Сосэки Нацумэ - Ваш покорный слуга кот
«Интересно, что происходит здесь сегодня», — подумал я и, взобравшись на уже знакомый вам искусственный холмик, стал осматривать дом. Сёдзи огромной гостиной были широко раздвинуты навстречу весне. В гостиной супруги Канэда и какой-то незнакомый мне человек вели оживленную беседу. К сожалению, госпожа Ханако повернула свой нос в мою сторону и вперила злобный взгляд прямо мне в лоб. Канэда-кун сидел, повернувшись ко мне боком, а поэтому не было видно, что у него плоское лицо. По торчавшим во все стороны густым с проседью усам можно было догадаться, что чуть повыше находится нос. У меня разыгралось воображение, и я подумал, как весеннему ветру должно быть приятно гладить такое лицо. Из всех троих самая заурядная внешность была у гостя. Однако именно потому, что лицо его было таким заурядным, в нем невозможно было отыскать хотя бы одну характерную черту. Заурядность сама по себе вещь хорошая, но когда вникнешь в ее сущность, поймешь, что такое посредственность, являющаяся наиболее полным выражением заурядности, становится ясным, что она достойна глубокого сострадания. Кого это угораздило в нашу блестящую эпоху, эпоху Мэйдзи, родиться с таким невыразительным лицом? Я не смогу ответить на этот вопрос, если не заберусь, как обычно, под галерею и не подслушаю, о чем говорят в гостиной.
— …поэтому жена взяла на себя труд отправиться к этому типу и спросила, как…
Канэда— кун, как всегда, говорил высокомерным тоном. Высокомерным, но отнюдь не суровым. Изрекаемые им фразы были такими же плоскими и бесформенными, как его лицо.
— В самом деле, раз этот человек когда-то был учителем Мидзусима-сана… В самом деле, это хорошая мысль… в самом деле.
Эти «в самом деле» слетали ежеминутно с уст гостя.
— Однако гость и хозяин так и не смогли столковаться.
— А-а, это потому, что Кусями никогда ничего не может толком объяснить… Он слыл размазней еще тогда, когда мы жили в пансионе… Представляю, как вам было трудно с ним, — сказал гость, обращаясь к Ханако.
— Трудно — не то слово! Мне за всю свою долгую жизнь никогда не приходилось встречать подобный прием, со мной никто не смел так обращаться, — воскликнула Ханако и громко засопела носом.
— Неужели он нагрубил вам? Впрочем, от него можно всего ожидать, ведь он в течение десяти лет только и делал что преподавал английский язык. Он всегда был страшно упрям… Теперь вам, наверное, понятно, отчего он такой, — старался попасть в тон хозяйке гость.
— Он даже не заслуживает, чтобы о нем говорили. Жена только спросит его о чем-нибудь, а он сразу же обрывает ее…
— Это просто возмутительно… Стоит человеку немного поучиться, как он становится спесивым, а если к тому же он еще и беден, то на каждом шагу проявляется его болезненное самолюбие… Эх, много еще среди нас наглецов. Они не замечают собственной никчемности и готовы живьем съесть другого только за то, что он сумел нажить состояние. Поразительно! Очевидно, им кажется, что это состояние должно принадлежать им, ха-ха-ха, — рассмеялся гость, страшно довольный собой.
— Да что говорить, такая спесь появляется от незнания жизни, а поэтому я решил его проучить. Это должно пойти ему на пользу. Кое-что уже сделано.
Гость, не дослушав, что же было сделано, поспешил согласиться с Канэда-куном.
— В самом деле, это должно было пойти ему на пользу.
— Постойте, Судзуки-сан, если бы вы только знали, какой он упрямый. Говорят, что теперь в гимназии он даже не разговаривает с Фукути-саном и Цуки-саном. Я думаю, раскаялся наконец, вот и молчит. Но не тут-то было. На днях он гнался с тростью за нашим ни в чем не повинным сёсэем… И подумать только — в тридцать лет делать такие глупости. Видно, от отчаяния у него помутился разум.
— И с чего это он так разбушевался… — на сей раз в словах гостя звучав нотки недоверия.
— Да ни с того ни с сего. Просто сёсэй сказал что-то, когда проходил мимо его дома, а тот вдруг схватил трость и прямо босиком выскочил на улицу. Ну пусть даже сёсэй сказал что-нибудь, что же здесь страшного? Ведь сёсэй всего-навсего ребенок, а он, верзила усатый, ведь учитель.
— Да, да, учитель, — согласился гость.
— Да, учитель ведь, — повторил вслед за ним и Канэда-кун. Выходит, если ты учитель, то должен с хладнокровием деревянной статуи выслушивать какие угодно оскорбления. По-видимому, это был тот пункт, по которому все трое неожиданно для самих себя пришли к единому мнению.
— А возьмите этого, как его… Мэйтэя. Тоже порядочный чудак. Наговорит три короба всякой ерунды… Я впервые вижу такого странного типа.
