Эфраим Севела - Зуб мудрости
Доехали мы благополучно, без происшествий. Лоутоны жили в самом сердце Гарлема, в довольно приличном доме, вокруг которого теснились дома похуже и попросту трущобы. Тротуары были завалены мешками с мусором. Нью-Йорк не блещет чистотой, но здесь было особенно грязно. Казалось, что обитатели этого района гадят вокруг себя нарочно, что они козыряют грязью и бедностью, чтоб постоянно колоть совесть Америки своим недавним рабством.
У Лоутонов была большая квартира, комнат на шесть. Хорошо и со вкусом обставленная. Отец Питера действительно был адвокатом, а мама – химиком. Оба с университетскими дипломами. Им по карману было снять квартиру в хорошем белом районе, это делают почти все негры, выбившиеся в люди, но они предпочли жить здесь среди своих бедных собратьев. Как Питер не без иронии объяснил мне, адвокат Лоутон делал политическую карьеру, вел в суде дела черных, терял на этом в гонораре, но выигрывал в голосах, которые ему понадобятся на выборах. Все так же, как у белых. И как в Москве, сплошная демагогия. Без различия рас и цвета кожи.
Отец и мать Питера, хоть и были черными, с очень темной кожей, почему-то имели европейские черты. Без негритянских толстых губ и широких носов. Нормальные интеллигентные люди. У них было двое детей, как водится в интеллигентных семьях, а не дюжина будущих преступников, которых плодят назло всему миру нищие негры.
Меня встретили приветливо. Без ломания и ужимок, без маскировочных стандартных улыбок, от которых тошнит с первого дня в Америке. Мне здесь сразу понравилось. И большая библиотека в комнате у Питера и аквариум его младшей сестренки. В гостиной мама Питера, очень похожая на какую-то негритянскую актрису, которую я все силилась вспомнить и так и не вспомнила, накрывала на стол. Я предложила помочь ей, и она без ломания согласилась, блеснув белозубой улыбкой, которая слепила, как вспышка света.
Гости пришли вскоре после нас, и все это были черные мальчики и девочки из этого же дома. Никто из белых школьных приятелей Питера не появился. Возможно, он сам никого не пригласил. А возможно… Я не стала додумывать до конца, чтоб не портить себе настроения. Мне нравилось здесь. Мое любопытство было возбуждено до предела – я впервые видела черных не на улице или в метро, а у них дома, в семейной обстановке, и мне очень интересно было понять, какие они, потому что жить предстояло с ними рядом и надо было хоть немножко знать тех, с кем толкаешься локтями.
Приятели Питера поначалу были скованы, стеснялись меня, а потом разошлись, мы стали хором горланить за столом, объедаясь всякими вкусными вещами, которые здорово приготовила мама именинника.
Моя мама, конечно, разволновалась, когда я позвонила ей и сказала, где нахожусь. Она сказала, что немедленно выезжает за мной, и чтоб я не смела там выходить на улицу до ее приезда. Я попросила привезти что-нибудь в подарок Питеру, и мама сказала ядовито, что о подарках надо думать заранее, а сейчас уже поздно и магазины закрыты.
Душечка-мамочка! Она, конечно, привезла Питеру подарок, от которого все пришли в телячий восторг. Расписную русскую деревянную ложку и игрушечный медный самовар, которые мы привезли из Москвы как сувениры.
Маму усадили к столу, она выпила с дороги и скоро освоилась здесь и болтала вовсю с родителями Питера, не соблюдая правил грамматики и с жутким русским акцентом. Мы с детьми играли в других, комнатах, но я то и дело забегала в гостиную, чтоб проследить, как там моя мамочка.
А за столом пошел разговор такой интересный, что мне расхотелось играть, и я подсела к взрослым послушать. Мама Питера рассказывала, как лет пятнадцать назад она приехала в Нью-Йорк с дипломом инженера-химика и искала работу. Она позвонила по газетному объявлению в одну фирму, и там сказали, что будут рады с ней познакомиться, потому что ищут специалиста именно такого профиля. Она заполнила анкеты, отправила туда и получила приглашение на интервью. По телефону ее снова заверили, что фирма в ней очень заинтересована.
По телефонному разговору и по письму там не определили, конечно, цвета ее кожи, и, когда она пришла, у всех сделались кислые рожи, хотя старались улыбаться и быть вежливыми.
– У вас прекрасные данные, – сказала ей дама, ведшая беседу и лишь поверхностно глянувшая в анкету, – но нам нужны специалисты, имеющие хотя бы несколько лет стажа практической работы.
– А вы потрудитесь посмотреть несколькими строчками ниже в моей анкете, – спокойно сказала мама Питера, которая тогда еще не была даже замужем, – и вы обнаружите, что я проработала два года.
