Алексей Толстой - Собрание сочинений в десяти томах. Том 10. Публицистика
Осуждают раннего Горького за то, что его персонажи разговаривают слишком уж интеллигентно, что рефлексы их - в прямом противоречии с обстановкой, что таких босяков не было на самом деле. Ссылаются на терпкий реализм Бунина, трагического и жгучего, как сколопендра, беспощадно изобразившего мужиков, бродяг, юродивых...
Напрасно было бы искать у молодого Горького реалистические, бытовые черты. В его рассказах никаких босяков и нет. Вор и контрабандист Челкаш отдал деревенскому парню Гавриле все деньги, заработанные воровством. Когда Гаврила раскрыл перед ним мещанскую душонку, Челкаш отнял у него деньги. Гаврила разбил ему голову камнем и убежал, не взяв денег. Затем он раскаялся и просил прощения. Челкаш, поняв трагедию, которую пережил парень, вторично отдал ему деньги...
Это, в бытовом плане, конечно, неправда. Если и был такой случай с Челкашом, происходил он не совсем так. Это романтика, - целеустремленная на то, чтобы показать столкновение свободного и гордого человека с мелким буржуа - низменным и омерзительным собственником. Человек побеждает.
Горьковские босяки, это - идея о босяках, мечта. Это интеллигенты, наряженные в романтические лохмотья. Это допризывная подготовка интеллигенции перед революцией.
Чехов с усмешечкой мягко брал читателя за руку, вел в мещанский закоулок и предлагал побеседовать с некиим господином в подтяжках. Беседа о чем? Да ни о чем, - о мелких гадостях, о серенькой тоске, о слабом человечке... Чехов смешил, читатель хихикал, а, в общем, хотелось повеситься на этих подтяжках.
Беспощадный и злой Бунин (почти современник раннему Горькому), крутившийся, как овца на приколе, вокруг ужаса смерти, изображал страшную двойственность: очарование природы, великолепие красок и аромата земли и неба, и - царя этой жизни - человека, исковерканного бессмыслицей смерти, из царя, каким он должен быть, ставшим жалким пасынком, вернувшимся к троглодитскому состоянию. Социальная основа, всегда заметная у Чехова, здесь, у Бунина, вытравлена, ему ненавистна мысль, что есть какая-либо иная сила, кроме смерти. Современникам он был непонятен и враждебен, он появился удивительно не вовремя.
Чехов и Бунин изображали жизнь с неповторимым мастерством и правдивостью. Но тем отвратительнее было для жизни глядеться в это зеркало. И Горький прибегнул к "возвышающему обману". Он выдумал жизнь сильную, свободную, радостную, полную волнующих предчувствий. Он утвердил эту волшебную постройку на мощной социальной базе. Этих вольных слов, этой приподнятости, этого невероятия и ждала изнемогающая от самой себя действительность. Хотелось поверить в этого подбоченившегося перед солнцем гордого Человека, - и земля населится ими...
Вот почему горьковские босяки, наряженные, как "Братья разбойники", были тогда убедительны. Их слова казались выхваченными из черной российской ночи вместе с искрами костров. И в этом была правда, большая, чем правда обыденности. С гуслями, на Днепр, к Горькому! - за роскошной свободой, за оптимизмом, за верой в Человека! Разве это была не реальность, не самая что ни на есть кровяная правда?
"ФАБРИКА МОЛОДОСТИ"
(В порядке беседы)
Смеются, хохочут, катаются, взявшись за бока, стонут в изнеможении... А что такое смех?
Дыхание, работа кишок, сердца и прочее и прочее, это все нужно. А без смеха человек смело может прожить, - ни разу до гробовой доски не улыбнувшись. Есть такие филины.
"Смех есть судорожное сокращение лицевых мускулов, сопровождающееся отрывистыми звуками, средними между собачьим лаем и рыданием", - так описывает это явление медицинский учебник.
Посмотрите на любого зрителя в театре. Вот он пришел, озабоченный и морщинистый после дневной усталости. У него такое выражение, что хочется утешить: "Ничего, голубчик, еще поживем". Вот он, утомленно сложив руки на коленях, начинает следить за происшествиями пьесы. Его лицо выражает внимание и некоторую настороженность: а вдруг его обманут? Умоляю авторов, - будьте человеколюбивы, перед вами доверившийся вам усталый человек, дайте ему то, что он хочет, не обманывайте его.
