Дэвид Лоуренс - Сыновья и любовники
— И оставлю вас вдвоем? Нет, мой мальчик, это не в моих правилах.
— Ты нам не доверяешь, ма?
— Доверяю или нет, а я вас не оставлю. Если хотите, можете посидеть до одиннадцати, а я почитаю.
— Иди ложись, Лили, — сказал Уильям своей нареченной. — Нельзя заставлять маму ждать.
— Энни не погасила свечу, Лили, — сказала миссис Морел. — Я думаю, вам будет видно.
— Да, благодарю вас. Спокойной ночи, миссис Морел.
У лестницы Уильям поцеловал свою возлюбленную, и она пошла наверх. А он вернулся в кухню.
— Ты нам не доверяешь, мам? — повторил он не без обиды.
— Мальчик мой, говорю тебе, не в моих правилах оставлять молодого человека с девушкой одних внизу, когда все остальные уже спят.
И пришлось ему удовольствоваться этим ответом. Он поцеловал мать и пожелал ей спокойной ночи.
На Пасху он приехал один. И уж тогда без конца толковал с матерью о своей возлюбленной.
— Знаешь, мам, когда я не с ней, я про нее и не вспоминаю. И если б никогда больше не увидел ее, то и не вспомнил бы. Но вот вечерами если я с ней, я от нее без ума.
— Странная любовь для женитьбы, — сказала миссис Морел, — если только так она тебя и держит.
— И вправду чудно! — воскликнул Уильям. Его самого это тревожило и озадачивало. — Но все-таки… нас теперь так много связывает, не могу я от нее отказаться.
— Тебе лучше знать, — сказала миссис Морел. — Но если все так, как ты говоришь, я б не назвала это любовью… во всяком случае, не очень-то это похоже на любовь.
— Ох, не знаю я, мама. Она сирота, и…
Так они и не могли ни на чем сойтись. Сын был озабочен, неспокоен. Мать — сдержанна. Все его силы, все деньги уходили на его нареченную. Приехав домой, он едва мог позволить себе свозить мать в Ноттингем.
На Рождество, к великой радости Пола, ему прибавили жалованье — теперь он будет получать десять шиллингов. Он был вполне доволен своей службой у Джордана, но здоровье его страдало от долгого рабочего дня и сидения взаперти. Мать, в чьем сердце и помыслах он занимал все больше места, гадала, как бы ему помочь.
По понедельникам во вторую половину дня он не работал. В мае, в один из понедельников, когда они вдвоем сидели за завтраком, мать сказала:
— По-моему, день будет прекрасный.
Пол взглянул удивленно. Что-то крылось за ее словами.
— Знаешь, мистер Ливерс переехал на новую ферму. Ну, и на прошлой неделе он просил меня навестить миссис Ливерс, я пообещала прийти вместе с тобой, если будет хорошая погода. Пойдем?
— Мамочка, хорошая моя, да это чудесно! — воскликнул он. — Сегодня прямо после обеда и пойдем?
Веселый, довольный, он поспешно зашагал на станцию. По дороге на Дерби искрилось росой вишневое дерево. Алела старая кирпичная ограда парка, весна разгоралась зеленым пламенем. И круто изгибающаяся шоссейная дорога, покрытая еще по-утреннему прохладной пылью, в узорах солнечного света и тени была безмятежно тиха и спокойна. Деревья величаво склоняли свои широкие зеленые плечи; и, сидя на складе, мальчик все утро представлял себе весеннее раздолье на воле.
Когда в обед он вернулся домой, мать была заметно взволнована.
— Мы идем? — спросил он.
— Как только буду готова, — ответила она.
Вскоре он встал из-за стола.
— Поди оденься, а я вымою посуду, — сказал Пол.
Она послушалась. Сын вымыл кастрюли, привел кухню в порядок и достал материнские сапожки. Они оказались совсем чистые. Миссис Морел была из тех изящных от природы людей, которые могут пройти по грязи, не замарав туфель. Но в обязанности Пола входило их чистить. То были козловые сапожки за восемь шиллингов. Он же считал их самой элегантной обувью на свете и чистил их с таким благоговением, словно то были цветы.
Вдруг миссис Морел появилась в дверях, явно смущенная. На ней была новая блузке Пол вскочил и пошел к матери.
— Вот это да! — воскликнул он. — Сногсшибательно!
Она хмыкнула чуть ли не надменно и вскинула голову.
— И вовсе не сногсшибательно! — возразила она. — А очень скромно.
Она вошла в кухню, а сын обходил ее то с одного боку, то с другого.
— Ну, как? — застенчиво спросила она, изображая, однако, гордую светскую даму, — нравится тебе?
— Очень! Ты такая красотка, в самый раз для увеселительной прогулки.
Он обошел ее, оглядел со спины.
— Вот если б я шел по улице позади тебя, я бы сказал: «Вроде эта малышка слишком воображает!»
