Эрих Ремарк - Ночь в Лиссабоне
Я услышал, что приближаются другие, и отскочил.
Ночь я провел в лесу. Я не знал, куда податься. Взошла бледная луна и, словно белым золотом, облила окрестности, окутанные дымкой тумана. Потянуло холодом осени.
Утром я спустился в долину и обменял свой костюм на комбинезон монтера.
Я вернулся к лагерю и у входа объяснил часовому, что должен осмотреть электропроводку. Мой французский язык оказался сносным, и меня впустили, ни о чем больше не спрашивая. Да и кто же, в конце концов, полезет добровольно в лагерь для интернированных?
Я осторожно прошелся по улицам лагеря. Женщины в бараках жили будто в ящиках, разделенных кусками парусины. В каждом бараке было два этажа, посредине проход, по сторонам занавески. Некоторые из них были подняты, там виднелись грубые постели. Кое-где на стене мелькал платочек, пара открыток, фотография. Это все выглядело жалко, но придавало уголку слабые черточки индивидуальности.
Я крался сквозь полутемный барак. Женщины перестали работать и поднимали на меня глаза.
— Вы с каким-нибудь известием? — спросила одна.
— Да, у меня поручение для одной женщины. Ее зовут Елена. Елена Бауман.
Женщина задумалась. Подошла вторая.
— Это не та нацистская стерва, что работает в столовой? Та, что путается с доктором?
— Она не нацистка, — сказал я.
— Та, что в столовой, тоже не нацистка, — сказала первая. — Кажется, ее зовут Елена.
— Разве здесь есть нацисты? — спросил я.
— Конечно. Здесь все перепуталось. Где сейчас немцы?
— В окрестностях их нет.
— Говорят, должна прибыть военная комиссия. Слышали вы что-нибудь об этом?
— Нет.
— Комиссия будет освобождать из лагерей нацистов. Но вместе с ней явятся и гестаповцы. Вы ничего об этом не знаете?
— Нет.
— Но ведь немцы не должны хозяйничать в неоккупированной зоне.
— Держи карман!
— Вы ничего об этом не знаете?
— Ничего, кроме слухов.
— От кого известия для Елены Бауман?
Я помолчал.
— От ее мужа. Он на свободе.
Вторая женщина засмеялась.
— Ну, ему придется раскрыть рот!
— А можно пройти в столовую? — спросил я.
— Конечно! Вы не француз?
— Эльзасец.
— Вы боитесь? — спросила вдруг вторая женщина. — Отчего? Вы что-нибудь скрываете?
— А есть сегодня хоть один, которому нечего скрывать?
— Вам виднее, — ответила первая.
Вторая ничего не сказала. Она уставилась на меня так, словно я был шпион. От нее резко пахло ландышами. Запах духов бил в нос.
— Спасибо, — сказал я. — Где столовая?
Первая женщина объяснила мне, как туда пройти. Я двинулся через полумрак барака, будто сквозь строй. По обеим сторонам всплывали бледные лица, испытующие глаза. Мне казалось, будто я попал в царство амазонок. Потом я опять очутился на улице, под жарким солнцем, и снова меня охватило затхлое дыхание неволи.
Я никогда не думал, была ли Елена здесь верна мне. Это уже не имело значения. Нам выпало слишком много испытаний, и у нас не осталось ничего, кроме стремления выжить во что бы то ни стало. Все остальное исчезло. Даже если сомнения и мучили меня в Леверне, — это был бред, пугающие образы, которые я сам придумывал, прогонял и опять вызывал.
Теперь я стоял посреди ее спутниц. Я наблюдал за ними вечером у ограды, я видел их сейчас — голодных женщин, которые уже много месяцев были одни. В неволе они не перестали быть женщинами, теперь они даже еще сильнее чувствовали это. Что же им оставалось?
В бараке, где была столовая, бледная женщина с рыжими волосами продавала разную снедь. Ее окружали несколько других.
— Что вам надо? — спросила она.
Я подмигнул, показал головой в сторону и пошел к двери. Она быстро окинула глазами своих клиентов.
— Через пять минут, — прошептала она. — Хорошие или плохие?
Я понимал, что она спрашивала о новостях.
— Хорошие, — сказал я и вышел в соседнюю комнату.
Через несколько минут женщина подошла ко мне.
— Надо быть осторожней, — сказала она. — Вы к кому?
— К Елене Бауман. Она здесь?
— Зачем?
Я молчал и разглядывал веснушки у нее на носу. Глаза ее беспокойно бегали.
— Она работает в столовой?
— Чего вы хотите? Вы монтер? — спросила она. — Для кого вам нужны эти сведения?
— Для ее мужа.
