Харпер Ли - Убить пересмешника
Аттикус что-то сказал, я не расслышала. Обернулась к Джиму, но он только отмахнулся - молчи, мол.
– …и потом, - продолжал Аттикус погромче, - вы ведь не боитесь этой публики, верно?
– …знаете, каковы они, когда налакаются.
– По воскресеньям они обычно не пьют, они полдня проводят в церкви, - сказал Аттикус.
– Ну, это случай особый, - сказал кто-то.
Они все гудели и переговаривались, и, наконец, тетя сказала - если Джим не зажжёт свет в гостиной, это будет позор для всей семьи. Но Джим не слышал.
– …не пойму, во-первых, чего ради вы за это взялись, Аттикус, - говорил мистер Линк Диз. - Вы на этом деле можете всё потерять. Всё как есть.
– Вы серьёзно так думаете?
Когда Аттикус задаёт этот вопрос - берегись! «Ты серьёзно думаешь сделать этот ход, Глазастик?» Хлоп, хлоп, хлоп - и на доске не остаётся ни одной моей шашки. «Ты серьёзно так думаешь, сын? Тогда почитай-ка вот это». И целый вечер Джим мается, одолевая речи Генри В. Грейди.
– Послушайте, Линк, может быть, этот малый и сядет на электрический стул, но сначала все узнают правду, - ровным голосом сказал Аттикус. - А вы её знаете.
Поднялся ропот. Аттикус шагнул назад к крыльцу, но все подступили ближе, и шум стал каким-то зловещим.
– Аттикус! - вдруг крикнул Джим. - Телефон звонит!
Все вздрогнули от неожиданности и отодвинулись; этих людей мы видели каждый день: тут были лавочники, кое-кто из мейкомбских фермеров; тут были и доктор Рейнолдс и мистер Эйвери.
– Так ты подойди к телефону, - отозвался Аттикус.
Все засмеялись и разошлись. Аттикус вошёл в гостиную, щёлкнул выключателем и увидел, что Джим сидит у окна весь бледный, только кончик носа красный, потому что он был прижат к стеклу.
– Что это вы тут сидите в темноте? - удивился Аттикус.
Джим смотрел, как он сел в кресло и взялся за вечернюю газету. Иногда мне кажется, Аттикус все самые важные события своей жизни обдумывает на досуге, укрывшись за страницами «Мобил реджистер», «Бирмингем ньюс» и «Монтгомери эдвертайзер».
Джим подошёл к Аттикусу.
– Они приходили за тобой, да? Они хотели с тобой расправиться?
Аттикус опустил газету и поглядел на Джима.
– Чего это ты начитался? - спросил он. Потом прибавил добрым голосом: - Нет, сын, это наши друзья.
– Это не… не шайка? - Джим смотрел исподлобья.
Аттикус хотел сдержать улыбку, но не сумел.
– Нет, у нас в Мейкомбе не бывает разъярённой толпы и прочих глупостей. Я никогда не слыхал, чтобы у нас свирепствовали банды.
– Одно время ку-клукс-клан охотился на католиков.
– Я и про католиков в Мейкомбе никогда не слыхал, - сказал Аттикус. - Ты что-то путаешь. Давно уже, примерно в девятьсот двадцатом году, тут существовал ку-клукс-клан, но это была по преимуществу организация политическая. И никого они тогда не могли испугать. Как-то они устроили демонстрацию у дома мистера Сэма Ливи, по Сэм вышел на крыльцо и сказал, что, видно, плохи их дела, раз они ходят вокруг него в балахонах, которые из его же полотна и шили. До того их застыдил, что они ушли.
Семейство Ливи отвечало всем требованиям, которые предъявлялись в Мейкомбе к людям благородным: Ливи употребляли с пользой свой ум и способности, и уже пять поколений жили в нашем городе на одном и том же месте.
– Ку-клукс-клан умер и никогда не воскреснет, - сказал Аттикус.
Я пошла проводить Дилла, потом вернулась и из-за двери услышала, как Аттикус говорит тете:
– …наравне со всеми готов отдать дань уважения женщинам Юга, но отнюдь не жертвовать человеческой жизнью в угоду мифу, защищая их от опасности, которая им не грозит.
Голос у него был такой… я подумала - опять они ссорятся.
Я пошла искать Джима, он был у себя - лежал на кровати и о чём-то думал.
– Они поругались? - спросила я.
– Вроде того. Она всё донимает его из-за Тома Робинсона. Она почти что сказала Аттикусу, что он позорит всю семью. Я… я боюсь, Глазастик.
– Чего боишься?
– Боюсь за Аттикуса. Вдруг с ним что-нибудь случится?
Я стала его расспрашивать, но Джим напустил на себя таинственность и только и отвечал - отвяжись да не приставай.
