Норман Мейлер - Американская мечта
Робертс не встал поприветствовать меня и не подал руки.
– Вы опоздали, – сказал он.
– Мне надо было пройтись.
– И малость протрезветь?
– Да и вы, видать, с похмелья.
Он кивнул:
– Не привык к этой отраве.
Его синие глаза, прошлой ночью чуткие и четкие, как микрометр, теперь казались большими, красноватыми и немного больными, синева их подвыцвела. Когда он наклонился ко мне, от него хлынула волна запаха, кисловатого и чуть приторного, как будто он одолжил этот запашок у О'Брайена. Затем он раскрыл досье.
– Теперь у нас есть протокол вскрытия. И все в нем сказано. – И медленно побарабанил по страницам. – Для вас это выглядит не слишком благоприятно.
– Нельзя ли поточнее?
– Здесь достаточно для того, чтобы упечь вас за решетку.
– Почему же вы этого не делаете?
– Может быть, и сделаю.
– Может быть, мне пора обзавестись адвокатом. – Я произнес это без всякого выражения. Я все еще не мог разобрать, есть ли у него что-нибудь серьезное или он настроен серьезно поблефовать.
– Лучше бы нам сначала потолковать.
– Почему?
– Вы умный человек. Мне кажется, вы заслуживаете того, чтобы узнать, в какой скверной ситуации находитесь. Я хочу получить от вас признание, сегодня вечером, прямо сейчас.
Желание выпить прошло. Казалось, последние несколько часов я только тем и занимался, что готовился к поединку с ним.
– Разумеется, вам известно, – сказал Роберте, – что через шесть часов после смерти наступает rigor mortis5.
– Да, известно.
– Ну вот, и на теле вашей жены, когда мы нашли ее на улице, не было признаков rigor mortis.
– Да и откуда им там было взяться?
– Их не было. Но так или иначе у нас есть и другой способ установить время смерти. Не знаю, насколько вам об этом известно.
Нечто в его манере заставило меня удержаться от ответа.
– Вам когда-нибудь доводилось слышать о трупной синюшности?
– Поясните, пожалуйста.
– Ну что ж, мистер Роджек. Когда наступает смерть, кровь начинает сворачиваться как раз в тех местах, которыми тело прикасается к полу или к стене. Это и есть синюшность. Через полтора часа вы можете невооруженным глазом увидеть посиневшие и почерневшие участки тела. И вот к тому моменту, когда начали производить вскрытие вашей жены, ее тело было покрыто признаками синюшности и спереди, и сзади.
Она лежала уткнувшись лицом в ковер, а затем я перевернул ее.
– На улице ваша жена лежала лицом вверх. Этим можно объяснить синюшность у нее на спине, но никак не на щеках, груди, животе, бедрах, коленях и кончиках пальцев ног. Хотите прокомментировать это?
– Пока нет.
– Одной этой улики достаточно, чтобы отправить вас на электрический стул. – Его глаза смотрели на меня мрачно и безучастно, как будто перед ним был просто камень. – Но это всего лишь первая из трех совершенно недвусмысленных улик, которыми мы располагаем.
– Я не виноват. Наверное, у вас что-то не в порядке с вашими уликами.
– Пункт второй: у вашей жены сломан шейный позвонок. Это прямое указание на удушение, особенно если, как в нашем случае показало вскрытие, оно сопровождается обильным кровоизлиянием.
– Должно найтись какое-то другое объяснение.
– А вы, Роджек, можете его представить?
– Вы убеждены в моей вине. Так какой смысл продолжать?
– Позвольте охарактеризовать вам возможные варианты: а) вы заговариваете мне зубы и уходите отсюда в не худшей ситуации, чем вошли; б) вы делаете признание; в) вы отказываетесь давать показания, и я немедленно отправляю вас в камеру. А к завтрашнему дню у нас уже все будет готово.
Весь этот день я продержался лишь благодаря надежде, что вечером смогу вернуться к Шерри. Если бы прямо сейчас Робертс предложил мне двадцать четыре часа свободы в обмен на признание, я, наверное, подписал бы его, потому что мне необходимо было увидеть ее, просто увидеть. Некая туманная осторожность начала нашептывать мне, что не следует говорить больше ни слова в отсутствие адвоката, но я не мог на этом остановиться.
– Робертс, – сказал я, – согласитесь, что, если бы я был виноват, я бы сейчас прямо отсюда позвонил лучшему адвокату по уголовным делам во всем Нью-Йорке.
– Советую вам так и поступить.
– Вы хотите, чтобы я все это с вами обсудил, и в то же время, согласитесь, мне не следует лишать себя одного из немногих преимуществ, обрисовывая вам возможную линию моей защиты.
