Жак Стефен Алексис - Деревья-музыканты
Перестав смеяться, он сказал неожиданно серьезным, задумчивым голосом:
— Я знаю, что с тобой... Мне мама объясняла... У вас, у женщин, все не так, как у нас... У тебя месячные, только и всего!..
— Месячные?
— Ну да, месячные, или как их там еще зовут... Так называется кровь, которая у тебя течет... Это значит, что с нынешнего дня ты стала настоящей девушкой.
— И я не умру?..
— Да нет же, дурочка! Это совсем не страшно.
Он взял ее за руку.
— Пойдем, я отведу тебя домой. Я знаю короткий путь. Ты не боишься колючек?.. Но только не говори взрослым, что встретила меня...
Она доверчиво подняла на него глаза и кивнула головой. Гонаибо задумался. Ему хотелось поговорить с главным жрецом, рассказать ему, что он видел белых людей на мотоциклах, что над его владениями нависла угроза. Главный жрец и Гонаибо должны объединить свои силы, это единственный путь к спасению. Может быть, попросить Гармонизу рассказать обо всем Буа-д’Орму? Но он тут же спохватился. Гармониза может сболтнуть еще кому-нибудь — и пойдут гулять невероятные слухи. А враг настороже... Нет, Гонаибо победит свою робость и сам, как вождь, предстанет перед главным жрецом.
Утро было напоено свежестью... Так Гонаибо познакомился с Гармонизой, правнучкой Буа-д’Орма и последним отпрыском рода Летиро, — ранним весенним утром, в овраге, поросшем базиликой, в тот день, когда Гармониза стала взрослой девушкой.
В доме священника в Гантье развернулась бурная деятельность. Подготовка к первому этапу наступления на святилища воду проходила как нельзя лучше. Богомолки из духовной конгрегации устремились в битву очертя голову, окружив нового кюре стеной, как швейцарская гвардия папу римского, когда тому угрожали сразу три антипапы. Эти ханжи были вездесущи, они проникали в каждый дом, призывая к крестовому походу; они украшали церковь, скребли и мыли в ней каменные полы горячей водой, наводили блеск на статуи святых. Диожен тоже трудился в поте лица своего. Он уже трижды выступал с кафедры в своей церкви, и каждую его новую проповедь прихожане встречали все более бурно, музыка обладает свойством подстегивать фанатизм толпы; поэтому Диожен приспособил к мелодии старого духовного гимна, сочиненного еще Фенелоном, подходящие к случаю слова. Одновременно он занимался еще уймой дел: редактировал текст отречения, который должны произнести христиане, отвергающие водуистских богов; подготавливал картотеку, чтобы вносить в нее имена отрекшихся, — ибо всем остальным, всем упорствующим в своих заблуждениях, церковь будет отныне отказывать в причастии, это решено! — сколачивал хор из благочестивых девиц, входящих в общество «Детей девы Марии», читал наставления всем новообращенным, встающим под знамена матери-церкви, наносил визиты влиятельным лицам...
В городе царило смятение. Попробуйте-ка отыскать в Фон-Паризьене человека, который, послав каплуна местному кюре, не преподнесет тут же даров и водуистскому жрецу! Весьма вероятно даже, что последователей водуизма было здесь гораздо больше, чем могло показаться на первый взгляд: католицизм был для многих всего лишь удобной ширмой. По правде говоря, чуть ли не каждый житель Фон-Паризьена посетил — и не один раз — хунфор, попрыгал там вокруг столба, предназначенного для обрядовых плясок, и пролил несколько капель миндального молока перед алтарем. Люди среднего достатка, те, кому в социальном отношении особенно нечего было терять, относились к поставленной перед ними дилемме довольно легко: им не впервой приходилось примирять в своем сознании две разные религии, и совесть не слишком мучила их. Но богачи, честолюбцы, все те, кто занимал в обществе видное положение, не могли допустить и мысли о том, чтобы отречься от лоасов. В могущество водуистских богов они верили куда больше, чем в силы божественного провидения, придуманного людьми. Бог-отец и Христос — так же, как витающий где-то дух святой, — жили очень далеко и представляли собой понятия отвлеченные; разумеется, и с ними не мешает примириться, но спешить тут некуда, можно подождать до смертного часа. Другое дело — лоасы, боги мирские, тесно связанные с людьми и с их повседневными занятиями, боги, которые каждый миг вмешиваются в человеческую жизнь и которые решают, быть ли дождю или солнцу в этих краях. С лоасами приходится всегда держать ухо востро — иначе, того и гляди, твой конкурент перехватит у тебя милость таинственных сил и сыграет с тобой злую шутку! Ведь лоасы не терпят, чтобы к ним относились пренебрежительно или с дурацкой расчетливостью... Нет, чистейшее безумие — требовать отречения от водуистских верований!
