Вирджиния Вулф - Годы
— Зато, — сказала Мэгги, осторожно начиная крутить ручку, — вы делали другие вещи. — Она говорила с интонацией человека, работающего руками.
Машинка уютно жужжала, иголка мерно протыкала шелк.
— Да, я делала другие вещи, — сказала Роза, гладя кошку, которая терлась об ее колено, — когда жила здесь. — Но это было много лет назад, — добавила она, — в молодости. Я жила здесь с подругой, — она вздохнула, — и учила малолетних воров.
Мэгги промолчала. Она крутила и крутила ручку жужжащей машинки.
— Воры мне всегда нравились больше других людей, — через некоторое время сказала Роза.
— Да, — откликнулась Мэгги.
— Мне никогда не нравилось жить дома, — сказала Роза. — Меня намного сильнее привлекала самостоятельность.
— Да, — сказала Мэгги.
Роза продолжала говорить.
Говорить, как она обнаружила, было легко, очень легко. И не надо было ни изрекать ничего умного, ни рассказывать о себе. Когда вошла Сара с кофе, она говорила о Ватерлоо-Роуд.
— За какого это толстяка вы цеплялись в Кампаньи? — спросила Сара, ставя поднос.
— В Кампаньи? — удивилась Роза. — О Кампаньи речь не шла.
— Я слышала из-за двери. — Сара начала разливать кофе. — Оттуда слова звучат так странно. — Она передала Розе чашку. — Мне показалось, вы говорите об Италии, Кампаньи, лунном свете.
Роза отрицательно покачала головой.
— Мы говорили о Ватерлоо-Роуд, — сказала она.
Но что именно она говорила? Ведь не просто же о Ватерлоо-Роуд. Вероятно, несла чушь. Первое, что приходило в голову.
— Я думаю, любой разговор окажется чушью, если его записать, — сказала она, помешивая себе кофе.
Мэгги на мгновение перестала крутить ручку и улыбнулась.
— Даже если не записывать, — сказала она.
— Но это единственный способ узнать друг друга, — возразила Роза. Она посмотрела на свои часы. Было позже, чем она думала. — Мне пора, — сказала она. — А может быть, пойдете со мной? — вдруг добавила она.
Мэгги подняла голову и посмотрела на нее.
— Куда? — спросила она.
Роза выдержала паузу.
— На собрание, — наконец ответила она. Ей хотелось скрыть то, что больше всего влекло ее. Она была сильно смущена. И все равно хотела, чтобы они пошли. Но зачем? — спрашивала она себя, стоя в неловком ожидании. Повисла пауза. — Вы можете посидеть наверху, — вдруг предложила она. — Увидите Элинор, Мартина — Парджитеров во плоти. — Она вспомнила метафору Сары. — Караван в пустыне.
Роза посмотрела на Сару. Та примостилась на подлокотнике кресла и прихлебывала кофе, качая ногой.
— А мне пойти? — спросила Сара, не переставая качать ногой.
Роза пожала плечами.
— Если хотите, — сказала она.
— А мне там понравится? — продолжала Сара, качая ногой. — На этом собрании? Как ты думаешь, Мэгги? Пойти мне или нет? Пойти или нет?
Мэгги ничего не сказала.
Тогда Сара встала, подошла к окну и принялась мурлыкать песенку:
— «Иди бродить в долины, там розы все сорви…»
Под окном прошел человек с криками:
— Железный лом берем! Железный лом!
Сара вдруг резко обернулась.
— Я пойду, — сказала она, точно приняла решение. — Быстро оденусь и пойду.
Она сорвалась с места и торопливо вышла в спальню. Похожа на тех птиц в зоопарке, подумала Роза, которые никогда не взлетают, а только быстро прыгают по траве.
Она посмотрела в окно. Унылая улочка. На углу пивная. Дома напротив обшарпанные, и очень шумно. «Железный лом берем! — кричал человек внизу. — Железный лом!» На дороге верещали дети. Они играли в классы. Роза стояла и смотрела на них.
— Бедные маленькие негодяи! — сказала она. Она подняла с пола свою шляпку, надела ее и решительно пришпилила к волосам, проткнув двумя булавками. Вы не находите довольно неприятным, — сказала она, прихлопнув шляпку сбоку перед зеркалом, — возвращаться домой по вечерам мимо пивной?
— Вы имеете в виду пьяных? — спросила Мэгги.
— Да. — Роза застегнула ряд кожаных пуговиц на своем строгом жакете и в нескольких местах поправила одежду, уже готовясь к выходу.
— А теперь о чем вы говорите? — спросила Сара, входя с ботинками в руках. — Об очередной поездке в Италию?
— Нет, — сказала Мэгги. Она говорила неразборчиво, потому что держала во рту булавки. — О приставаниях пьяных мужчин.
— О приставаниях пьяных мужчин, — повторила Сара. Она села и принялась надевать ботинки.
— Ко мне они не пристают, — сказала она.
Роза улыбнулась. Это было очевидно. Сара была угловатой и невзрачной, с землистым цветом лица.
