Сосэки Нацумэ - Сердце
Уже поздно вечером мы вернулись домой. На следующий день было воскресенье, и поэтому я просидел всё время у себя в комнате. Но когда в понедельник я явился в университет, надо мной с утра же стал подшучивать один из товарищей. Он как бы невзначай спросил меня, когда это я успел обзавестись женой. Затем он похвалил меня, заявив, что моя жена — красавица. Очевидно, он где-нибудь видел нас, когда мы ходили по Нихонбаси.
XVIII
Вернувшись к себе, я рассказал хозяйке и девушке этот разговор. Хозяйка засмеялась. Она, глядя на меня, при этом спросила:
— Вам было, наверное, неприятно?
В этот момент я подумал в душе: неужели женщины всегда так выпытывают у мужчин? Выражение лица хозяйки было именно таким, чтобы меня вполне убедить в этом. Я подумал, не сказать ли мне ей прямо, что я думаю. Но мои подозрения всё ещё камнем лежали во мне. И, собравшись уже было сказать, я вдруг раздумал и умышленно перевёл разговор на другое.
Я исключил самого себя из этого вопроса и хотел узнать мысли матери по поводу замужества её дочери. Она раза два-три явно заговаривала именно об этом. Я, однако, заявлял, что ещё молод, ещё учусь и не спешу с женитьбой. Хозяйка хоть и не высказывала этого прямо, но, повидимому, очень ценила наружность дочери. Однажды она даже проговорилась, что, если бы захотела отдать её замуж, это было бы не трудно. Но ей не так легко было устроить свою дочь потому, что других детей у неё не было. Она, повидимому, не знала, что ей делать: отдавать ли дочь в чужой дом или брать к себе в семью зятя.
Беседуя с хозяйкой, я почувствовал, что многое узнал от неё, но из всего этого результат получился тот, что я упустил удобный случай. Я не мог, в конце концов, ни слова вымолвить о себе и, прервав кое-как разговор, собрался уйти к себе в комнату.
Девушка, сидевшая до сих пор рядом и смеявшаяся вместе с нами, незаметно отодвинулась в противоположный угол комнаты и обернулась к нам спиною. В тот момент, когда я вставал, чтобы итти к себе, я увидел её отвернувшуюся от нас фигуру. Сзади прочесть мысли человека нельзя, и мне было неясно, что думает об этом всём она сама. Барышня сидела перед шкафиком, вделанным в стену. Вынув что-то из приоткрытой дверцы, она разложила эту вещь у себя на коленях и рассматривала. Мои глаза заприметили на краю шкафика, у самого отверстия, кусок материи, купленной третьего дня. Мои одежды и платье девушки лежали в углу на одной и той же полке. Когда я встал со своего места, хозяйка совсем другим тоном вдруг спросила, какого я мнения? Её тон был настолько неожиданным, что мне потребовалось переспросить:
— Какого мнения? О чём?
Когда выяснилось, что она хотела узнать, как я думаю, — стоит ли выдавать дочь поскорее замуж, я ответил, что лучше не спешить. Тогда она заявила, что и сама так думает.
Сложилось так, что в мои отношения с матерью и дочерью должен был войти ещё один мужчина. Следствием того, что этот человек стал членом семьи, явилась чрезвычайная перемена в моей судьбе. Не стань этот человек поперёк моей жизненной дороги, мне бы, пожалуй, не пришлось писать вам столь длинное письмо. И должен признаться, что я сам ввёл его в этот дом. Разумеется, мне нужно было спросить позволение хозяйки и, рассказав ей всё без утайки, просить её об этом. Она тогда сказала мне, чтобы я этого не делал. У меня было достаточно оснований, чтобы привести его к себе, и хозяйка, говорившая мне: „Оставьте!“ — была не в курсе дела. Поэтому я против её воли осуществил то, что считал правильным.
XIX
Я назову здесь этого своего приятеля К. Мы были дружны с этим К. ещё с детства. Если я говорю „с детства“ — понятно само собою, что мы были земляками. К. был сыном священника секты Синсю, но не старшим, а вторым по порядку. Поэтому он был отдан в приёмные сыновья к одному доктору.
На моей родине секта Синсю имела большую силу, поэтому и священники этой секты находились в очень хороших, сравнительно с другими, материальных условиях. Как пример, могу привести то, что если у такого священника оказывалась дочь, достигшая уже полагающегося возраста, члены религиозной общины устраивали совещание и выдавали её замуж куда-нибудь в подходящую семью. Конечно, расходы при этом шли не из кармана священника. В виду этого служить при храмах Синею было очень хорошо.