Назавтра было воскресенье. В перерыве между воскресной школой и службой все вышли немножко размяться, и я увидела во дворе Аттикуса, его окружили какие-то люди. Тут был и мистер Гек Тейт, и я подумала, может, он прозрел и поверил в бога. Раньше он никогда не ходил в церковь. Тут был даже мистер Андервуд. Мистер Андервуд никогда нигде не бывал и ничем не занимался, кроме «Мейкомб трибюн» - он один был и владельцем газеты, и редактором, и наборщиком. С утра до ночи он не отходил от своего линотипа и только, чтобы подкрепиться, отпивал по глотку вишнёвки - у него тут же всегда стоял целый кувшин. Он редко выходил узнавать новости, люди сами к нему приходили и рассказывали. Говорили, он весь номер газеты сам сочиняет и сам печатает на своём линотипе. И это было очень похоже на правду. Уж, наверно, случилось что-то необыкновенное, раз мистер Андервуд вылез на свет божий.
Я перехватила Аттикуса на пороге, и он сказал - Тома Робинсона перевели в мейкомбскую тюрьму. И сказал ещё, пожалуй, не мне, а себе - если б его с самого начала тут держали, ничего бы и не было, всё сошло бы спокойно. Он сел на своё место в третьем ряду и запел «Приближусь я к тебе, господь», он немного отставал от всех, и его густой голос звучал совсем отдельно. Он никогда не садился вместе с нами. В церкви он любил быть сам по себе.
По воскресеньям все в доме делают вид, что всё хорошо, а с тех пор, как у нас поселилась тетя Александра, стало ещё противнее. Сразу после обеда Аттикус удирал к себе в кабинет, иногда мы заглянем к нему, а он сидит, откинувшись в вертящемся кресле, и читает. Тетя Александра укладывалась на два часа вздремнуть и грозилась - пусть только мы попробуем шуметь во дворе, когда все соседи отдыхают. Джим тоже дожил до такого возраста, что уходил к себе с целой кипой футбольных журналов. Нам с Диллом только и оставалось в воскресенье втихомолку играть на Оленьем лугу.
Стрелять из духового ружья по воскресеньям не разрешалось, и мы с Диллом погоняли немного по лугу футбольный мяч Джима, но это было скучно. Дилл сказал - пойдём поглядим, может, удастся увидеть Страшилу Рэдли. Я сказала - пожалуй, нехорошо к нему приставать, и начала рассказывать Диллу про всё, что случилось за эту зиму. Он слушал и удивлялся.
К ужину мы разошлись по домам, а после ужина мы с Джимом собирались, как всегда, весь вечер читать, но тут Аттикус нас удивил: он вышел в гостиную, и в руках у него был длинный электрический провод. И на одном конце - лампочка.
– Я ненадолго уйду, - сказал он. - Когда вернусь, вы все будете уже в постели, так что пожелаю вам спокойной ночи.
Надел шляпу и вышел из дому с чёрного хода.
– Он берёт машину, - сказал Джим.
У нашего отца были свои странности: во-первых, он никогда не ел сладкого, во-вторых, любил ходить пешком. Сколько я себя помню, в гараже всегда стоял чистенький, аккуратный «шевроле», и Аттикус всегда разъезжал на нём по делам, но в самом Мейкомбе в свою контору и обратно он по два раза в день ходил пешком, а это означало около двух миль. Он говорил: ходьба - это его единственный спорт. А в Мейкомбе считают: если человек идёт пройтись просто так, без определённой цели, значит, он и вообще такой - ни к чему не стремится и ничего никогда не достигнет.
Потом я пожелала тете и брату спокойной ночи и давно уже лежала и читала, и тут в комнате Джима начался какой-то непонятный шум. Ко сну он обычно готовился не так, я каждый звук знала наизусть, и я постучалась к нему.
– Ты почему не ложишься?
– Сбегаю ненадолго в город. - Он натягивал штаны.
– А зачем? Уже почти десять часов.
Это он знал, по всё равно собрался уходить.
– Тогда и я с тобой. И если ты скажешь не ходить, я всё равно пойду, слышишь?
Джим понял, что так просто я дома не останусь, придётся со мной драться, а значит, злить тетю, и нехотя сдался.
Я быстро оделась. Мы подождали, пока у тети погас свет, и тихо вышли с заднего крыльца. Ночь была тёмная, безлунная.
– Дилл тоже захотел бы пойти, - прошептала я.
– Пускай идёт, - хмуро ответил Джим.
Мы перескочили через низенькую ограду, перешли двор мисс Рейчел и стали под окном Дилла. Джим крикнул перепелом.
За стеклом появилось лицо Дилла, сразу исчезло, а через пять минут он отворил окно и вылез к нам. Как человек бывалый, он не стал ни о чём спрашивать, пока мы не вышли на улицу.
– Что случилось?
– У Джима бродячий приступ.
Кэлпурния говорила - у всех мальчишек в его годы бывает бродячая болезнь.
– Просто так захотелось, - сказал Джим. - Просто так.
Миновали дом миссис Дюбоз, он стоял пустой, с закрытыми ставнями, камелии чуть виднелись среди разросшейся крапивы и полыни. До угла - до почты - оставалось пройти ещё восемь домов.
Южная сторона площади была пустынна. На каждом углу щетинились огромные араукарии, между ними, в свете уличных фонарей поблескивала железная коновязь. Свет горел ещё в общественной уборной, а больше с этой стороны здания суда не было ни огонька. Площадь перед судом была квадратная, со всех сторон магазины, в них, где-то в глубине, тоже виднелся слабый свет.
