Халлдор Лакснесс - Салка Валка
— Так я и поверила всей твоей болтовне о духах и привидениях! Черта с два! Ты сам сказал мне, кто я такая, и я не забуду этого до самой смерти.
— Салка, как ты можешь сердиться, когда к тебе приходят по-хорошему? Тебе всего тринадцать лет, а мне пятнадцать. Мы еще дети. Не уходи. Не смотри так на меня. Салка, ты же знаешь, я пришел проститься с тобой. Может быть, мы никогда больше не увидимся. Я уезжаю на Юг, папа хочет, чтобы я поступил там учиться. Я стану студентом и буду разъезжать по свету и, наверное, никогда не вернусь в Исландию. Я хотел бы подарить тебе одну вещицу, потому что ты такая необычная, так не похожа на других. Еще когда мы были совсем маленькими, Салка, я всегда видел только тебя, я не замечал других детей, ты была такая независимая. Помнишь, как весело нам иногда было, как мы баловались и смеялись по вечерам?
Он достал из кармана маленький серебряный медальон на цепочке и протянул его Салке.
— Зачем он мне? — спросила девочка.
— Это мамин. Внутри моя фотография… когда я был совсем маленьким.
Девочка с удивлением смотрела на драгоценность, затем крепко зажала ее в руке как бы для того, чтобы спрятать от дождя. Ей и во сне не снилось такое сокровище. Она быстро взглянула в глубокие, мечтательные глаза мальчика, которые отличали его от всех других людей на земле, протянула ему руку и прошептала:
— Спасибо!
Противоречивые чувства раздирали ее душу. Она убежала, оставив его одного.
Никакое расставание позже в жизни не кажется таким тяжким, как первое. Как первая любовь — единственно истинная любовь, а все позднейшие только ее отзвуки и отражения, так и позднейшие разлуки всего лишь поэтические отзвуки первой разлуки. Такое расставание — единственное запоминающееся до последнего дня жизни.
— Ты что, не собираешься ложиться, Салка? — спросила старушка.
Время было позднее, а девочка сидела на кухне у огня, делая вид, что читает. Пароход еще не подошел. Не было слышно его гудков. Должно быть, он задержался из-за тумана. Но когда все легли спать, девочка надела на себя толстую коричневую фуфайку и отправилась в поселок. Время приближалось к полуночи.
На пристани, дожидаясь парохода, сидело несколько человек со своими пожитками — вещевыми мешками, ящиками, перевязанными веревкой, — бедняки ведь редко держат свое имущество на солидных запорах. Среди них было несколько поселян из близлежащих деревень. Они направлялись к Югу, одни в поисках работы, другие ехали лечиться. Часть пассажиров еще не прибыла. Пароход мог подойти каждую минуту. Обычно больше получаса он здесь не задерживался. Хлестал холодный, пронизывающий ветер с дождем. Поселок давно уже спал, и ни в одной из хижин не горел огонь. Лодка, принадлежащая торговому дому, на сей раз большая моторка, ждала у причала наготове со включенным мотором, чтобы в любую минуту доставить на борт парохода пассажиров и захватить оттуда почту. Слабый фонарик на лодке освещал ее палубу. Теплый отработанный воздух от мотора ударял девочке прямо в лицо, и в холодной ночной тьме даже его запах казался благоуханием. Холодной, неприветливой ночи нет никакого дела до неспокойного сердца, бьющегося в груди человека. Дождь припустил сильнее, но девочка не обращала на него внимания и не собиралась искать убежища. Она все стояла и стояла под дождем. Холодные капли падали ей на голову, с волос вода стекала на шею и вниз по спине. Пальцы совсем окоченели от холода, но она не замечала этого. Рядом с ней неподвижно, словно неживые, стояли две женщины, закутанные в шали. Незавидна судьба тех людей, что среди ночи, под проливным дождем, ждут своего часа, чтобы отправиться в далекое путешествие. Мужчины давно позабыли вкус табака, но в душе у них теплится надежда, что в других местах лучше, чем здесь.
Высокий мужчина в резиновых сапогах, с испачканным лицом высунулся из рубки посмотреть, не изменилась ли погода. Изменений к лучшему не намечалось, дождь, видимо, зарядил надолго.
— Эй ты, в брюках, что стоишь и мерзнешь на холоде? — обратился он к Салке. — Смотри, закоченеешь!
— Да хочу попрощаться с одной женщиной, — ответила Салка и смахнула с носа дождевую каплю.
— Скажи тем несчастным пугалам, чтобы шли в рубку, не то примерзнут к пристани.
