Кнут Гамсун - Мистерии (пер. Соколова)
— А знаете ли вы, почему вамъ дали эту безсмысленную кличку?
— Да, это я тоже знаю. То есть это было уже давно, — раньше, чѣмъ я сталъ калѣкой, — но я до сихъ поръ прекрасно помню это. Было это однажды вечеромъ. или скорѣе ночью, на холостой пирушкѣ. Вы, можетъ бытъ, замѣтили такой желтый домъ внизу, у таможеннаго склада, направо, если спускаться внизъ? Въ тѣ времена этотъ домъ былъ бѣлымъ, и въ немъ жилъ бургомистръ. Бургомистръ былъ холостякъ; звали Зоренсенъ; онъ былъ весельчакъ. Разъ въ лѣтній вечеръ шелъ я съ пристани, гдѣ гулялъ и высматривалъ себѣ лодку. Когда я дошелъ до этого дома, я услыхалъ, что тамъ гости, потому что до меня донесся смѣхъ и звуки голосовъ. Какъ разъ, когда я проходилъ подъ окнами, они меня увидали и стали стучать мнѣ въ стекла. Я вошелъ и засталъ доктора Колбье, капитана Вильяма Пранта, таможеннаго надзирателя Фолькедаля и многихъ другихъ; да, теперь всѣ они уже перемерли или разъѣхались, всего ихъ было семь или восемь человѣкъ и всѣ они были совершенно пьяны. Они переломали всѣ стулья только ради своего удовольствія, такъ захотѣлъ бургомистръ, и стаканы были также перебиты, такъ что приходилось пить прямо изъ горлышка.
Когда же я присоединился къ нимъ и также совершенно напился, представленіямъ не стало конца; эти господа раздѣлись и стали голые бѣгать вокругъ комнаты, хотя занавѣски не были спущены; а такъ какъ я не хотѣлъ этого дѣлать, они схватили меня и раздѣли силой. Я долго завертывался, во что попало, я дѣлалъ все, что могъ; я ничѣмъ инымъ не умѣлъ помочь себѣ, какъ только прося у нихъ прощенья, я ловилъ ихъ руки и просилъ прощенья…
— Въ чемъ вы просили прощенья?
— Ни въ чемъ, а только для того, чтобы они меньше причиняли мнѣ непріятностей, но это не помогло, они раздѣли меня до нага. Докторъ нашелъ въ моемъ карманѣ письмо и сталъ читать его другимъ; но тутъ я немного протрезвился, потому что письмо было отъ моей матери, которую я очень любилъ; а письмо это она написала мнѣ, когда я былъ еще на морѣ; словомъ, я обозвалъ тутъ доктора бездонной бочкой, потому что всѣмъ было извѣстно, что онъ много пилъ. Вы бездонная бочка! сказалъ я. Онъ страшно разсердился за это, хотѣлъ схватить меня за горло, но другіе удержали его. Напоимъ лучше его пьянымъ! сказалъ бургомистръ, какъ будто я и такъ не былъ совсѣмъ пьянъ. И они еще много влили мнѣ прямо въ глотку изъ разныхъ бутылокъ. Тутъ вошли въ комнату два господина, — ужъ я не помню, кто именно они были, — съ лоханкой воды; они поставили ее на полъ и объявили, что меня слѣдуетъ окрестить. Всѣ захотѣли, чтобы я былъ крещенъ, и подняли по этому случаю страшный шумъ. Тутъ имъ вздумалось набросать въ лоханку всякой всячины, чтобы запачкать воду; они плевали въ нее, налили туда водки, всыпали туда двѣ лопаты золы, чтобы замутить ее еще больше. И вотъ въ этой-то водѣ я и долженъ былъ креститься. Отчего бы вамъ не креститься одинъ у другого? спросилъ я у бургомистра и ухватился за его колѣнки. — Мы уже всѣ крещены, — отвѣчалъ онъ, — окрещены точно такимъ же манеромъ. Этому-то я вѣрю, что онъ всегда поступалъ такъ со всѣми, кто водилъ съ нимъ компанію. Встань передо мной, какъ листъ передъ травой! сказалъ тутъ мнѣ бургомистръ. Но я не пошелъ по доброй волѣ, я стоялъ и крѣпко держался за притолку. Приди во-время и ты придешь только на минутту! сказалъ онъ; да, онъ сказалъ "минутту", потому что онъ былъ изъ Гудбрандедалена и такъ выговаривалъ. Но нѣтъ, я не пошелъ. Тутъ капитанъ Пранте зарычалъ: Минутта, Минутта, вотъ оно подходящее слово! Минуттой мы и наречемъ его при крещеніи Минуттой!
