Халлдор Лакснесс - Салка Валка
Вскоре она узнала, кто это такой. В школе и на причале все уже было известно. Оказывается, это Бьерн Бьернссон, отец Арнальдура из Кофа. Теперь Салка Валка поняла, почему он показался ей таким знакомым: ямочка на подбородке. Он приехал с Юга, где был большой персоной, владел всем на свете, на суше и на море, точь-в-точь как Йохан Богесен здесь, в Осейри. Такому человеку ничего не стоило платить за содержание сына, хотя старик Йоун особенно не распространялся об этом. Что привело отца Арнальдура в эти края, пока еще никто не знал. Было только известно, что он остановился у своего тестя и что Херборг набрала в лавке всякой всячины — лимонных корочек, цукатов, гвоздики, мармелада, корицы, кардамона. В Кофе с утра до вечера жарили, парили, тушили, варили, пекли. Старый Йоун, этот неисправимый брюзга и скряга, был так ошеломлен приездом знатного гостя, что отпускал покупателям все, что только у него не попросят, — с любой полки, из любого ящика, не возражая ни единым словом и не напоминая никому о предстоящих похоронах. Кое-кто высказал предположение, что Бьерн Бьернссон купит Коф и построит на этом месте особняк не хуже, чем у Йохана Богесена. Когда же удалось выяснить, что он является пайщиком акционерного общества тральщиков в столице, всем стало ясно, что он построит базу для траулеров в Осейри у Аксларфьорда и начнет конкурировать с Йоханом Богесеном. А кое-кто подозревал, что он приехал обследовать золотую жилу, на которую несколько лет назад наткнулся один немец в горах. Кто может знать, что у этих людей на уме?
Был один из унылых воскресных вечеров в конце зимы, когда каждый порыв ветра приносит дождь или град и фьорд окрашивается в угрюмый серый цвет, мало располагающий к поэтическим размышлениям. Улицы, переулки поселка представляли сплошное море грязи. V плохо обутых жителей поселка ноги были вечно мокрые, и это не способствовало поднятию настроения. В ущельях лежал грязноватый, осевший от дождя снег. Никогда так печально не выглядят рыбачьи хижины, как в сумерки пасмурного зимнего дня: ветхие, источенные бесконечными ветрами, они издали кажутся унылыми восклицательными знаками, рассыпанными на заброшенном берегу. Мелькали в окнах грязные детские лица, посиневшие от вечного плача и водянистой каши, зевающие физиономии взрослых, которым нищета мешает оценить по достоинству благовесть дня. Таков был этот вечер.
Неожиданно на пороге кухни в Марарбуде появился Арнальдур Бьернссон в синем костюме, в воротничке. Он не снял кепки, ни с кем не поздоровался. Он был очень серьезен.
— Сальвор, — сказал он, — можно мне поговорить с тобой?
Казалось, он не видел на кухне никого, кроме нее. Но дело в том, что Салка Валка приняла твердое решение — никогда в жизни больше не разговаривать с Арнальдуром Бьернссоном. Никого и никогда не изгоняли так окончательно и бесповоротно из ума и сердца, как был изгнан Арнальдур из ума и сердца Сальвор Вальгердур Йоунсдоттир. Принять такое решение побудила ее не только недавняя ссора. Увидев отца Арнальдура, Салка поняла, какая пропасть лежит между этим мальчиком и ею, девчонкой, растущей без отца и если хорошенько разобраться, то и без матери, нищей, грязной оборванной. Раньше она обвиняла Арнальдура в том, что он тянется к богачам, преклоняется перед ними, теперь ей стало ясно, что дело вовсе не в преклонении. Мальчик, у которого такой отец, сам принадлежит к знати. Теперь он казался ей таким же далеким и чужим, как семейство купца Богесена. Нет, никогда, никогда в жизни она не заговорит с ним. Тем не менее, как только он позвал ее, она быстро поднялась и вышла с ним из комнаты.
— Ты не пройдешься со мной к берегу? — спросил мальчик.
Девочка стала подыскивать в своем словарном запасе такие выражения, которые бы на всю жизнь запали ему в сердце. Но прежде чем она успела найти эти горькие, уничтожающие слова, которые заставили бы его попять, что даже сама вечность неспособна затушить бушующее пламя вражды между ними, неспособна поглотить то безбрежное море, которое разделило их навсегда, он успел сказать все, что собирался.
— Салка, я пришел проститься с тобой. Я уезжаю.
Она остановилась посреди выгона, где все еще было сковано морозом, и посмотрела на него.
— Уезжаешь? Куда?
Он произнес прекрасные солнечные слова, так долго волновавшие ее детские мечты, обещавшие осуществление всех надежд — когда-то давным-давно, еще до того, как время обогатило ее печальным опытом; когда она и мать еще не были «двумя женщинами», а имеете мечтали о путешествии и о достижении желанной цели.
— На Юг!
Когда он произнес эти два слова, ей показалось, что все ее старые мечты встали перед ней, как мираж, и опустились в море; так однажды Красное море поглотило египтян. Над фьордом пронеслась дождевая тучка. Ее подхватил ветер, закружил, и Салка почувствовала у себя на лице первые капли дождя.
