Пэрл Бак - Земля
— Ну, старший брат, и его сын, и сыновья сына, и моя невестка!
Тогда Ван-Лун встал, чувствуя в душе смятение, но сохраняя учтивость в выражении лица и голоса:
— А, мой дядя, а ты уже ел?
— Нет, — отвечал невозмутимо дядя, — но я поем с вами.
Не дожидаясь приглашения, он уселся, придвинул к себе чашку и палочки и наложил себе рису, и сушеной рыбы, и соленой моркови, и сухих бобов, которые стояли на столе. Он ел так, словно был очень голоден, и все молчали, пока он не выхлебал, громко чмокая, три чашки жидкой рисовой каши, с треском разгрызая рыбьи кости и сухие бобы. И когда он наелся, он сказал бесцеремонно, как будто бы это было его право:
— Теперь я лягу спать, потому что я не спал уже три ночи.
И когда Ван-Лун в изумлении, не зная, что ему делать, повел его к постели своего отца, дядя приподнял одеяла, пощупал крепкую материю и чистый новый ситец и осмотрел деревянную кровать и новый стол и большое деревянное кресло, купленное Ван-Луном для комнаты его отца, и сказал:
— Ну, я слышал, что ты разбогател, но не знал, что ты так богат, — и он бросился на постель и натянул до плеч одеяло, хотя стояло жаркое лето. И со всем он обращался так, как будто это была его собственность, а потом заснул без дальних слов.
Ван-Лун вернулся в среднюю комнату в великом замешательстве, потому что он очень хорошо понимал, что дядю уже не выгонишь снова, когда он знает, что Ван-Луну есть чем кормить его. И Ван-Лун думал об этом, и со страхом думал о жене дяди, потому что он предвидел, что они переберутся в его дом и никто не сможет им помешать.
Так и случилось, как он боялся. Его дядя валялся на постели до послеобеденного времени, а потом громко зевнул три раза и вышел из комнаты, пожимая плечами и одергивая на себе халат, и сказал Ван-Луну:
— А теперь я пойду за женой и за сыном. Нас всего три рта, и в таком большом доме, как твой, будет совсем незаметно, сколько мы съедим и сколько платья износим.
Ван-Лун мог только нахмуриться в ответ, потому что стыдно гнать из дом брата своего отца вместе с сыном, когда у тебя все есть и даже с избытком. И Ван-Лун знал, что если бы он сделал это, то ему стыдно было бы показаться в деревне, где его уважали за состоятельность, и он не посмел ничего сказать. Он приказал батракам перебраться в старый дом, так что комнаты рядом с воротами освободились, и в них к вечеру того же дня перебрался дядя, приведший с собой жену и сына. Ван-Лун был очень сердит, тем более, что он должен был таить весь свой гнев в себе и встречать родственников приветливо и с улыбкой. И это несмотря на то, что при виде жирного и гладкого лица дядиной жены он чуть не лопнул от злости, и при виде бесстыдного и наглого лица дядиного сына он еле удерживал руку, чтобы не ударить по нему. И целых три дня он не ходил в город, потому что был сердит. Потом, когда все они привыкли к тому, что произошло, О-Лан сказала ему:
— Перестань сердиться. Нужно это терпеть.
И когда Ван-Лун увидел, что дядя, и жена дяди, и его сын будут достаточно вежливы из-за пищи и крова, мысли его обратились с еще большей силой к девушке Лотос, и он пробормотал:
— Когда дом у человека полон бешеных собак, он должен искать покоя в другом месте.
И вся старая лихорадка и мука вспыхнули в нем, и он по-прежнему не чувствовал удовлетворения от своей любви. И чего не видели и О-Лан в своей простоте, и старик, плохо соображавший от старости, и Чин, потому что он был дружен с Ван-Луном, то жена дяди увидела сразу и закричала, лукаво прищурив глаза:
— Ван-Лун хочет сорвать цветок в чужом саду.
И когда О-Лан посмотрела на нее смиренно, не понимая, в чем дело, она засмеялась и сказала снова:
— Только тогда можно видеть семена, когда разрежешь дыню, не так ли? Ну, попросту говоря, твой муж сходит с ума по другой женщине.
Ван-Лун слышал, как жена дяди говорила это на дворе у него под окном в одно раннее утро, когда он лежал и дремал у себя в комнате, утомленный любовью. Он быстро очнулся и слушал дальше, пораженный проницательностью этой женщины. Низкий голос ворковал и лился, как масло, из ее жирного горла:
— Что же, я знаю мужчин. И если он начинает помадить волосы, покупает новое, платье и ни с того, ни с сего заводит бархатные туфли, значит, у него есть новая женщина. Это уже верно!
Тогда раздался прерывающийся голос О-Лан. Слов ее он расслышать не мог, но жена дяди сказала в ответ:
— Нечего и думать, бедная моя дурочка, что одной женщины довольно мужчине. А если это усталая, трудолюбивая женщина, которая истощила свое тело, работая на него, то он, разумеется, не может быть ею доволен. Он начнет искать где-нибудь удовлетворения своей прихоти. А ты никогда не могла нравиться мужчинам, и он держал тебя для работы, как держит быка. И нечего тебе досадовать, что на свои деньги он купит себе другую и приведет ее в дом, потому что все мужчины таковы, даже мой старый лентяй; только у него никогда в жизни не было серебра даже на еду.