И вдруг... Человек, точно его схватили под микитки, рявкнул по-собачьи, гав, - нечто вроде судороги потрясло его тело. Это - на сцене отпустили шуточку. Ему забавно, он доволен, он смеется. Он забыл усталость, он молод, он превосходно себя чувствует... Он оглядывается на соседей, - принимают ли они участие в веселье... Он страшно добр в эту минуту. Мгновенно он превращается в оптимиста. Изменился (мгновенно после - гав) весь состав солей в его теле, повысилась сердечная деятельность. Повышенной частоты магнитные волны приводят в гармонический порядок мириады клеточек его тела. Черт возьми, он молод, его глаза сверкают юмором, он - прекраснейший, ценнейший человек среди прекраснейших, ценнейших людей...
Вот что такое смех.
Смех - огромная социальная сила. Смех - это человеколюбие. Смех - это милосердие, потому что он делает легким наш путь к могиле. За смехом каждый вечер, сквозь туман и дождь, тащатся тысячи, сотни тысяч, платя трудовые гроши. Вот что такое смех. Два войска уничтожают друг друга. Попробуйте устроить так, чтобы они засмеялись, - и оружие выпадет из рук, и братанье покажется им вернейшим из действий.
Комедия, как форма театрального представления, есть организация того радостного, оптимистического, молодящего состояния зрительного зала, который сопровождается смехом. Комедия - понятие не столь определенное, как трагедия, драма, мелодрама. От вздорного водевиля до трагикомического "Ревизора" - всё комедия. Общий признак - смех. Орудие комедии - смех. Цель, я уже сказал, - поднятие жизненной энергии в зрительном зале.
Здесь для меня очевиден дискуссионный момент. Широко распространено, особенно в наше время, понятие комедии, как беспощадной сатиры на современность, обличение ее темных сторон. (Пример такой аналитической сатиры - прекраснейшая комедия "Продавцы славы", к сожалению, переведенная для русской сцены очень дурным языком.)
Не спорю: это одна из важных задач. Но не значит, что этим все исчерпано, и если этой задачи не усматривается, то комедия уж не комедия, а черт знает что.
Можно представить себе лирическую комедию, просто утверждающую радость бытия. Это социально большая тема. Можно представить комедию просто, как изогнутое зеркало, в которое - глядись и выискивай со смехом свои и чужие гримасы, свою и чужую глупость, пошлость. Так же полезнейшее предприятие такая комедия. Можно представить комедию смешанного типа, где умещается и сатира, и лирика, и беззлобное отображение гримас жизни, и утверждение добрых ее сторон.
Искусство не знает раз навсегда установленных рамок. Оно вечно течет и изменяется, с каждым случаем оно дает новые и новые формы. И не прав тот критик, который подойдет к нему с железным каркасом, куда постарается уместить творение искусства, - влезло - значит - хорошо, не влезло - долой такое творение.
Искусство, как жизнь, - сложно, многоголосо, всегда с каплей противоречивости, и, как у жизни, у него всегда руки закинуты вперед, в туман грядущего. Трудная задача быть хорошим критиком.
Такою смешанного типа комедией является моя последняя пьеса "Фабрика молодости". Разумеется, ее отчаянно ругает критика. Почему? Да потому, что она не влезает ни в один каркас. В ней и фантастика, и сатира на мещанский брак, и горькая лирика любви, и утверждение красоты молодости.
Это совсем не означает, что в пьесе нет твердого стержня, того окончательного ясного вывода, который унесет зритель из театра. К сожалению, в театре б. Корш, где идет сейчас "Фабрика молодости", театр увлекся смешной стороной комедии и не протянул с достаточной ясностью эту нить печальной жизни, страдания возвращенной молодости и найденной радости главного персонажа комедии. Вот почему я принужден сказать два слова об основной нити пьесы.
Это увядшая женщина. Всю себя она отдала слепой и узкой любви к мужу. И он вышвырнул ее, как сношенное белье. Ее страдания никому не нужны, ее попытка самоубийства жалка, как писк раздавленного мышонка. Ее жизнь была в отмирающих формах любовных отношений: женщина, маниакально приносящая всю себя одному человечку, добровольно ушедшая в это рабство, всегда рискует темным и безысходным отчаянием...
Наступает фантастический момент в пьесе: ей возвращают молодость и красоту. Может быть, через двадцать пять лет так и будут омоложать безо всякой фантастики. Не в этом дело. Женщина в 40 лет, несомненно, молода, стары лишь ее заношенные одежды старого быта.
Она сбрасывает их. Да здравствует молодость, солнце над великолепной землей, свобода, крылья радости! - перед ней весь мир, лишь протяни руки.
Теперь она видит всю чудовищную духоту своей старой жизни. Земля вечно молода, жизнь - вечно молода. Тогда она идет и разрушает все то старое и гнусное, что делало ее старухой, она сжигает свои сношенные одежды. И она отказывается от любви, потому что знает ей цену, всю ее горькую иронию.
