Эрве Базен - Счастливцы с острова отчаяния
И вдруг, швырнув уже без злости последний камень в потемневшую, ставшую черно-зеленой воду, Ральф рассмеялся. Древняя гордость жила здесь, это она превращала три сотни славных людей в избранный народ на краю света, а самого Ральфа от гнева возвращала к мечтам. Он прислушался. Мощный, на одной ноте, рев доносился с неровной полосы больших прибрежных водорослей, где медленно двигались две черных, обрамленных пеной туши. Что это, брачный призыв самца? Или обращенный к своему малышу зов матери-кашалота, перед тем как она подцепит в глубинах подводных джунглей, набитых гигантскими кальмарами, спрутами с восемью торчащими щупальцами-присосками, это свое страшное лакомство? Нет, при этой суровой природе она вовсе не была напрасной — эта радость жить вне истории, имея единственную роскошь — пространство, где на квадратную милю приходится меньше десятка человек, окруженное бесконечной гладью соленой воды. Но спустя полтора века после отцов-пионеров, основавших это пристанище в духе своего времени, разве они, их сыновья, что вернулись сюда, не были также пионерами, продолжающими на Тристане дело отцов в более сложные времена?
Ральф бросился бежать к огням, которые один за другим зажигались за низкими окнами. Он же опаздывает на занятия! Спотыкаясь в темноте о застывшие комья лавы, он два раза падал, но, вскочив, бежал быстрее. Когда он распахнул дверь школы, все уже сидели по местам, все те прилежные, кто пристрастился в Англии к учебе, кто вскоре должен будет сменить старших и кого сам Уолтер называл «этот чертов совет молодых»: Ульрик Раган, Джосс и Мэтью Твены, Тони Лоунесс и его брат Билл, к которому подсел Ральф. Агроном Сесил Эмери, по случаю ставший репетитором, с трудом и изредка сбиваясь, когда мешали помехи, чертил на доске схему динамо-машины; из стоящего на парте транзистора слышался голос далекого преподавателя, наверняка неспособного угадать, на каком расстоянии и в каких условиях он преподает тристанцам.
— Сегодня он работает неважно, — сказал Сесил, крутя ручки транзистора.
* * *Островитяне собирались также и вдали от Тристана. В ожидании пастора Рида, который снимал в ризнице свой стихарь, Хью обошел церковь. Совсем плохая, но трогательная картинка, на которой изображена еловая шишка, аккуратно лежит под стеклом в витрине рядом с моделью ладьи королевы и несколькими подобранными в 1942 году на кладбище осколками гранат. Откуда этот упорный интерес прихода к своим бывшим верующим? На доске объявлений по-прежнему висит пришпиленный четырьмя кнопками старый номер «Тристан таймс». Когда Хью стал его разглядывать, подошел пастор.
— Он по меньшей мере трехмесячной давности, — сказал он, — но я все-таки вывешиваю его. Почти половина оставшихся тристанцев еще живут в Фоули, и все считают меня связным. Время от времени я собираю их после службы. Именно для этого я вас и пригласил: у нас к вам есть просьба.
— Как и следовало ожидать, наши друзья испытывают там большие трудности, — продолжал он, открывая дверь. — Если они смогли продержаться, то лишь благодаря невероятной воздержанности и накопленным сбережениям. Но всему есть предел.
— Я смутно слышал об этом, — ответил Хью. — Откровенно говоря, я должен сказать, что мой главный редактор пожал плечами, когда я предложил ему провести расследование… «Брось, — сказал он, — разве они не хотели вернуться в свою дыру? Пусть там и сидят!»
— В дыре совсем пусто, — подхватил пастор. — Еще немного, и нам лишь останется прикрыть ее могильной плитой. Сперва мы для Тристана сделали слишком много, а потом — недостаточно. Когда великодушие перестает быть зрелищем, оно мнит себя никчемным. Входите, я сейчас приду.
Хью перешел коридор, вошел в зал и с удивлением повел бровями. Вокруг стола сидело человек пятнадцать: есть на ком поупражнять память, которая хорошим журналистам присуща так же, как инспекторам полиции и королям.
— Мне выпало четыре дамы! — воскликнул Хью. — Шестьдесят строк на второй полосе с клише в три четверти на фоне парусов. Вы ведь Лу? А вы — Дженни. Знаю я вас, мистер. Но, простите меня, забыл вашу фамилию, мне казалось, что вы уехали. Разве не вы на причале перед «Борнхольмом»…
— Я, — подтвердил Элия. — Я уехал, но сразу, тем же пароходом, вернулся.