Наиболее ловкие заявляли, что для отвода глаз все же следует пойти на этот шаг.
— Отвяжемся от попа — и делу конец! — говорили они.
Сделать все, что потребует кюре, а там, смотришь — и опять можно служить лоасам, как раньше... Что касается исповеди, то ведь и мы не дураки, не так ли?..
Другие — и таких было большинство — трепетали при одной мысли об отступничестве. Они держались с видом оскорбленного достоинства: «Поведение бретонского духовенства задевает нашу национальную честь! Мы никогда не подчинимся этим приказам!..»
Что касается бедноты, она никогда не имела ничего общего с религией католических попов; бедноту заботило сейчас одно: какие бедствия обрушат на ее голову «яйцеглотатели»[66]. Если начнется падеж скота, если прожорливые птицы и грызуны нападут на посевы, если над полем и садом нависнет угроза засухи, если дети будут маяться животом, умирать от лихорадки, а рядом не окажется больше ни святилища, ни жреца, — у кого тогда искать помощи и защиты? У попа? Да разве в силах поп и эта жалкая, выданная им бумажка, которая говорит, что ты отрекся от лоасов, — разве в силах они защитить от дурного глаза, злокозненных оборотней, темных сил капризной природы?..
Возбуждение достигло предела. Вечером на дом Диожена Осмена обрушился град камней, и мадам Амелия Лестаж, которая во время этой бомбардировки не придумала ничего более умного, как высунуться в окно, слегла в постель: ей прямо в физиономию угодил камень. На рынке тоже почему-то началась паника: крестьяне подхватили свои корзины с плодами и всякой живностью и кинулись врассыпную. Матушка Сесе Додо (молва приписывала ей тесную дружбу с лоасами) в этот день, вопреки своему обыкновению, не торговала кашей из маисовой муки; догадливые клиенты тотчас решили, что она отправилась в свой хунфор. Полеон Франсуа, богатый плантатор, заявил во всеуслышание в баре мадам Тюли, что задаст попу хорошую взбучку, если тот посмеет явиться к нему в дом — проверять, не хранит ли у себя Полеон водуистских амулетов. Жена спекулянта Луи Балена, всем известная ведьма и оборотень, явилась в минувшее воскресенье в церковь — разодетая в пух и прах, в красном шелковом платье с отделкой из черного бархата, — и приняла причастие, подтверждая тем самым, что каждая добрая христианка обязана отречься от лоасов.
Языки работали вовсю. Люди негодовали, возмущались и бранились, но никто не смел открыто объявить себя приверженцем осужденной религии.
Генерал Мирасен, служитель святилища Нан-Ремамбрансы, с честью выполнил возложенную на него миссию: по всем путям и дорогам, по всем горным перевалам и лесным тропам, ведущим к Фон-Паризьену, спешили жрецы. Папалоа чуть ли не из всех храмов озерного края, даже из некоторых хунфоров Артибонита, Севера, Северо-Запада и Юга, сочли необходимым принять участие в совещании, которое созвал старый Буа-д’Орм Летиро, наделенный волшебной силой, глава одной из самых древних сект культа воду. В Нан-Ремамбрансу прибыли даже представители водуистских общин из Доминиканской республики.
Буа-д’Орм Летиро сидел на земле перед главным алтарем. По левую руку от него находился его помощник, «геал» Мирасен, служитель бога Собо-Наки-Дагоме; по правую — Клемезина Дьебальфей, худая, изможденная старуха, жрица бога Аизана Гвинейского. Вдоль стен стояли алтари других лоасов. Жрецы сидели широким кругом на утрамбованном земляном полу. Собралось уже около восьмидесяти человек, а прибывали все новые. На всех лицах — бритых и бородатых, морщинистых и дубленых, коричневых и черных — к профессиональной жреческой важности примешивалось выражение мучительной тревоги. Большинство присутствующих посвятило водуизму всю свою жизнь. Сумеют ли они на закате дней изменить самые основы своего существования?.. Конечно, были среди жрецов и люди без стыда, без совести, смотревшие на свою должность папалоа как на источник легких доходов, люди корыстолюбивые, запятнавшие себя подлыми поступками, причинявшие зло своим ближним. Но были и другие — истинные дети земли, люди долга, хранители традиций, легковерные и ревностные служители богов, чьими наследниками они искренне себя считали, люди, творившие добро, — насколько вообще можно творить добро в обществе, враждебном человеку...