Она продолжала свою речь, но Ван-Лун не стал слушать дальше, потому что эти слова указали ему путь, как удовлетворить свое ненасытное стремление к девушке, которую он любил; он купит ее и приведет в свой дом, и она станет его собственностью, и никто другой не будет обладать ею, и он будет есть и насытится, и будет пить и утолит свою жажду. И он сразу поднялся с постели, вышел и сделал потихоньку знак дядиной жене. И когда она вышла к нему за ворота, под финиковую пальму, где никто не мог слышать его слов, он сказал ей:
— Я слышал, что ты говорила во дворе. Ты права. Мне нужна вторая жена. Почему бы мне не привести ее в дом, если у меня столько земли, что я могу прокормить нас всех?
Она отвечала с готовностью:
— И впрямь, почему бы и не привести? Так делают все мужчины, — которым повезло в жизни. Только бедняку приходится пить из одной чашки.
Так говорила она, зная, что он скажет дальше. И он продолжал, как она и ожидала:
— Но кто станет хлопотать за меня и пойдет в посредники? Мужчина не может пойти к женщине и сказать: «Иди в мой дом!»
Она сейчас же ответила:
— Предоставь это дело мне. Скажи только, кто эта женщина, и я устрою все дело.
Тогда Ван-Лун ответил неохотно и робко, потому что он еще ни разу не произносил ее имени вслух:
— Это женщина по имени Лотос.
Ему казалось, что все слыхали это имя, и он забыл, что только два коротких летних месяца тому назад он и сам не знал о ее существовании. Его раздражало поэтому, что жена дяди начала расспрашивать дальше:
— А где она живет?
— Где же, — отвечал он, нахмурясь, — где же, как не в большом чайном доме на главной улице города?
— В том, который называют Домом цветов?
— В каком же другом? — возразил Ван-Лун.
Она раздумывала некоторое время, пощипывая пальцами пухлую нижнюю губу, и наконец сказала:
— Я никого там не знаю. Придется искать путей. А кто сводня при этой женщине?
И когда он ответил, что это Кукушка, которая была прежде рабыней в большом доме, она засмеялась и воскликнула:
— Ах, эта! Так вот чем она занялась после того, как старый господин умер ночью у нее в постели! Что же, это как раз по ней. — Она снова засмеялась надтреснутым смехом и сказала спокойно: — Эта! Ну, тогда это дело нетрудно будет уладить. Все теперь ясно. Она всегда была готова на все, что угодно, хоть гору сдвинуть с места, как только ей сунут в руку серебро.
У Ван-Луна сразу пересохло во рту, когда он это услышал, и голос упал до шопота:
— Плати ей серебром! Серебром и золотом! Чего бы это ни стоило, хотя бы пришлось отдать всю мою землю!
После этого — так странна и противоречива любовная лихорадка — Ван-Лун не захотел ходить больше в чайный дом, пока дело не будет улажено. Он говорил себе: «А если она не захочет итти в мой дом и быть только моей, я лучше перережу себе горло, но больше ходить к ней не стану».
Но при мысли, что «она не захочет», сердце у него замирало от страха, и он постоянно бегал к жене дяди и говорил:
— От лишних трат мы не обеднеем. Сказала ты Кукушке, что у меня золота и серебра сколько угодно? — и прибавил: — Скажи ей, что в моем доме ей не придется делать никакой работы и что она будет носить только шелковую одежду и есть акульи плавники хоть каждый день, если захочет.
Наконец толстуха вышла из себя и закричала, вращая белками:
— Довольно, довольно! Разве я дура, или мне в первый раз сводить мужчину с девушкой? Все это я уже не раз ей говорила!
Тогда ему ничего не оставалось делать, разве только грызть себе ногти и осматривать дом, как будет его осматривать Лотос. И он то и дело торопил О-Лан то мести, то мыть, то передвигать столы и стулья, и бедная женщина все больше и больше приходила в ужас, потому что теперь она хорошо знала, что ее ожидает, хотя он ничего не сказал ей.
Ван-Лун не мог больше спать с О-Лан и говорил себе, что когда в доме будут две женщины, то понадобятся еще комнаты и еще двор, понадобится место, куда он мог бы удалиться вместе со своей возлюбленной и побыть с ней наедине. И не дожидаясь, пока жена дяди доведет дело до конца, он позвал своих батраков и приказал им пристроить еще двор к его дому позади средней комнаты, а кругом двора три комнаты: одну большую и две маленьких по бокам. И батраки в изумлении смотрели на него, но не смели возражать. Они накопали глины в поле, сложили стены и утрамбовали их, и Ван-Лун послал в город за черепицей для крыши.
![Джек Вэнс - Умирающая Земля. Сб. [Умирающая Земля. Машина смерти. Глаза Верхнего мира. Большая планета.]](/uploads/posts/books/60504/60504.jpg)