Константин Станюкович - История одной жизни
– Что-то чудно вы говорите, Александр Иваныч…
– И я был не злой, когда богат был, а не понимал этой штуки и никогда прежде о ней не думал… Дашь под пьяную руку пять рублей и забыл… А где же об этой штуке думать барышне, для которой жизнь – точно сплошной праздник?.. Сегодня в гости, завтра в гости, по балам да по театрам… Да и не знает она, что значит не обедать и как это есть люди, которые не обедают.
– Ну?.. Обученная и не знает?.. – усомнился Антошка.
– Этому, Антошка, не везде учат… И меня этому не учили, и, наверное, племянницу не учили… Если бы учили, может и я не истратил бы глупо огромного состояния… Учили другому, что совсем не нужно. А вот она, племянница, и не училась этому, а как горячо приняла к сердцу нашу беду, Антошка… Не то что пожалела да кинула подачку – нет! И сама приехала, и пенсию назначила, и деньги на обзаведение прислала… И не оставит она нас с тобой… Не такая… То-то и удивительно!
– И простая какая, Александр Иваныч… Совсем непохоже, что дочь важного генерала…
– Ддда… И, может, еще потерпит она за свою доброту…
– От кого?
– От отца, от матери…
– За то, что помогла родному дяде? – изумился Антошка.
– Именно за это самое! – усмехнулся «граф». – Ты слышал, как ее горничная призналась, что барышня серьги свои продала, чтоб прислать мне эти деньги.
– У нее, должно быть, много этих серег…
– Много не много, а она, значит, сделала это по секрету… Если узнают родители – ей будут неприятности… О милая, светлая душа! – воскликнул «граф» в каком-то восторженном умилении.
– Ругать будут, что ли? – поинтересовался Антошка.
– Будут говорить, что она поступает безрассудно, что помогает пропойце… Известно, что говорят люди о нищих… А ты, Антошка, – с неожиданною торжественностью прибавил «граф», обращаясь к мальчику, – никогда не забывай этой диковинной барышни и помни, что если мы с тобою заживем хорошо, то обязаны этим ей… Такие барышни очень редки среди тех, которых ты зовешь «важными графинями и княгинями». Не забудешь?
– Никогда не забуду, Александр Иваныч! – с чувством проговорил Антошка.
– То-то… Ты у меня признательный мальчик… Это, братец, хорошая черта… Ну, а теперь зови Анисью Ивановну… Надо с ней рассчитаться…
Добрая женщина обрадовалась от всей души, узнавши, какую значительную сумму прислала племянница ее жильцу, и поздравила его.
– На экипировку прислала и вообще на обзаведенье… Комната, говорит, темная и маленькая… Требует, чтоб я перебрался от вас, Анисья Ивановна! – объяснял «граф».
– Уж какая же это комната… В такой ли вам жить!..
– И в трущобах жил, Анисья Ивановна, всего бывало… Но только я должен вам сказать, что мне очень грустно расстаться с вами, Анисья Ивановна… Я испытал на себе, какая вы добрая женщина… Знаю, кто содержал меня во время болезни, и, поверьте, никогда этого не забуду…
– Ну, что вы, что вы, батюшка Александр Иваныч! – говорила смущенная хозяйка. – Отчего и не поделиться чем можешь… У всякого человека бывает нужда…
– Да только не всякий делится… Ну, не будем об этом говорить… Сколько я вам должен?
– Восемь рублей, Александр Иваныч, да за комнату пять, всего тринадцать рублей.
– Только-то?.. Уж что-то слишком мало!
– Да за что же я с вас буду брать лишнее?.. Вот и счет на восемь рублей, что во время болезни трачено… Чужого я не хочу… Я, слава богу, крещеная…
– Видно, очень добрый поп вас крестил, Анисья Ивановна, – усмехнулся Опольев. – Вот извольте получить ваши тринадцать рублей…
– Да вы счетец-то просмотрите.
– Ваш счетец и просматривать не надо, – сказал «граф», разрывая счет с небрежностью джентльмена, и прибавил: – А как я поправлюсь и стану выходить, то позволю доставить себе удовольствие, Анисья Ивановна, поднести вам маленький подарочек в знак глубокой моей благодарности…
Анисья Ивановна, совсем тронутая и обещанием подарка и такою деликатною формою выражения, начала было протестовать, но Опольев остановил ее словами:
– Надеюсь, вы не захотите обидеть меня отказом, Анисья Ивановна?
– Помилуйте, Александр Иваныч… Я простая женщина, а вы…
– А я… нищий барин, которого вы пожалели! – перебил «граф». – Ну и об этом не станем больше разговаривать, а перейдем к следующему вопросу. Надеюсь, вы не откажетесь стирать мне белье, когда я его заведу?
