Оноре Бальзак - Шуаны, или Бретань в 1799 году
— Ах, вы кстати напомнили мне! Скажите, мой конвой и я сама, — ну, словом, ваши защитники, — промолвила она с иронией, — мы будем здесь в безопасности?
— Да, даю в этом честное слово дворянина! Кто бы вы ни были, мадмуазель, вам и вашим людям нечего бояться в моем доме.
В этом торжественном обещании звучало такое искреннее благородство, что мадмуазель де Верней совершенно успокоилось за судьбу республиканцев. Она хотела что-то сказать, но промолчала, так как в эту минуту подошла г-жа дю Га. Эта женщина слышала или угадала часть разговора влюбленных и почувствовала немалую тревогу, поняв, что между ними уже нет никакой враждебности. Заметив г-жу дю Га, маркиз предложил мадмуазель де Верней руку и быстро повел ее к дому, словно хотел избавиться от назойливого преследования.
«Я им мешаю», — сказала про себя г-жа дю Га, не двигаясь с места.
Она видела, что примирившиеся влюбленные направились к крыльцу и, как только отошли от нее подальше, остановились поговорить.
— Да, да, я мешаю им, — повторила она. — Но очень скоро эта тварь больше не станет мешать мне. Клянусь, что пруд будет ей могилой! Я сама сдержу твое «слово дворянина». Разве она не будет в безопасности, когда очутится под водой?
Она пристально всматривалась в спокойную зеркальную гладь маленького озера, блестевшую направо от замка, как вдруг услышала шорох в колючем прибрежном кустарнике и при свете луны увидела неуклюжую фигуру Крадись-по-Земле, появившуюся из-за ствола старой вербы. Надо было хорошо знать шуана, чтобы различить его в скопище голых узловатых стволов, — его фигура сливалась с ними. Г-жа дю Га опасливо посмотрела вокруг и увидела, что кучер ведет лошадей в конюшню, находившуюся в правом крыле замка, обращенном к тому берегу, где спрятался Крадись-по-Земле, а Франсина направляется к влюбленным, забывшим в эту минуту весь мир. Тогда г-жа дю Га подошла к берегу и приложила палец к губам, требуя этим знаком полного молчания, а затем шуан скорее угадал, чем услышал, следующие слова:
— Сколько вас здесь?
— Восемьдесят семь.
— А их только шестьдесят пять. Я сосчитала.
— Ладно, — ответил со свирепым удовлетворением дикарь. Он внимательно следил за каждым движением Франсины и мгновенно скрылся за стволом вербы, как только увидел, что девушка обернулась и взглядом ищет г-жу дю Га, за которой она не переставала наблюдать, инстинктивно чувствуя в ней врага.
На парадном крыльце появилось семь-восемь человек, которых, видимо, привлек шум экипажа, и послышались возгласы:
— Приехал Молодец! Молодец приехал! Вот он!..
На эти возгласы выбежали еще люди, и разговор влюбленных прервался. Маркиз де Монторан быстро подошел к собравшимся на крыльце дворянам, властным жестом велел всем замолчать и указал на аллею, в конце которой уже шагали республиканские солдаты. Увидев столь знакомые синие мундиры с красными отворотами и блестящие штыки, удивленные заговорщики воскликнули:
— Вы, значит, явились для того, чтобы предать нас?
— Тогда я не стал бы предупреждать вас об опасности, — с горькой улыбкой ответил маркиз. — Синие, — продолжал он после краткого молчания, — конвоируют вот эту молодую даму; ее великодушие почти чудом спасло нас сегодня, когда мы чуть не погибли в алансонской гостинице. Мы потом расскажем вам об этом приключении. Дама и ее конвой находятся здесь, по моему обещанию, в безопасности, и мы должны принять их, как друзей.
Госпожа дю Га и Франсина подошли к крыльцу; маркиз галантно предложил мадмуазель де Верней руку, дворяне расступились и, пропуская их, старались увидеть лицо незнакомки, ибо г-жа дю Га уже сумела разжечь их любопытство, подав им украдкой несколько красноречивых знаков. В первой комнате мадмуазель де Верней увидела большой, прекрасно сервированный стол человек на двадцать гостей. Столовая сообщалась с просторной залой, где вскоре все собрались. Обе комнаты убранством своим вполне соответствовали той картине разрушения, какую замок представлял снаружи. Панели из полированного орехового дерева, но грубой топорной работы, разбухли, разошлись и, казалось, вот-вот отвалятся от стен. Мрачный их цвет усиливал унылый характер высоких покоев без зеркал и занавесей, а скудная и ветхая старинная мебель была под стать всему развалившемуся строению. Мари заметила планы и географические карты, развернутые на большом столе, а в углах комнаты грудами лежали сабли и карабины. Все здесь свидетельствовало о каком-то важном совещании предводителей шуанов и вандейцев. Маркиз подвел мадмуазель де Верней к огромному, источенному червями креслу, стоявшему у камина. Франсина встала позади своей госпожи, прислонившись к спинке этого кресла.
— Разрешите мне на минутку заняться обязанностями хозяина, — сказал маркиз и, отойдя от дам, присоединился к гостям, разбившимся на группы.
