраться до моего гнезда, надо попасть в подземные каналы.
Я нахожу канавку, по которой стекает вода. Все время слышу вокруг голоса людей. Я добираюсь до сливного колодца, чувствую под лапками металлическую решетку. В этом месте, между чугунным конусом сливного колодца и разбитым каменным парапетом, вода выдолбила удобный проход, по которому можно спуститься вниз. Я слышу, как люди приближаются ко мне. Наверное, они хотят поймать меня! Я поспешно заползаю в щель. Спуск слишком круто ведет вниз, а я теперь не могу нормально спускаться. Я падаю.
Я скатываюсь вниз по инерции, безвольно, не сопротивляясь, в полубессознательном состоянии. Ударяюсь головой о выступающий угол кирпича и останавливаюсь на покатом краю подземного канала.
Подо мной шумит бурный поток, вобравший в себя воды недавно пролившегося дождя. Я слышу, как мелкие волны бьются о бетонный берег.
Из глазниц снова течет кровь. Я чувствую в горле её теплый вкус.
Как же здесь холодно! В голове у меня все путается, я ощущаю только боль, только беспрерывное болезненное вращение.
Ко мне приближается крыса. Она обходит меня кругом, трогает своими вибриссами. Она могла бы загрызть меня, оборвать ту тонкую ниточку жизни, которая мне ещё осталась. Но она уходит. Сверху течет вода, наверное, на улице снова ливень. Шум воды в канале усиливается, поток бурлит, я слышу все новые звуки, голоса, отголоски.
Вода охлаждает разгоряченную кожу, смывает запекшуюся кровь. Мне становится лучше, но я продолжаю лежать неподвижно — отупевший, слабый, больной.
Ты не предвидел, не предчувствовал такого конца. Впрочем, откуда тебе было знать, что с тобой произойдет именно это — что кому-то придет в голову ослепить старую крысу, которая и так скоро сдохла бы, забившись в какой-нибудь угол. И вот она лежит здесь, как обрывок старой тряпки или убитый голубь. А ведь ты ещё жив, ты ещё существуешь — застрявший между вспененным потоком сточных вод и обветшалым сводом канала, между бытием и небытием.
Стекающая сверху вода медленно возвращает мне силы, пробуждает желание жить. Как ты будешь жить без глаз? Как? Вернется обоняние, ноздри наполнятся множеством знакомых запахов, и ты вдохнешь их полной грудью. Запах поведет тебя, куда захочешь, он расскажет тебе, где ты находишься, объяснит, что тебя окружает. Ведь у тебя же есть вибриссы — длинные седые усищи, жесткие, торчащие во все стороны. Ты помнишь, как безошибочно ориентировался в темноте, полагаясь только на осязание, на эти упругие колебания при встрече с любым препятствием.
Я хочу попасть в свое гнездо. Он прогнал меня. Меня вышвырнул из гнезда молодой, сильный самец — такой же, каким и я был совсем недавно. Трудно с этим смириться, трудно расстаться с воспоминаниями о теплых стенах, прилегающих к трубам теплоцентрали… Хочется умереть там и только там.
Не смиряйся с изгнанием, но и не возвращайся. Он загрызет тебя, убьет, задушит.
Самке ты тоже больше не нужен, у неё теперь есть темпераментный крупный самец — самец, рожденный ею самой. Она тоже вцепится тебе в горло.
И все же так хочется вернуться! Это единственное желание, которое я ощущаю, лежа неподвижно среди стекающих по стенам струй воды.
Вернуться на подгибающихся, едва держащих тебя ногах. Вползти в нору, добраться до гнезда, лечь рядом с теплой стеной, отдохнуть.
И ждать смерти, ждать конца.
Я шевелю лапками, ворочаюсь на скользком полу, пытаясь принять более естественную позу. Боль в глазницах не прекращается, неповоротливая голова на окостеневшей шее кажется тяжелой как никогда.
Откуда-то рядом сверху доносится грохот, я чувствую, как вокруг дрожит земля. Откроешь глаза и увидишь сероватый, бледный свет.
Открываю, закрываю, снова открываю, нет… У меня нет глаз, но осознаю ли я это?
И все же откуда в мозг врывается яркий луч?
Откуда эта сероватая пелена? Эти отсветы? Эти тени? У тебя нет глаз. Ты — слепая крыса, умирающая среди мокрых растрескавшихся кирпичей.
Я поворачиваюсь, едва удержавшись, чтобы не свалиться в ревущий поток нечистот. Поворачиваюсь и прижимаюсь к скользкой стене.
Гром больше не гремит. Он прокатился и затих. Связанная с ним вспышка света не имеет значения, она меня больше не волнует, её сила угасла. Теперь я не боюсь грома, не боюсь, потому что больше никогда не увижу молнии. Слепота разрушила страх, избавила от ужаса перед тем, что раньше заставляло спасаться бегством.
Переворачиваюсь на лапы, чувствуя под собой покрытую слоем скользкой глины поверхность, и подпираю хвостом уставшее тело. Прижимаюсь к земле — нет сил даже на то, чтобы приподнять отяжелевшую, израненную голову.