– С большим удовольствием, Александр Иваныч!
– Но дело в том, что я думаю поселиться на Васильевском Острове… там, знаете ли, и уединеннее, и воздух лучше… Особенно летом… И сады… и Петровский парк близко, – говорил «граф», наметивший эту местность вовсе не потому, что там «воздух лучше», а главным образом по той причине, что эта часть города никогда не бывала целью его вечерних экскурсий и там не могли узнать в нем прежнего нищего. – Так не далеко ли вам будет ходить за бельем?..
– Совсем не далеко… И у меня есть на Острову один давалец…
– Ну, значит, и отлично… И я всегда буду рад видеть вас и попотчевать вас чем могу.
– А вы когда думаете перебираться. Александр Иваныч?
– А вот как сил прибавится…
– То-то вам надо поберечься. Долго ли опять простудиться.
– И докторша запретила рано выходить… Ну да теперь у меня будет теплое пальто! – проговорил «граф» с радостной, почти ребячьей улыбкой. – Через недельку я и выйду.
XXIX
«Граф» быстро оправлялся от болезни, к радости Антошки, замечавшего, что Александр Иванович не такой уж худой, каким был после болезни. И ел он хорошо, и спал крепко, был в веселом настроении духа и ждал с нетерпением ясного дня, чтоб отправиться за покупками.
Докторша, совсем неожиданно навестившая Опольева под деликатно сочиненным предлогом, что была у больного в этом же доме, осмотрела его и нашла, что он совсем молодцом.
– Только вам беречься нужно… Не простудиться опять…
– Не простужусь… Теперь я буду тепло одет и мне не придется проводить время на улицах, рискуя новым воспалением легких…
– Дела ваши, значит, поправились? – осторожно спросила докторша.
– Добрая фея явилась ко мне, как это ни странно в нынешние времена, когда никто не верит в фей, так они редки, эти добрые феи. И, однако, нашлась одна в лице моей племянницы… дочери известного Опольева… Вы, верно, слышали эту фамилию?.. Ну, разумеется.
И Опольев не отказал себе в удовольствии подробно рассказать докторше о своей племяннице и превознести до небес ее доброту и участие.
– А отец меня давно приказал не пускать на порог. Заметьте это! – прибавил он, усмехаясь. – Нельзя же в самом деле принять нищего… в таком великолепном доме, как у него!..
– Какая чудная девушка! И как я рада за вас! – горячо воскликнула докторша.
– Спасибо… Оттого-то я и позволил отнять у вас пять минут времени, что на себе испытал ваше участие и доброту. Я знал, что вы порадуетесь о том, что и в той среде, где только думают о себе, являются такие чистые души, как эта девушка… Только выдержит ли она?.. Не заклюют ли ее?
– Однако вы скептик…
– Жизнь не приучила к восторгам.
– Но теперь вы, конечно, не так уже мрачно смотрите на тот круг, к которому принадлежали? – спрашивала докторша, заинтересованная этим странным человеком.
– Отчего же теперь?.. Оттого, что я не буду нищенствовать – вы ведь знаете, конечно, мою бывшую профессию? Но ведь тысячи отверженцев, заслуживающих еще большего участия, чем ваш покорный слуга, по-прежнему не возбудят ни малейшего участия в тех людях, которые могли бы помочь им… Исключение не правило. Одна ласточка весны не делает…
«Граф» вспомнил все то, что он видел и чему научился во время своей скитальческой жизни, и, довольный, что может высказаться и излить свою душу перед человеком, который его поймет, продолжал, указывая на Антошку:
– Если вот этот мальчик благодаря случаю, быть может, спасен от нищеты, тюрьмы и преступления, то разве мало гибнет таких же несчастных, обреченных на все это… О добрая госпожа докторша, я насмотрелся на этих жертв… Да и вы должны их знать… А они, эти господа, отделываются грошовой филантропией да приютами, и больше для удовлетворения тщеславия… Да… как вам ни покажется странным, а я, отставной штабс-ротмистр Опольев, терпеть не могу то самое общество, которое само меня погубило и первое же отшатнулось от меня… И если бы мне сказали, живи между ними опять, я не пойду… Черт с ними!.. Однако извините, госпожа докторша, я решительно делаюсь болтуном, пользуясь вашей снисходительностью, – оборвал Опольев.
И хотя докторша и говорила, что у нее есть время и что ей очень приятно поговорить, но Опольев замолк.
Прощаясь, докторша снова повторила, что надо беречься.
– И не одной простуды! – значительно прибавила она.
– А чего же еще?
– Всяких излишеств. Например, пить вам, безусловно, нельзя…
– Я с этим покончил! – промолвил граф.
– И отлично…