Семья, в которой родился К., также вела довольно приличное существование. Однако, потому ли, что у неё всё же нехватало сил отпустить второго сына в Токио учиться, или же к решимости отдать в усыновление пришли потому, что так легче получить образование, только К. был усыновлён семьёй одного доктора. Это случилось ещё, когда мы были в средней школе. Я теперь ещё помню, как изумился, когда услышал при перекличке, которую делал учитель в классе, что фамилия К. вдруг переменилась.
Новая семья К. также обладала некоторым достатком. Получив от неё средства, он уехал в Токио учиться. Уехал он не в одно время со мною, но по прибытии в Токио, сразу поселился в той же гостинице, где и я. В те времена часто живали в одной комнате вдвоём или втроём, поставив рядом свои рабочие столики. Мы с К. тоже поселились в одной комнате. Мы были похожи на двух зверьков, пойманных в горах и заключённых в клетку, откуда они исподлобья косятся на внешний мир. Мы оба боялись и Токио и токиосцев. И из своей маленькой комнатки, в шесть цыновок размером, косились на весь окружающий мир.
Однако оба мы были настроены серьёзно. Оба мы стремились стать выдающимися людьми. Особенно упорен был К. Родившийся в буддийском храме, он постоянно употреблял слово „воздержание“. И мне казалось, что он всеми своими действиями и поведением осуществляет это слово. В глубине души я преклонялся перед К.
Ещё со времени средней школы К. ставил меня втупик различными религиозными и философскими вопросами. Происходило ли это в результате влияния его отца или воздействия той особенной атмосферы, которая царила у него в доме, т. е. в храме, я не мог понять. Как бы то ни было, только он был гораздо более похож на священника, чем сами священники.
Его приёмная семья отправила его в Токио с тем, чтобы он учился на доктора. Но, будучи упрямцем, он уехал из дому с твёрдой решимостью доктором не становиться. Я указал ему, не является ли это чем-то вроде обмана его приёмных родителей. Он смело заявлял, что это так, но если это ради „своего пути“, ему всё равно.
Слово „мой путь“, которое он тогда употреблял, вряд ли было понятно и ему самому. Конечно, и я не понимал его. Но при нашей молодости это неопределённое слово звучало для нас как-то возвышенно. Пускай мы не понимали его, но в нас господствовало возвышенное настроение и было намерение итти в направлении этого „пути“; в этом не было ничего нехорошего.
Я был согласен с К. Имело ли какое-нибудь значение для него моё единомыслие, я не знаю. Мне думается, что сколько бы я ни противоречил, он всё равно действовал бы так, как думал. Однако, будучи ребёнком, я всё-таки сознавал, что коль скоро я выражаю ему своё одобрение, и на мне лежит некоторая ответственность. Пускай даже тогда этого сознания и не было, всё равно, — теперь, когда у меня появилась необходимость оглянуться на своё прошлое глазами взрослого человека, я с полнейшей готовностью признаю, что часть ответственности лежит и на мне.
XX
К. поступил на один факультет со мной. С хмурым лицом он брал деньги, которые ему присылала приёмная семья, и шёл по тому пути, который ему нравился. Успокаивался ли он на том, что там ничего неизвестно, или же ему было безразлично, если бы там и узнали, — повидимому, и то, и другое чувство было в груди К. Он относился к этому равнодушнее, чем я.
На первые летние каникулы К. не поехал домой. Он заявил, что снимет в одном буддийском храме в Комагомэ комнату и станет заниматься. Я вернулся обратно в Токио в середине сентября, а он всё ещё сидел взаперти в своём плохоньком храме, рядом с храмом Каннон. Комнатка его находилась подле главного алтаря, и у него был довольный вид оттого, что он смог поработать как хотел. Его существование тогда в моих глазах становилось всё более и более похожим на священническое. На его запястьи висели чётки. Когда я спросил его, зачем это, он в ответ сделал своим большим пальцем движение, как будто считал: один, два... Повидимому, он в течение дня несколько раз принимался считать колечки на чётках. Смысл всего этого мне был непонятен. Считать эти колечки по одному можно сколько угодно, и конца этому не будет. На каком месте и под влиянием каких мыслей К. прекратил перебирание чёток? Хоть это и не важно, но я часто об этом думал.
Помимо этого я заметил в комнате К. Библию. Меня это немного удивило, потому что раньше мне часто приходилось слышать от него различные названия буддийских сутр, но о христианстве у нас ни разу разговора не было. Я не мог не спросить у него о причине появления Библии.