В рубке горел огонь. Команда ожидала, когда закипит большой чайник. Они собирались варить кофе. Двое мужчин лежали на скамейках и вели мирную беседу о рыбной ловле. Молодой парень с обветренными руками, сонный и угрюмый, по-видимому не брившийся более месяца, готовил чашки и сахар. Женщинам предложили сесть на скамейки. Моряки пытались развлечь их разговором, но они сидели грустные, мрачные, как на похоронах. Та, что помоложе, казалась заплаканной. А может быть, у нее распух нос от насморка? Она чуточку косила. У пожилой женщины болели зубы. Салка Валка забралась в уголок у самого входа и притаилась там, стараясь быть совсем незаметной. Перед ней стоял огромный крестьянин в кожаных штанах. Наконец поспел долгожданный кофе, горячий, благоухающий, его наливали в большие кружки и давали к нему по большому куску коричневого жженого сахара. Ну что за кофе это был! Один матрос принялся рассказывать историю о каком-то начальнике уездного суда с Юга, имевшего привычку подъезжать к французским траулерам и выпрашивать тресковые головы. Французы ни слова не понимали, что он говорил. Ну и потеха же была! Женщина с зубной болью не удержалась и заметила, что это мало похоже на правду, а косоглазая отвернулась, чтобы скрыть улыбку. Затем сам шкипер рассказал историю про одного капитана парусного судна, который два дня сряду ругал свою команду за то, что она разбила иллюминатор. Потом снова разливали кофе, предлагали еще сахару — не стесняйтесь, берите. Но тут раздался гудок рейсового парохода. Все поспешно опорожнили кружки, оборвалась интересная история, вдруг утратившая свои достоинства, — все заторопились к выходу. Над морем висел удивительный голубоватый свет, и при виде его возникала слабая надежда, что завтра над фьордом поднимется заря, точь-в-точь как и каждое утро.
— Все готово? — закричал шкипер, выпроваживая Салку Валку на берег. Здесь ей делать было нечего.
Когда девочка уже спустилась на пристань, она увидела двух бегущих мужчин, они опаздывали на пароход.
— Минуточку! — закричал Бьерн Бьернссон мужчинам в лодке, собиравшимся отчалить.
— Поторопитесь! — раздалось ему в ответ. И едва успели мужчины водвориться на палубу, как пароход снялся с якоря. Никто и не заметил Салку Валку.
Арнальдур стоял у мачты под фонарем. На нем было новое пальто. Девочка не могла отчетливо разглядеть его лицо, но ей казалось, что он пристально всматривается в берег. И ни в одном из окошек не было света. Господи, не дай бог, кто-нибудь узнает, что она слоняется здесь среди ночи! Какое счастье, что он не видел ее! Что бы он подумал? Ведь ей только тринадцать лет! Девочка отправилась в обратный путь.
«Ну а если б и заметил, что в этом плохого? — думала она. — Он научил меня читать и писать, а теперь он уезжает в большой мир, чтобы стать важным человеком, и я, наверное, никогда его не увижу».
Она хотела уже повернуться и побежать опять к морю, чтобы в последний раз крикнуть ему «прощай», если корабль еще не успел уйти далеко. Но в этот момент она заметила женскую фигуру в широкой юбке, закутанную в шаль. Наверное, кому-то еще хотелось сказать последнее «прощай». Заметив Салку Валку, женщина резко повернулась и быстро исчезла в темноте. Почему Салка Валка невольно подумала о Херборг из Кофа? Совсем не похоже на нее бегать по ночам и прятаться от людей. Такая женщина выходит только среди бела дня, величественная и торжественная, словно намереваясь осветить своим гордым светом всю вселенную. Может быть, Салке Валке это только почудилось?
Но как бы там ни было, пароход уже скрылся из виду. Он увозил с собой Арнальдура. Арнальдур уехал и никогда не вернется. Ничто не возвращается обратно.
Вот какой это был вечер.
Глава 17
Лучи весеннего солнца завлекают и обманывают людей, как блуждающие огни. Все бесконечные ненастные дни и томительные ночные бдения забываются человеческим сердцем в первый же ясный день, стоит только появиться весеннему солнышку. Но вдруг так же неожиданно возвращается непогода, ненастные дни хуже, чем в прошлом году, такие темные и угрюмые, каких даже старики не припомнят. И вновь наступают ночные бдения, еще безутешнее прежних.
Весна — блаженное время для старых и для малых. Ничто так не воодушевляет, как весна, когда солнце щедро, не щадя сил, излучает тепло.
Сигурлина Йоунсдоттир из Марарбуда вынесла своего мальчика на солнышко и села с ним у южной стены дома, подставив солнцу лицо малыша. Оно было желтое, осунувшееся, морщинистое, как у маленького старичка, глаза большие, веки припухшие. Сколько страданий запечатлено в этих глазах! Но вот солнце бросило свои благотворные лучи на это лицо, как и на другие лица, и стоило матери несколько дней посидеть с ним на солнышке, как мальчик залепетал, сначала слабо, но постепенно голосок его окреп, спокойное воркование радовало материнское сердце.