— А вот и нет, — возразила миссис Морел. — Она не уверена, к лицу ли ей блузка.
— Ну где уж там! Ей охота облачиться в грязно-черное, и похоже будет, словно она завернулась в горелую бумагу. Тебе еще как идет, и ты очень славно выглядишь, верно тебе говорю.
Польщенная, она опять хмыкнула на свой лад, но делала вид, будто ей лучше знать.
— Что ж, она стоила мне только три шиллинга, — сказала миссис Морел. — Готовую за такие деньги не купишь, правда?
— Да уж наверно, — ответил Пол.
— И знаешь, материя хорошая.
— Ужасно славная, — сказал он.
Блузка была белая с черными и лиловыми веточками.
— Боюсь, для меня слишком молодо, — сказала миссис Морел.
— Слишком молодо, — с возмущением воскликнул сын. — Может, тебе купить седой парик и напялить на голову?
— Скоро это будет не нужно, — возразила она. — Я и так быстро седею.
— Вот еще, — сказал он. — На что мне седая мать?
— Боюсь, тебе придется и с такой примириться, мой мальчик, — сдержанно ответила она.
Они отправились очень торжественно, и оттого, что день был солнечный, миссис Морел даже взяла зонтик — подарок Уильяма. Пол, хотя и невысок, был изрядно выше матери. И очень гордился этим.
На рыжеватой земле отливала шелком молодая пшеница. Минтонская шахта помахивала султанами белого пара, откашливалась и сипло дребезжала.
— Нет, ты только взгляни! — сказала миссис Морел. Мать и сын остановились на дороге посмотреть. Вдоль гребня большого угольного отвала медленно двигалась небольшая группа, вырисовываясь на фоне неба, — лошадь, вагонетка и человек. Они взбирались по скату прямо в небеса. Под конец человек наклонил вагонетку. С оглушительным грохотом пустая порода покатилась по высоченному отвесному склону.
— Мама, присядь на минутку! — сказал Пол, и она села, он быстро делал набросок. Он работал, а она молча смотрела на послеполуденный мир, на поблескивающие среди зелени красные коттеджи.
— Наша земля удивительная, — сказала она, — и удивительно красивая.
— И террикон тоже, — сказал он. — Посмотри, как он горбится, будто живой, какой-то большой и неведомый зверь.
— Да, — сказала она. — Пожалуй.
— А все эти платформы стоят и ждут, будто вереница зверей перед кормушкой, — сказал он.
— И слава Богу, что им есть чего ждать, — сказала миссис Морел. — Значит, на этой неделе добыча хорошая.
— Но мне нравится, когда вещи вроде одушевленные, когда в них чуешь человека. В этих платформах чуешь человека, ведь всеми ими заправляет человек.
— Да, правда, — сказала миссис Морел.
Они тронулись дальше по дороге, под деревьями. Пол не умолкая что-то рассказывал, и матери все было интересно. Они миновали Незермир, с которого солнечный свет, точно лепестки, легко осыпался к подножью. Потом свернули на дорогу в чьих-то владениях и не без опаски подошли к большой ферме. Яростно залаял пес. Из дома вышла женщина — посмотреть, что происходит.
— Этой дорогой мы пройдем к Ивовой ферме? — спросила миссис Морел.
Пол держался позади, страшась, как бы его не прогнали. Но женщина приветливо объяснила, как им пройти. Мать с сыном пошли через пшеницу, овсы и дальше по небольшому мосточку на луг. Над ними кружились, пронзительно кричали чибисы, поблескивая белыми грудками. Спокойно синело озеро. Высоко в небе парила цапля. На другом берегу, на холме, мирно зеленел густой лес.
— Нехоженая дорога, — сказал Пол. — Прямо как в Канаде.
— Как тут красиво! — сказала миссис Морел, оглядываясь по сторонам.
— Посмотри, цапля… видишь… видишь, какие ноги?
Он говорил матери, на что смотреть, а на что нет. И ей это нравилось.
— Ну, а теперь куда? — спросила она. — Он говорил мне — через лес.
Лес, темный, обнесенный изгородью, был слева.
— Я все-таки чувствую, что тут утоптано, — сказал Пол. — А у тебя ноги городские, тебе этого не учуять.
Они отыскали небольшую калитку и скоро уже шли по широкой лесной аллее, где по одну сторону густо росли сосны и ели, а по другую дубы обступили спускающуюся под уклон поляну. И среди дубов, под зеленью молодого орешника, на желто-коричневом ковре дубовых листьев голубели озерки колокольчиков. Пол принес матери цветы.
— Тут недавно траву скосили, еще совсем свежая, — сказал он, а чуть погодя принес и незабудки. И при виде ее натруженной руки, которая взяла этот букетик, сердце его опять сжалось от любви. Мать была счастлива.