– А что вам терять? Вы думаете, у нас тут своих мозгов нет? – Он шарахнул кулаком по столу. – Вы будете говорить, – сказал он, – потому что вы из тех идиотов, что гоняются за каждой юбкой. Вам хочется сегодня вечером вернуться в Нижний Ист-Сайд к вашей новой бабе. Так что не ссы мне в глаза, парень. Сядь, да надиктуй признание, и я предоставлю тебе ночь с нею в любом отеле в центре города, конечно, с полицейским у дверей.
И стража будет подносить ухо к замочной скважине. Вот ведь как он стремился заполучить это признание. Тут что-то было не так. Он добивался моего признания с чрезмерной настырностью. Я знал, что мне надо молчать, но я знал также, что, сколько бы сил у меня ни было, их не хватит на то, чтобы отправиться в камеру. Разговаривая с ним, я был силен; в одиночестве что-то начнет ковыряться во мне, и я распадусь на куски.
– Я жду, – сказал он.
– Робертс, всегда отыщется эксперт, который опровергнет выводы предыдущего эксперта. Дебора выбросилась из окна, и это все, что мне известно. Ваш эксперт говорит, что она была мертва еще до того, как упала. А я могу найти эксперта, который объяснит, что синюшность является прямым результатом удара об землю после падения с высоты в десять этажей, да еще когда тебя после этого переехала машина, сломав шейный позвонок и обусловив обширное кровоизлияние.
– Такая синюшность не появляется, если тело просто перекатывается с места на место. Она появляется только когда тело лежит неподвижно. Когда она лежала на животе?
– Когда ее положили на носилки.
– Что?
– Да, я помню, что обратил внимание на то, как необычно это выглядело, а сейчас понимаю, почему. Череп ее сзади был размозжен, и, знаете ли… Ну, вы помните, как скверно это выглядело… Они не хотели, чтобы ее голова лежала на носилках.
– Ладно, – ухмыльнулся Роберте, – из вас вышел бы весьма недурной адвокат. – Он откинулся в кресле. – Должен признать, что ваша речь может кое-кого ввести в заблуждение. Примерно одного человека из десяти. Я не хочу еще подробнее вдаваться в технические детали, но вполне допускаю, что вам удастся найти недостаточно квалифицированного эксперта, который возьмется отстаивать вашу версию против десяти профессионалов, которых выставим мы. Но забудем об этом. В той ситуации, в которой мы сейчас находимся, если я вас правильно понял, вы готовы подписать заявление, согласно которому она была жива в тот момент, когда выпала из окна.
– Да. Я готов подписать такое заявление.
– Ладно, мы можем найти время на то, чтобы позвать сюда полицейского стенографиста и получить его в отпечатанном виде, но это просто отнимет у нас полчаса, а мне это ни к чему, мне не нужно еще одно отягчающее обстоятельство против вас. Дела в том, Роджек, что у нас есть еще пункт три.
– Что еще за пункт три?
– Ну, а зачем мне раскрывать вам доказательства, которые могут пригодиться на суде? То есть, я хочу сказать, с какой стати мне отдавать вам это доказательство за красивые глаза?
– С той же стати, с какой я с вами откровенен.
– Только не заливайте. Вы пишите признание, а я оставляю вас наедине с бумагой и чернилами, чтобы вы подробно изложили все как и почему, позволяющие апеллировать к убийству в состоянии аффекта. Я даже подброшу вам детальку-другую в подкрепление этой версии. Но если вы будете настаивать на том, чтобы выйти сухим из воды, тогда храни вас Бог, Роджек, я превращу это дело в свой личный крестовый поход против вас, и вы получите по заслугам, получите так жестоко, что даже сам губернатор трижды подумает, прежде чем заменить вам смертную казнь на пожизненное заключение. – Он тяжело задышал.
– Ничего себе речуга, – сказал я.
– Сядьте спокойно и послушайте пункт три. Ваша жена была жива, когда она очутилась за окном. Это вы утверждаете, верно?
– Верно.
– Что ж, вы не посчитались с ее прямой кишкой.
– Что такое?
– Хотите верьте, хотите нет, но касаться таких деталей мне ничуть не более приятно, чем кому бы то ни было другому. Однако вскрытие показало, что перед тем, как она бросилась вниз, ее кишечник был полностью опорожнен.
– Не понимаю, что это доказывает.
– Удушение приводит к полному расслаблению анального отверстия. Поняли?
– В течение нашего разговора Дебора выходила в ванную.
Он с отвращением посмотрел на меня, как будто я был рэкетиром, явившимся в честное заведение требовать выкуп.
– Я полагаю, – сказал он, – что, отправляя естественные потребности, она не имела обыкновения пачкать свое нижнее белье?