— А-а, Мэйтэй? Он, кажется, все так же врет. Вы его встретили у Кусями? С ним лучше не иметь дела. Когда-то мы ели из одного котла, но частенько ссорились — уж очень он любит морочить голову.
— Такой тип кого угодно выведет из себя. Вообще-то врать, конечно, можно, например, когда ты в чем-нибудь виноват или нужно выкрутиться из неловкого положения… в такие минуты всякий скажет не то, что есть на самом деле. Но этот человек несет несусветную чушь даже тогда, когда в этом нет никакой необходимости. И зачем только он несет всякую ерунду, как у него хватает на это смелости?
— Совершенно справедливо. И самое страшное заключается в том, что он врет ради вранья.
— А эта история с Мидзусима! Ведь подумать только! Я специально пошла к Кусями, чтобы с ним серьезно обо всем поговорить. Все пошло прахом. Я была страшно разгневана, мне даже смотреть на него было тошно… Но приличие прежде всего, и если ты обращаешься к человеку за каким-нибудь делом, нечего прикидываться, будто не знаешь, что за это надо платить. Вот я и послала ему с нашим рикшей дюжину бутылок пива. И что же вы думаете? «Я не могу принять этого, — сказал он, — отнеси обратно». — «Да нет, — отвечает ему рикша, — возьмите, пожалуйста, это же подарок»… А тот ему, — ну, не негодяй ли! — «Вот варенье я ем каждый день, а такую горькую дрянь, как пиво, никогда не потребляю». Повернулся и пошел в дом… как будто не мог найти другого ответа… Что вы на это скажете, каков грубиян, а?
— Ужасный!
На этот раз гость, кажется, окончательно убедился в том, что Кусями — отъявленный грубиян и нахал.
— Вот я сегодня и пригласил тебя, — после короткой паузы снова заговорил Канэда-кун. — Казалось бы, с такого дурака достаточно и этого, но тут другое, более щекотливое дело… — И Канэда-кун звонко похлопал себя по лысине так же, как он это делал, когда ел сасими из тунца. Правда, я находился под галереей и не мог видеть, действительно ли он похлопал себя по лысине, но за последнее время мне так часто приходилось слышать этот звук, что я научился безошибочно определять, когда он делал это. Точно так же как монахини различают, кто бьет в колотушку, так и я, даже сидя под галереей, могу сказать, когда хозяин бьет себя по лысине. Главное — чтобы звук был чистым. — Так вот, я хочу немного тебя побеспокоить…
— Требуйте всего, что в моих силах, не стесняйтесь… Ведь и в Токио-то меня перевели исключительно благодаря вашим любезным заботам, — с радостью согласился гость выполнить любую просьбу Канэда-куна. По угодливости тона можно было догадаться, что гость чем-то обязан Канэда-куну. Ого, дело, кажется, принимает интересный оборот! Сегодня хорошая погода, и я шел сюда без особой охоты, совсем не рассчитывая на то, что смогу получить такие интересные сведения. «О чем же собирается Канэда-кун просить своего гостя?» — подумал я и, продолжая оставаться под галереей, еще больше навострил уши.
— Говорят, что этот чудак по имени Кусями, по какой-то непонятной причине, подзуживает Мидзусима и всячески уговаривает его не жениться на нашей дочери… Правда, Ханако?
— Да так прямо и говорит: «Где вы найдете дурака, который бы согласился жениться на дочери такой особы? Кангэцу-кун, ни за что не женись».
— «Такой особы». Какая наглость! Неужели он выражался так грубо?
— Еще как выражался! Жена рикши мне регулярно обо всем докладывает.
— Ну как, Судзуки-кун? Вы слышали все. Что же делать с таким негодяем?
— Не знаю даже, что ответить. Ведь в такое дело ни с того ни с сего вмешиваться неудобно. Это и Кусями, должно быть, понятно. И зачем только он сотворил такую глупость…
— Видишь ли, я решил обратиться именно к тебе, потому что говорят, будто в студенческие годы ты жил с Кусями в одном пансионе и по сей день поддерживаешь с ним дружеские связи. Прошу тебя встретиться с ним и растолковать как следует, что ему полезно и что вредно. Может, он за что-нибудь рассердился? Если это действительно так, то от него требуется одно — пусть он утихомирится, а об остальном позабочусь я. Если же он будет вести себя по-прежнему, то я в долгу не останусь… Короче говоря, если он будет стоять на своем, то, кроме вреда, это ему ничего не принесет.
— Конечно, глупое упорство пойдет ему только во вред. Я постараюсь это как следует ему внушить.
— Еще скажи, что руки нашей дочери просят многие и еще неизвестно, решимся ли мы выдать ее за Мидзусима. Однако мы все больше убеждаемся, что Мидзусима неплохой человек, образованный. Ты даже можешь, между прочим, намекнуть, что если он будет усердно заниматься и станет в ближайшее время доктором, то мы, вероятно, отдадим за него свою дочь.