– Ах, да. Совершенно верно. Это прекрасно… И мы бы вас с радостью взяли, если б среди предметов, которые вы изучали, был бы тот, который больше всего интересует нашу фирму, – и дама назвала этот предмет.
– А вы потрудитесь посмотреть еще несколькими строчками ниже, – снова спокойно отвечала мама Питера, – и увидите, что я успешно сдала экзамен по этому предмету.
– Ах, да… Совершенно верно… Но я должна вас огорчить… ровно час тому назад мы приняли на эту должность человека.
– Вы меня не огорчили, – сказала, вставая, мама Питера. – Я бы к вам не пошла работать, даже если б это место оставалось свободным, хотя я уверена, оно не занято до сих пор. Я не люблю расистов.
Моя мама всплеснула руками и, очень волнуясь, рассказала им, что точно такая история случилась с ней в Москве, когда она искала работу. Пока она разговаривала по телефону, все было в порядке, и ее приглашали прийти и заполнить анкету, потому что такие специалисты, как она, им до зарезу нужны. Но стоило ей явиться и продемонстрировать свою еврейскую физиономию, как все волшебным образом менялось. Ей уже в глаза не глядели, отвечали недружелюбно и возвращали документы, не затрудняясь заглянуть в них. К сожалению, говорили ей, отводя глаза, место уже занято.
За столом разгорелся шумный разговор о дискриминации в Америке – негров, а в СССР – евреев. Негры жаловались маме, а мама – им. Потом пришли к заключению, что в Америке дискриминация с каждым годом идет на убыль, а в России, наоборот, усиливается все больше, и кто знает, может быть, завтра там прольется еврейская кровь.
Домой нас отвозили отец Питера и сам Питер. У них был но– вый дорогой автомобиль. Они сидели на переднем сиденье, а мы с мамой – сзади. Питер в зеркальце над ветровым стеклом ловил мой взгляд и подмигивал мне.
Маме понравилась эта семья, и она по-русски сказала мне, что разрешает мне дружить с Питером и чтоб я его пригласила к нам в гости.
– Прелестные люди, – тихо восторгалась мама. – Интеллигентные, умные. И не сытые снобы, как другие американцы. Они знают, что такое страдание. Нам с ними легко найти общий язык! Удивительно приятная семья.
Тут я не устояла и подсунула ей шпильку.
– А что бы ты сказала, мамочка, если б я вздумала выйти замуж, скажем, за Питера?
Мама повернулась ко мне и нахмурила брови.
– Не занимайся провокациями. Я – не расист. Но почему обязательно за него?
– А что, лучше выйти за еврея?
– За еврея ли, за турка – это твое дело. Разве мир сошелся клином только на евреях и черных?
– Значит, ты все же предпочитаешь белого зятя?
Мама промолчала, а потом шепнула мне:
– Я предпочла бы выпороть тебя ремнем за твою манеру разговаривать с матерью.
Когда мы с Б.С. выехали из Нью-Йорка в его старом, купленном по дешевке «Бьюике», я почувствовала, не знаю почему, что меня и его впереди ждут приключения. Во-первых, мы ехали одни, без мамы. Она заболела. Утром проснулась с температурой и головной болью, на работу не пошла, и ей пришлось отказаться от поездки, которую отменить уже было поздно. Б.С. пригласил на ужин американец-дантист с большими связями в медицинском мире. Ради него дантист с женой оставили этот вечер свободным и в своем загородном доме приготовили ужин. Подвести их, не приехать, как условились заранее, было равносильно разрыву отношений, в которых нуждался не хозяин, а гость.
Кончилось тем, что мама, наглотавшись аспирина, осталась дома, а я поехала с Б.С. в качестве его дамы – он был приглашен с дамой. Я на радостях даже хотела чуть-чуть подвести глаза и подкрасить скулы, но схлопотала от мамы по рукам со строгим предупреждением, что имею шанс вообще никуда не поехать и остаться ухаживать за больной матерью, как и подобает хорошей дочери. Пришлось исслюнявить мамино лицо поцелуями и, задобрив ее таким образом, получить разрешение на поездку.
Конечно, я ехала не в качестве дамы, а как дочь дамы сердца Б.С. Об этом хозяева были предупреждены по телефону. Они только спросили у Б.С., полагая, что я старше, чем на самом деле, что, мол, пьет юная особа, на что Б.С. ответил кратко:
– Молоко.
И тем не менее я чувствовала себя как Наташа Ростова из «Войны и мира», отправлявшаяся на свой первый бал. В гости меня брали и раньше. Но впервые я ехала без мамы, одна, и сопровождала лучшего из всех мужчин в мире, одного взгляда которого было достаточно, чтоб у меня задрожали колени.