И всѣ согласились, что я долженъ быть нареченъ Минуттой; это шло во мнѣ, потому что я такой маленькій. Затѣмъ два человѣка подхватили меня и притащили къ бургомистру, поставивъ меня прямо передъ нимъ, а такъ какъ я такъ малъ и такъ тщедушенъ, то бургомистръ одинъ взялъ меня на руки и погрузилъ меня въ лоханку. Голову мою онъ тоже погрузилъ совсѣмъ до самаго низу, такъ что ткнулъ меня носомъ въ дно, гдѣ лежала зола и осколки стекла, а затѣмъ вынулъ и далъ мнѣ благословеніе. Послѣ этого всѣ крестники его милости должны были позабавиться надо мною, а это состояло въ томъ, что каждый изъ нихъ подымалъ меня высоко кверху и затѣмъ ронялъ меня внизъ, а когда это ихъ утомило, они раздѣлились на двѣ партіи и стали перебрасываться мною какъ мячикомъ, что дѣлалось для того, чтобы обсушить меня; и это продолжалось до тѣхъ поръ, пока имъ не надоѣло. Наконецъ, бургомистръ закричалъ: стой! И тутъ они меня выпустили и назвали меня всѣ разомъ Минуттой, чтобы окончательно запечатлѣть мою кличку. Однако меня еще разъ бросили въ лоханку; это сдѣлалъ докторъ Колбье, онъ бросилъ меня туда со всего размаху, такъ что что-то сломалось у меня въ боку; онъ не могъ проcтить мнѣ, что я его обругалъ… И съ этой минуты мое прозвище осталось за мною; оно такъ пошло ко мнѣ, что всѣ меня стали звать Минуттой. День спустя, весь городъ уже зналъ о томъ, что я былъ у бургомистра. и что меня окрестили.
— У васъ сломали что-то въ боку? А голову вы себѣ не повредили?
Пауза.
— Вы сейчасъ уже во второй разъ спрашиваете меня, не повредилъ ли я себѣ голову, и, можетъ быть, вы этимъ хотите что-нибудь сказать. Но въ тотъ разъ я не ударился головой, у меня не было сотрясенія мозга, если вы именно этого опасаетесь; я ударился о лохань и сломалъ себѣ ребро, съ этимъ я не спорю. Но теперь все уже зажило; я не получилъ тогда какого-нибудь серьезнаго поврежденія; если бы и всѣ грѣхи мои такъ же сходили мнѣ съ рукъ!
Пока Минутта разсказывалъ, Нагель много пилъ и онъ позвонилъ, велѣлъ принести еще вина и снова сталъ пить. Вдругъ онъ сказалъ:
— Кстати, мнѣ просто такъ пришло въ голову: думается ли вамъ, что я до нѣкоторой степени понимаю людей? Да не смотрите на меня съ такимъ удивленіемъ, это только дружескій вопросъ. Считаете ли вы меня способнымъ видѣть насквозь того, съ кѣмъ я говорю?