Франсина увидела, как после нескольких слов Монторана предводители мятежников принялись торопливо прятать оружие, карты и все, что могло возбудить подозрение республиканских офицеров; некоторые сняли с себя широкие кожаные пояса с пистолетами и охотничьими ножами. Маркиз попросил всех соблюдать величайшую осторожность и вышел, сказав, что должен позаботиться о приеме неприятных гостей, которых послал ему случай. Мадмуазель де Верней спокойно грелась у камина, протянув ноги к огню, и, когда Монторан выходил, она даже не повернула головы, обманув этим ожидание собравшихся, ибо всем хотелось посмотреть на нее. Только одна Франсина заметила, как изменилось поведение гостей после ухода молодого вождя. Дворяне обступили г-жу дю Га, она о чем-то рассказывала им вполголоса, и все слушатели не раз поглядывали на обеих незнакомок.
— Вы ведь знаете Монторана! — говорила г-жа дю Га. — Влюбился в одно мгновение, и вы, конечно, понимаете, что самые разумные советы в моих устах казались ему подозрительными. И наши парижские друзья, и господа де Валуа, и д'Эгриньон из Алансона, все предупреждали его, все сообщали, что ему готовят ловушку, что на него хотят напустить продажную тварь, а он увлекся первой встречной, вот этой девкой, которая, как я совершенно точно узнала, присвоила себе благородное имя, чтобы опозорить его, которая, оказывается, и т.д., и т.д...
В этой особе читатель, вероятно, узнал женщину, подстрекавшую напасть на тюрготину, и в нашем повествовании она сохранит то имя, которое помогло ей, когда она проезжала через Алансон, избегнуть опасности. Огласив ее настоящее имя, мы лишь оскорбили бы благородную семью, и без того уже глубоко удрученную прискорбными поступками этой молодой дамы, а к тому же ее судьба была сюжетом одной из наших Сцен. Вскоре слушатели г-жи дю Га стали проявлять дерзкое, почти враждебное любопытство, и до слуха Франсины долетело несколько довольно резких замечаний; она коротко предупредила свою госпожу и, отойдя от кресла, укрылась в амбразуре окна. Мари встала и, повернувшись к кучке наглецов, бросила на них взгляд, исполненный достоинства, даже презрения. Красота, изящество, гордая осанка мадмуазель де Верней сразу изменили расположение духа ее врагов: послышался лестный шепот восхищения. Два-три человека, внешность которых свидетельствовала о привычке к изысканной учтивости, какая приобретается только в придворных кругах, подошли к ней с любезным видом. Строгая ее благопристойность внушала им почтение. Никто не решался заговорить с ней, никто не решался обвинять ее, напротив, она сама казалась их судьей. Руководители войны во имя бога и короля мало походили на те портреты, которые она любила создавать в воображении. Борьба, поистине великая, сразу сузилась в ее глазах до ничтожных размеров, когда она увидела физиономии этих захолустных дворян, лишенные жизни и выразительности, кроме двух-трех энергических лиц. С высот поэзии Мари вдруг упала в мир действительности. Прежде всего эти лица, казалось ей, говорили скорее о склонности к интригам, чем о любви к славе; и действительно, корысть вложила оружие в руки всех этих дворян; если им и случалось действовать героически, то здесь они предстали во всей своей наготе. Утратив иллюзии, мадмуазель де Верней стала пристрастной и не распознала тут немногих искренних людей, позднее отличившихся своей самоотверженностью. Манеры у большинства гостей были вульгарные. Лишь несколько человек выделялись среди прочих своеобразием облика, но это стиралось условностями аристократического этикета. Если Мари и готова была признать за ними тонкость ума и обращения, она увидела в них полное отсутствие той простоты, того величия, к которым ее приучили люди победоносной Республики. Это ночное сборище в старинном полуразрушенном замке с облезлыми украшениями, так подходившими к фигурам гостей, вызвало у нее невольную усмешку: она увидела тут символическую картину монархии. С радостью подумала она, что, по крайней мере, маркиз играет первую роль среди этих людей, единственным достоинством которых в ее глазах была преданность делу, обреченному на гибель. На этом фоне она нарисовала образ своего возлюбленного, с восторгом выделяя его необычность, а во всех этих жалких, убогих фигурах уже видела лишь орудие его благородных намерений. В эту минуту в соседней комнате послышались шаги маркиза. Заговорщики тотчас разбились на группы, и перешептывание прекратилось. Словно школьники, затеявшие в отсутствие учителя какую-то проделку, они поспешили скрыть это показным порядком и тишиной. Вошел Монторан, и Мари им залюбовалась: он был самым молодым, самым красивым и самым главным. Как король среди своего двора, он переходил от одной группы к другой, распределяя легкие поклоны, рукопожатия, взгляды, слова одобрения или порицания, выполняя обязанности предводителя с такой грацией и уверенностью, какой трудно было ожидать от юноши, которого она недавно упрекала в ветрености. Появление маркиза положило предел назойливому любопытству, но вскоре злобные слова г-жи дю Га оказали свое действие. Барон дю Геник, по прозвищу «Ответчик», по своему имени и положению лишь один среди всех этих людей, собравшихся для каких-то важных дел, пользовался правом запросто обращаться с Монтораном; он взял его под руку и отвел в сторону.