Пастор, вернувшийся в гражданском платье, стал называть фамилии: «Миссис Мэйкер, миссис Хэрди, мистер и миссис Уинг…» Хью все меньше ориентировался в этих именах. Все эти девушки переменили фамилии, обретя мужей, детей, легкость в следовании моде. Одна семья оставалась более тристанской, все с ярко-голубыми глазами, инкрустированными в бронзовый загар лиц: это семья Лазаретто, живущая в «Тристан клоуз», — тупике вблизи лагеря, названного так в память о пребывании общины тристанцев, которых сменили в бараках Кэлшота семьи рабочих, что строили электростанцию. Однако Элия, ни на шаг не отстававший от Хью и сам преследуемый по пятам женой Эстер, похоже, жаждал рассказать свою историю.
— Значит, там дела совсем плохи? — спросил Хью.
— Хуже некуда! — ответила Эстер. — Когда мы увидели сгоревший дом…
— О доме я знал, — перебил ее Элия, — но нас насмерть перепугала гора пепла над ним, совсем рядом. А кроме того, нужно вам сказать, что высадка, несмотря на баржу, едва не кончилась катастрофой. Люди смогли сойти на берег без особого труда. Но затем буря вынудила «Борнхольм» простоять на якоре целых десять дней. Мотало так сильно, что груз в баркасах стал кашей, а тюки унесло волной. Прибавьте к этой картине мертвеца: это был Август, который вышел из больницы, не послушав врачей, и подхватил воспаление брюшины. Если другие не уехали с нами назад, то лишь из-за страха вновь пересечь океан. Надо думать, администратор считал положение очень серьезным, потому что сам помчался в Кейптаун требовать строительства порта на Тристане. Мне потом писали, что он вернулся с готовым планом. Но дело пока не двигается.
Тут Нола, Дженни, Элия, Лу заговорили все разом:
— А ко всему этому еще и невезенье! Урожай картофеля уничтожили черви. Клубни были заражены.
— Поймите нас правильно! Нет работы, нет денег. Баранов и птицу забивать нельзя: мы должны сохранять производителей. Лов рыбы ограничен. Остается только картошка, да и ее не хватает.
— Даже консервы их подвели! Никто не знает почему, но у всех испортились зубы…
— Поверьте, я сожалею, что уехал, но когда я вижу, что происходит…
— Я своим родителям твержу в каждом письме: возвращайтесь! Но брат делает все, чтобы их удержать…
— Половина тристанцев теперь уехала бы назад, если б смогла. Но дорога стоит денег. Им неизвестно, что их ждет в конце концов. Они лишь знают, что попали в переплет и вернулись не в тысяча девятьсот шестидесятый, а в тысяча восемьсот двадцатый год.
— По-моему, Элия преувеличивает, — возразил пастор. — Наши друзья рассчитывали на скорое восстановление острова. Большинство по-прежнему надеется на это и держится молодцом. Вопрос только в одном: смогут ли они продержаться своими силами?
— Понимаю, — сказал Хью. — Они попросили вас о помощи?
— Нет, разумеется, вы же знаете тристанцев. Они всегда выпутывались сами. Когда мы осыпали их подарками, я был почти уверен, что отвращение тристанцев к попрошайничеству толкает их к возвращению на остров. Они ничего не требуют. Помочь им — это наше личное дело.
— Мы-то можем это сделать, — подхватил Элия. — Остров нас больше не касается.
Хью улыбнулся. Элия был полностью погружен в дела острова, как и все остальные, кого на всю жизнь отметило рождение на берегу реки Уотрон, тревога и, без сомнения, угрызения совести за то, что их острову не удалось возродиться. Само их присутствие здесь, страсть, с которой они старались разузнать обо всем и защищали дело своих родителей, убедительно это подтверждали. Но что мог сделать для Тристана он, маловлиятельный журналист из провинциальной газетенки?
— Вам известно, что такое пресса, — грустно сказал Хью. — Мелкая заметка не вызовет большой кампании.
— Леди Хауэрелл возьмет на себя хлопоты в Лондоне, — спокойно возразил пастор. — А повод для заметки далеко не мелкий. Будущий год — стопятидесятилетняя годовщина присоединения Тристана к Британской империи. Намечен выпуск специальной почтовой марки. Теперь вы понимаете, что не только тюлени заинтересованы в том, чтобы отпраздновать годовщину основания тристанской общины?
— Это уже серьезно! — почти без иронии заметил Хью.
Он сел за стол и протянул руку к тарелке с сандвичами. В его голове уже родился заголовок: «Маленький остров, заставим ли мы тебя сожалеть, что ты сказал „нет“ большому?» Он раздумывал о своей статье, которая, среди пятидесяти прочих, вызовет взрыв удивления, дав одним повод кричать: «Но в конце концов, знают ли они, чего хотят?» — а другим радость покаянно бить себя в грудь, признавая, что не они во всем виноваты. Конечно, Хью не мог предвидеть, что благодаря ряду отказов, в том числе и брата старейшины, Абеля, главный редактор выдаст ему, Хью, патент на ясновидение. Но Хью уже не сомневался в последствиях своей статьи. Почтовая марка меняла все. Можно пренебрегать людьми, нельзя обижать символ.