— Я могу пройти по мосту Ватерлоо в любое время дня и ночи, — продолжила она, расшнуровывая ботинки, — и никто не заметит. — На одном шнурке был узелок, она стала возиться с ним. — Но я помню, мне говорила одна женщина — очень красивая женщина, похожая на…
— Поторопись, — перебила ее Мэгги. — Роза ждет.
— Роза ждет… Так вот, эта женщина рассказывала, что, когда она заходит в Риджентс-парк поесть мороженого… — Сара встала, чтобы как следует вставить ногу в ботинок, — чтобы поесть мороженого, за круглым столиком со скатертью под деревьями, — она стала прыгать на одной ноге, в одном ботинке, — так вот, она говорила, что глаза выглядывают на нее из-за каждого листа и жгут, точно солнечные лучи, даже мороженое тает… Мороженое тает! — повторила Сара, хлопнула сестру по плечу и повернулась на носке.
Роза протянула руку.
— Вы останетесь дошивать платье? — спросила она. — Не пойдете с нами?
Она-то хотела, чтобы пошла Мэгги.
— Нет, я не пойду, — сказала Мэгги, пожимая ей руку. — Мне будет противно, — добавила она, улыбнувшись Розе со странной откровенностью.
Она имела в виду меня? — думала Роза, спускаясь по лестнице. Она хотела сказать, что ей противна я? Хотя она мне так нравится?
В переулке, который выходил на древнюю площадь поблизости от Холборна, продавал фиалки старик, такой потрепанный и красноносый, будто он простоял на перекрестках много лет подряд. Место он себе выбрал у ряда столбов. туто увязанные букетики, каждый — с зеленой оберткой из листьев вокруг полузавявших цветов, лежали рядком на подносе: продать старику удалось немного.
— Хороши фялки, свежи фялки, — механически твердил он прохожим. Большинство из них даже не оглядывались на него. Но он повторял и повторял свое заклинание: — Хороши фялки, свежи фялки, — точно и не надеялся почти, что кто-нибудь у него их купит.
Подошли две женщины, старик протянул цветы и опять произнес:
— Хорошие фялки, свежие фялки.
Одна из женщин бросила на поднос два медяка. Старик поднял глаза. Вторая женщина остановилась, оперлась рукой о столб и проговорила:
— Здесь мы расстанемся.
На что другая — невысокая и полная — хлопнула ее по плечу и сказала:
— К чему эти глупости?
Высокая вдруг хохотнула, взяла с подноса букетик фиалок, как будто это она заплатила за него, и обе пошли дальше. Странная покупательница, подумал старик, — взяла фиалки, хотя не платила за них. Он посмотрел, как женщины идут по краю площади, а потом вновь забормотал:
— Хорошие фялки, чудные фялки.
— Здесь вы собираетесь? — спросила Сара, когда они шли по площади.
Было очень тихо. Шум уличного движения прекратился. Деревья еще не налились листвой, голуби возились и ворковали в их кронах. Оттуда на мостовую то и дело падали мелкие веточки. Теплый ветерок дунул в лицо Розе и Саре. Они шли по краю площади.
— Вон тот дом, — указала Роза.
Она остановилась у дома с резным парадным и множеством табличек у двери. Окна первого этажа были открыты, занавески полоскались на ветру, за ними был виден ряд голов: люди сидели за столом и разговаривали.
Роза помедлила на пороге.
— Вы идете или нет? — спросила она.
Сара колебалась. Она заглянула внутрь, затем наставила букетик фиалок на Розу и выкрикнула:
— Ладно! Марш-марш вперед!
Мириам Пэрриш читала письмо. Элинор чертила линии на промокательной бумаге. Все это я слышала, все это было много раз, думала она. Она оглядела стол. Даже лица людей повторялись. Вот этот похож на Джадда, эта — на Лэйзенби. А это Мириам, думала Элинор, рисуя на промокашке. Я знаю, что скажет он и что скажет она, думала Элинор, проделывая карандашом дыру в промокашке. Вошла Роза. Но кто это с ней? — удивилась Элинор. Она не узнала спутницу Розы. Кем бы она ни была, Роза махнула ей на стул в углу, и собрание продолжилось. Зачем мы это делаем? — думала Элинор, пририсовывая лепесток к дырке. Она подняла глаза. Кто-то гремел, ведя палкой по прутьям ограды, и насвистывал. В саду за окном ветви деревьев качались вверх-вниз. Листья почти совсем распустились… Мириам положила бумаги на стол, мистер Спайсер встал.
Наверное, иначе нельзя, подумала она, опять беря карандаш. Она делала пометки, слушая мистера Спайсера. Оказывается, ее карандаш может аккуратно вести записи, пока она сама думает о чем-то другом. Она способна разделить себя надвое. Одна половина слушает выступление — а он говорит очень толково, отметила Элинор, — другая же тем временем бредет по зеленой лужайке и останавливается перед цветущим деревом (ведь был чудесный день, и ей очень хотелось отправиться в Кью-Гарденз[36]). Это магнолия, спросила она себя, или они уже отцвели? Она вспомнила, что у магнолий нет листьев, только множество белых цветов… И провела линию по промокательной бумаге.
