Анатолий Санжаровский - Сибирская роза
Таисия Викторовна сильней ударила в пол, отчаянно тряхнула реденькими кудерюшками, сиротски несмело выглядывавшими из-под голубой фестивальной кепочки, и весело закружилась, разжигаясь, отхватывая под гитару:
– Комара женить мы будем.
Ох-ох!
Комара женить мы будем,
Будем, будем, будем!
Комара муха любила.
Ох-ох!
Комара муха любила
И кумышкой напоила.
Пьян!
Полетел комар в лесочек,
Сел комарик на дубочек.
Сел!
Поднялась большая буря,
Поднялась большая буря
И комарика-то сдуло.
Пал!
Он упал и еле дышит.
Ох-ох!
Он упал и еле дышит,
Ручкой, ножкой не колышет.
Сдох!
Прилетели тут две мухи,
Прилетели тут две мухи
И комарика под руки.
Увели!
Схоронили близ дороги.
Ох-ох!
Видно руки, видно ноги —
Весь на виду!
Откуда-то снизу, будто из-под земли, заслышалось авральное, нарастающее оханье старой лестницы.
Кто-то торопливо взбегал по ней.
Таисия Викторовна весело выскочила в коридор.
Навстречу быстро подымался из сумрака, летел через две ступеньки длинновязый прыщавый парень. Увидев вверху, на оконном свету, Таисию Викторовну, баловливо-счастливую, с гитарой, в фестивальной кепчонке, парубок смято осклабился и пристыл на серёдке лестницы, не решаясь сыпать выше.
– Извиняюсь… – буркнул. – Не знаете… Сказали, в этом доме живёт бабка… Всё знает про рак…
– Всё?! Что вы! Господь с вами! Вьюноша, да нет здесь не только таковской бабки, нету и такого дедки, чтоб знал всё!
Её забирает смех.
В подтверждение своих слов она дурашливо-твёрдо ударила по струнам.
Струны басовито ей подпели: не-ет!
Парень разбито побрёл вниз к выходу. ^
Таисия Викторовна смутилась. «Навела старая выжмочка копеечный кураж, а он и обидься? Как есть, похоже, обиделся…»
– Молодой человек… мил человек… – позвала искательно. – А вы… Не спешите уходить, не спешите. Тихий воз на горе всегда первым будет! Что у вас-то?
– А вам что за печаль?
– А у вас нет другой радости помимо той, что на лице?
– А разь мало этой одной? – тоскливо огрызнулся он.
– Мало. И не ищите ту бабку. С вашими угрями у неё делать нечего. Ступайте к кожнику.
– Вы-то что откуда знаете?
– Так это ж и дураку невооруженным глазом видно!
– А вам?
– Представьте, тоже. Тут даже и слепому видно!
Парень посветлел лицом, остановился.
– А у нас, – сказал, – сосед говорил: слепому всё равно смотреть что в открытую, что в закрытую дверь.
Бог ведает каким чутьём Таисия Викторовна уловила – догадался, допёр малый, что перед ним та самая бабка. Засвечиваясь ликованием, – так у меня не рак! так у меня не рак! – он в два прыжка слетел к двери и уже снизу, из сумрака, сияюще выпел:
– Благодарствуйте, бабушка! Благодарствуйте!
И почтительно прикрыл да собой входную дверь.
23
Лариса слышала весь разговор.
Разговор ей не понравился.
И уже за столом навалилась в ласковых тонах выговаривать. У человека-де беда, а вы с хохотошками. Наделали хохоту!.. Разве можно так?
– И можно. И нужно! – пустила на волю досаду Таисия Викторовна. – Будь что серьёзное, и я б, конечно, начала всё с ним серьёзно. А то… Прыщи целомудрия принять за рак! Я с ним ой ещё как мягко обошлась. Надо было послать его не к кожнику… Надо было послать… Пускай бежит ищет бабульку лет двадцати да разбежкой с нею в загс. Медовый месяц… семейная жизнь – надёжный артудар по угрям! И чтоб ты знала, кто-кто, только этот прыщ меньше всех имел право рассчитывать на моё светское обхождение. Прыткий типус! Втёк в дом аки тать. Шныра… Этот прикурит от молнии и блоху взнуздает… Входную я закрыла дверь на крючок. Дёрнул – закрыто. Ну, подними чуть нос, глянь выше лба… Звонок, позвони. Так нет, не позвонил. Палочкой сдёрнул крючок!
– Эв-ва! От больных, как от чумы, под крючком не отсидишься. Слава вас и под крючком находит!