— Ты думаешь, меня это интересует? — спросила девочка с притворным безразличием. Жизнь очень рано научает наше сердце притворяться, чтобы оградить его от ударов судьбы.
— Я знаю, я поступил плохо с тобой, очень плохо, — начал мальчик, с трудом произнося слова. — Но человека окружает много злых духов…
Девочка не отвечала. Она вдруг сконфузилась, ей стало обидно и неприятно, что ей всего лишь тринадцать лет. Она внушила себе, будто зла на него, но сейчас обнаружила, что только испугалась, испугалась так сильно, что ей хотелось бежать куда глаза глядят и спрятаться. Они подошли к берегу. Грозовая туча висела прямо над ними. Град полосовал воздух и бил воду, как целое полчище белых иголок. Мальчик поднял воротник куртки. Он был еще не так богат, чтобы носить непромокаемый плащ.
— Я знаю здесь на берегу одно место под скалой, — наконец сказала девочка, — там можно спрятаться. Пошли, я там иногда сижу.
Они побежали, она впереди. Забравшись в укрытие под скалой, они некоторое время молча наблюдали, как град барабанит по прибрежной гальке; постепенно он становился мягче, превратился сначала в снежные хлопья и наконец в дождь.
— Салка, — начал мальчик. — Злые духи хотят подчинить меня своей воле, иногда они являются ко мне ночью, становятся у изголовья, начинают гримасничать и смеяться мне в лицо. Они внушают мне разные мысли. Они хотят заставить меня делать такие ужасные вещи, что я даже сказать тебе не могу. Иногда эти духи принимают образ страшных женщин… Никому на свете я не решусь рассказать, как они выглядят или что они делают.
— Чепуха, — заявила девочка, не глядя на него. — Все это выдумки вроде тех, что ты мне рассказывал о женщине, которая исчезла за голубыми горами. Эту историю о твоей матери ты выдумал. Ты сочинил, что она уехала в какую-то красивую страну. Она ушла навсегда. Она умерла, как умирают другие люди. Теперь мне все понятно. Это когда я была маленькая, я верила всякой чепухе, что ты мне говорил.
Девочка сама себе удивлялась, как это она сидит с ним наедине и высказывает все, что думает. Но никому, кроме бога, не было известно, как билось сейчас ее сердце. У мальчика, как у фанатика, вера которого подвергается нападкам, — в глазах появился подозрительный блеск, он потерял контроль над своим голосом.
— Сальвор, любой может сказать: это ложь, что ты существуешь. Быть может, то, что ты существуешь, выдумка, но все же я сижу здесь и говорю с тобой, выдумка это или нет. Мне совершенно безразлично, сумеет ли Херборг убедить тебя и других в том, что я лгу. Мне лучше других известно, с кем я разговариваю ночью, во сне, и днем. Я знаю тех, кто хочет погубить меня. Я знаю, кто спасет меня и вырвет из их лап.
— Неужто ты думаешь, меня может интересовать все, что тебе кажется и чудится? — сказала девочка. — Ну, мне пора, я замерзла. Счастливого пути! Прощай!
Она поднялась и вышла из укрытия, собираясь бежать домой.
Мальчик вскочил на ноги и преградил ей путь.
— Нехорошо, Салка, так относиться ко мне, я пришел к тебе как друг. Я не сказал и половины того, что собирался. Подожди немного. Я знаю, я неправильно поступал, что носил коньяк Аугусте, но поверь — больше ничего не было. Она смеялась и издевалась надо мной и даже назвала меня молокососом. Я думал, она хорошая девушка, но видишь, какая она оказалась. Женщина-дух предупредила меня, чтобы я остерегался Аугусты. Этот же дух сказал мне, чтобы я пришел к тебе и попросил у тебя прощенья.
— Женщина-дух? О чем ты говоришь? Ничего не понимаю!
— Она предсказала все, что должно со мной случиться. Она предсказывала, что приедет мой отец и увезет меня на Юг, и многое, многое другое. Она охраняет меня.
— Так я и поверила всей твоей болтовне о духах и привидениях! Черта с два! Ты сам сказал мне, кто я такая, и я не забуду этого до самой смерти.
— Салка, как ты можешь сердиться, когда к тебе приходят по-хорошему? Тебе всего тринадцать лет, а мне пятнадцать. Мы еще дети. Не уходи. Не смотри так на меня. Салка, ты же знаешь, я пришел проститься с тобой. Может быть, мы никогда больше не увидимся. Я уезжаю на Юг, папа хочет, чтобы я поступил там учиться. Я стану студентом и буду разъезжать по свету и, наверное, никогда не вернусь в Исландию. Я хотел бы подарить тебе одну вещицу, потому что ты такая необычная, так не похожа на других. Еще когда мы были совсем маленькими, Салка, я всегда видел только тебя, я не замечал других детей, ты была такая независимая. Помнишь, как весело нам иногда было, как мы баловались и смеялись по вечерам?