— Недавно один вот так же выспрашивал о другой женщине. Через три дня ее увезли. Мы условились, что она обязательно сообщит нам, если все будет хорошо. Мы не получили от нее никакого известия. Вы лжете, вы вовсе не монтер!
— Я ее муж, — сказал я.
— А я Грета Гарбо[20], — усмехнулась женщина.
— Я не стал бы спрашивать ни с того ни с сего.
— О Елене Бауман многие спрашивают, — сказала женщина. — Ею интересуются весьма заметные люди. Хотите вы, наконец, знать правду? Елена Бауман умерла. Она умерла две недели назад, и ее похоронили. Вот вам правда. А сначала я думала, что вы принесли известие с воли.
— Она умерла?
— Умерла. А теперь оставьте меня в покое.
— Она не умерла, — сказал я. — В бараках говорят другое.
— В бараках болтают много чепухи.
Я посмотрел на рыжую.
— Вы не передадите ей записку? Я уйду, но я хотел бы оставить письмо.
— Зачем?
— Как зачем? Письмо ничего не значит. Оно не убивает никого и не выдает.
— Вы в этом уверены? — насмешливо сказала женщина. — Давно ли вы живете на свете?
— Не знаю. Мне удавалось жить только частями, с большими перерывами. Я мог бы купить у вас карандаш и кусок бумаги?
— Там есть и то, и другое, — она показала на маленький столик. — Чего ради вы хотите писать мертвой?
— Сейчас это делают довольно многие.
Я написал на куске бумаги: «Элен, я здесь, на свободе. Приходи сегодня вечером к ограде. Буду ждать».
Я не стал заклеивать письмо.
— Вы отдадите ей?
— Сегодня что-то много шатается сумасшедших, — ответила она.
— Да или нет?
Она прочла письмо, которое я сунул ей.
— Да или нет?
— Нет, — сказала она и вернула мне письмо.
Я положил его на стол.
— По крайней мере не выбрасывайте и не рвите его.
Она ничего не сказала.
— Я вернусь и убью вас, если вы помешаете этому письму попасть в руки моей жены.
— В самом деле?
Она ничего больше не сказала, обратив ко мне лицо с зелеными рыбьими глазами.
Я покачал головой и пошел к выходу.
— Так ее нет здесь? — спросил я еще раз, обернувшись.
Женщина все так же молча посмотрела на меня и не ответила.
— Я еще десять минут буду в лагере, — сказал я. — Я приду еще раз, чтобы узнать.
Я шел по улицам и переходам лагеря. Я хотел через некоторое время снова вернуться в столовую, поискать Елену, но тут вдруг почувствовал, что с меня словно соскользнула защитная пелена. Я сделался непомерно большим, уязвимым со всех сторон. Мне надо было скорее спрятаться.
Я наудачу зашел в барак.
— Что вам надо? — спросила меня худая женщина.
— Я должен осмотреть электропроводку. Здесь все в порядке?
— Кажется, в порядке. Только здесь больные.
Я увидел на женщине белый халат.
— Это госпиталь? — спросил я.
— Барак для больных. Вас вызывали сюда?
— Меня прислала снизу моя фирма. Надо проверить провода.
Из глубины барака подошел человек в военной форме.
— В чем дело? — спросил он.
Женщина в белом халате объяснила ему. Его лицо показалось мне почему-то знакомым.
— Электричество? — переспросил он. — Лекарство и витамины сейчас были бы куда полезнее.
Он швырнул свою фуражку на стол и вышел.
— Здесь, кажется, все в порядке, — сказал я женщине в белом. — Кто это был?
— Врач, кто же еще?
— У вас много больных?
— Достаточно.
— И многие умирают?
Она посмотрела на меня.
— Зачем вам это?
— Просто так, — ответил я. — Почему здесь ко всем подозрительны?
— Просто так, — ответила она. — Взбрело в голову, вот и все. Эх вы, невинный ангел! У вас есть и родина, и паспорт. А у этих людей нет ни того, ни другого, — она помолчала. — Смертных случаев не было вот уже недели четыре. До этого умирали.
Месяц назад я получил письмо от Елены. Значит, она в лагере.
— Спасибо, — сказал я.
— Не за что, — ответила она горько. — Поблагодарите лучше, бога за то, что ваша мать и отец дали вам родину, которую вы можете любить. Любить и в несчастье, любить и тогда, когда она держит в неволе еще более несчастных и выдает их хищникам, которые принесли несчастье их стране. А теперь, если надо, занимайтесь освещением. Было бы лучше, если бы прибавилось света кое у кого в голове!
— Была уже здесь немецкая военная комиссия? — быстро спросил я.
— Зачем вам это знать?
— Я слышал, что ее ждут здесь.
— И вы этим довольны?