– Что мне, Ларик, слава? Славы больше чем достаточно. От неё я готова прятаться под крючок. Но от людей я никогда не закрываюсь. А между тем лишний больной – мне уже тяжеловато. А эта тень-потетень да на каждый день. Годы… Дни заходят… С годами со своими не подерёшься… Ино бывает так. Звонок. Открываю. Сама ель на ногах держусь, до того устала, до того упрела. Спрашивают меня. Не велик грех и соврать. Мол, уехала в Москву. Будет дня через три. Соври да отдыхай. Сколько обещала себе соврать! А расплесну дверь, увижу бедолагу – куда уж тут врать?! По крутой лестнице лезем, друг за дружку дёржимся. Того и жди, обе загремим… Введёшь… Чайку… Чай пить не дрова рубить… За чаем всё и выспросишь… Это просто по случаю твоего приезда намахнула я крюк. Думаю, могу я в спокое хоть первый часок посидеть с любимой внучушкой?… Ну да… Вошёл как воришка, зато довольный ушёл. Разве не это главное? Однако… Однако диковатый жеребок, диковатый… Не люблю грубых. О! Я для него всего-то лишь бабка, хотя и всё знающая… Беспокоюсь я, Лялик… А ну влетишь в жёсткие руки вот к такому. Как гахнет: Ларка!
– Не боись, бабушка! На меня сложно гахнуть. Я ведь чего подзасиделась на станции Невеста? Гляжу товарец… Не спеша. Обстоятельно. Чай, не кроссовки, не шмотьё какое выбираешь. Через моё ситечко хуляганистый воитель-домостроевец не проскочит. Ситечко частое… У меня контингент деловой, цивильный. Оторвитесь на минуточку от хохлиного борща, почитайте. Это любопытно.
Не вставая из-за стола, Лариса дотянулась до красной лакированной сумочки на тёмном старом серванте. Достала из неё треугольничек, подала Таисии Викторовне.
«Вскрыть в субботу первого января 2000 года или когда воспожелается», – пробежала Таисия Викторовна надпись на треугольничке.
Спрашивающе глянула на Ларису.
– Читайте, читайте.
Таисия Викторовна разложила треугольничек.
АКТ
Копия
Настоящий составлен в том, что я, Фея Ивановна Махалкина, и я, Петруччио Дубиньо-Скакунелли, обязуемся вступить в настоящий, ёксель-моксель, брак в конце двенадцатой, тринадцатой или, по выбору, четырнадцатой пятилетки.
Если мы не выполним это обязательство, то пусть нас покарает верная рука товарищей в лице ИПС: Иванова, Петрова, Сидорова.
В чём нижеподписавшиеся и расписуются:
За Фею (завитушка)
За Петруччио (завитушка)
Свидетели:
Гуляшев-младшенький.
Гуляшев-постаршее.
31.02.1986
Таисия Викторовна брезгливо отшвырнула листок Ларисе в широкий, разбежистый подол ало-красного платья.
– Разнет на тебя!.. Милуша, весьма прискорбно, что цивилизация слишком бережно с тобой обошлась, не тронула и тенью твой детский умок. Ну совсем… Ты что, пять лет бегала в институт от грозы прятаться?
– Не только! – ответила Лариса, выдерживая весёлую тональность. – Я ещё вынесла оттуда вот этот предбрачный контракт. Мы сошлись на том, что пятнадцать годков нам вполне хватит, чтоб проверить… чтоб твёрдо проверить друг друга. У нас всё культуриш. Пятнадцать годков – надёжное ситечко.
– Да уж куда надёжней! Не выстарилось бы к той поре твоё ситечко.
– Ничегогогошеньки, не волнуйтесь. Кашу маслом не испортишь.
– Не испортишь, но и есть не станешь.
– И опять же… Сквозь старое решето скорей мука сеется… Года подопрут – не до переборов будет Маше. Это раньше по части кавалерчиков была лафа. Завались! По старой Москве, бабулио, вон даже прибаска такая гуляла: «Каждая купчиха имеет мужа – по закону, офицера – для чувств, а кучера – для удовольствия». Было времечко, жанишков толклось, как комара! А сейчас… Где они, эти кавальеро? Ведь самый занюханный муфлон – ба-альшой дефсит…
– Ох уж эти твои пробаутки… – вяло сердясь, выговорила Таисия Викторовна. – Одевалась бы, милок, скромно, что ли… А то, поди, женихи стесняются подкатывать к тебе коляски…
– Ха– ха, – по слогам сказала Лариса. – Я тоже пока их стесняюсь слегка. А вот достесняюсь до четвертака… Там перестану и стесняться, и миндальничать с ними. Муженёк не пирожок, на тарелочке не поднесут. Надо самой шариками крутить… Ручки-ножки есть в наличии, в живом виде можно в загс доставить – доставим!
– Силой милого не берут, – назидательно возразила Таисия Викторовна.
– Ещё как беру-ут! А то они привыкли… Вон по телику один точно сказанул: «Мужчина, как загар: сначала он пристаёт к женщине, а потом смывается». У меня не смоется ни один мушкетёр! – Лариса пристукнула пустой ложкой по боку миски.
– Ой, девонька! Тебе всё хохотульки… А ведь придавит жизнючка без мужика, и стужу назовёшь матушкой. Да я в твою пору уже имела двух детей и, разумеется, мужа. Во всяк день вскочи притемно. Сготовь, накорми всех. А самой уже некогда, кой да как. Сына на багажник, дочку на раму и полетела на велосипеде. Сдашь козлятушек на детскую площадку и крути ещё четыре кэмэ до института. Тогда автобусы не бегали… А вы?… Раскушали нынче молодые барское рай-житьё… возлюбили… Заигрались, нáтвердо заигрались в женихи-невесты.