Минутта робко посмотрѣлъ на него и не нашелъ отвѣта. Тогда Нагель снова началъ:
— Впрочемъ вы должны извинить меня; прошлый разъ, когда я имѣлъ удовольствіе видѣть васъ у себя, я тоже смущалъ васъ разными неумѣстными вопросами. Помните, я между прочимъ предлагалъ вамъ много денегъ за то, чтобы вы признали себя отцомъ нѣкоего ребенка. Ха-ха-ха, ну, вы, не правда ли, помните объ этомъ? Впрочемъ я тогда сдѣлалъ эту ошибку, потому что еще не узналъ васъ; теперь я опять привожу васъ въ изумленіе, несмотря на то, что хорошо знаю и высоко цѣню васъ. Видите ли, я это дѣлаю только потому, что я очень нервенъ и уже сильно пьянъ. Вотъ вамъ и все объясненіе. Вы, разумѣется, замѣчаете. что я совершенно захмелѣлъ? Конечно, замѣчаете, къ чему притворяться? Но что я хотѣлъ сказать… да, мнѣ въ самомъ дѣлѣ было бы очень интересно знать, насколько вы считаете меня способнымъ разгадывать человѣческую душу… видѣть ее насквозь. Ха-ха, когда я говорю: "человѣческую душу" и разсуждаю объ этой "человѣческій душѣ", вамъ должно же быть ясно, что я страшно пьянъ, не правда ли? Ну, да, я, все-таки, постараюсь объяснить вамъ, на сколько сумѣю: я различаю самые тонкіе полутоны въ голосѣ тѣхъ, съ кѣмъ я разговариваю, я невѣроятно тонко слышу. Когда я бесѣдую съ человѣкомъ, мнѣ не нужно смотрѣть на него, чтобы въ точности слѣдить за тѣмъ, что онъ говоритъ; я тотчасъ же слышу, если онъ хочетъ провести меня или искажаетъ что-нибудь. Голосъ — опасный аппаратъ. Поймите меня хорошо: я не говорю о томъ матеріальномъ звукѣ голоса, который можетъ быть высокъ или низокъ, звонокъ или глухъ. Я не подразумѣваю вещественнаго голсса, тембра, присущаго каждому; нѣтъ, я разумѣю тайну, лежащую подъ этимъ, тотъ міръ, изъ котораго эта возникаетъ… Впрочемъ, къ чорту этотъ міръ, лежащій тамъ въ глубинѣ! Вѣчно что-то должно лежать тамъ, въ глубинѣ. Послушайте. все могло бы быть такъ хорошо и прекрасно, если бы вы тоже выпили стаканчикъ; я совсѣмъ не понимаю, какъ это вы сидите тутъ такъ, съ сухой глоткой?
Нагель снова выпилъ и продолжалъ: — Вы такъ притихли? Смотрите, не забирайте себѣ ничего въ голову изъ моего хвастовства о моемъ великомъ знаніи людей, не вздумайте изъ-за этого сидѣть и не смѣть шевельнуться. Ха-ха-ха! Да, это было бы мило! Ну вотъ, теперь я забылъ, что хотѣлъ сказать. Лучше пока я скажу что-нибудь другое, что не лежитъ у меня на сердцѣ. но что я все-таки выскажу, пока мнѣ опять не придетъ въ голову то, что я забылъ. Боже, что за чепуху я болтаю! Ну, что вы думаете о Дагни Килландъ? Скажите мнѣ свое мнѣніе о ней. Мое мнѣніе вотъ какое: она такая кокетка, что ей, въ сущности, доставило бы дикую радость, если бы кто-нибудь еще и, чѣмъ больше мужчинъ, тѣмъ лучше, — въ томъ числѣ и я, — лишили бы себя жизни изъ-за нея. Вотъ мое мнѣніе. Она обаятельна, да, это безспорно, и, пожалуй, было бы сладостнобольно дать ей раздавить себя ногами; и я не поклянусь, что въ одинъ прекрасный день не попрошу ея этого сдѣлать. Да впрочемъ это не къ спѣху, всему свое время… Но, Боже сохрани, я васъ сегодня опять свожу съ ума отъ страха своими рѣчами! Я васъ обидѣлъ? То-есть васъ лично?
