Оноре Бальзак - Шуаны, или Бретань в 1799 году
— В силу какого закона вы приговариваете шуанов к смерти? — спросила она Мерля.
— В силу декрета от четырнадцатого фруктидора сего года, коим департаменты, охваченные мятежом, объявлены вне закона; в них введены теперь военные суды, — ответил республиканец.
— Чему я обязана, что вы сейчас удостаиваете меня столь внимательного взгляда? — спросила она у молодого вождя шуанов.
— Тому чувству, которое ни один воспитанный человек не решится высказать женщине, какова бы она ни была, — тихо ответил маркиз де Монторан, наклоняясь к ней. — Довелось же нам жить в такое время, — продолжал он уже громко, — когда веселые девицы исполняют обязанности палача и даже превосходят его в искусстве играть топором...
Она пристально взглянула на Монторана, затем, восхищенная смелостью этого человека, оскорбившего ее в ту минуту, когда она в своих руках держала его жизнь, усмехнулась с нежным лукавством и сказала ему на ухо:
— У вас слишком упрямая голова, палачам она не понравится, я сохраню ее для себя.
Маркиз изумленно посмотрел долгим взглядом на эту непостижимую девушку, любовь которой торжествовала надо всем, даже над самыми тяжкими оскорблениями: за такую обиду, которую женщина никогда не простит, она мстила прощением. Глаза его стали менее суровыми, менее холодными, и выражение грусти промелькнуло в чертах его лица. Страсть его уже была сильнее, чем он думал. Мадмуазель де Верней, довольствуясь этим слабым залогом желанного примирения, ласково взглянула на него и подарила его улыбкой, подобной поцелую. Затем она откинулась к стенке кареты, решив больше не рисковать счастливой развязкой этой драмы, уверенная, что своей улыбкой она возобновила ее начало. Ведь она была так красива, так хорошо умела побеждать препятствия в любви, так привыкла играть всем и смело идти вперед наудачу. Она так любила все неожиданное, необычное, любила бури жизни!
Вскоре по приказанию маркиза карета свернула с большой дороги и направилась к Виветьеру по узкому проселку, тянувшемуся меж двух высоких откосов, засаженных яблонями, и похожему скорее на ров, чем на дорогу. Путешественники обогнали синих, и конвой медленно двинулся за каретой к старому замку, — сероватая его кровля то появлялась, то исчезала за деревьями, окаймлявшими дорогу, на которой несколько отставших солдат вязли в липкой грязи, с трудом вытаскивая из нее башмаки.
— Здорово это похоже на дорогу в рай! — воскликнул Скороход.
Благодаря опытности кучера мадмуазель де Верней довольно скоро увидела замок Виветьер. Он стоял на скалистом холме, выступавшем точно мыс между двух глубоких прудов, и пробраться к нему можно было только по узкой мощеной плотине. Часть полуострова, где находились строения и сады, на некотором расстоянии от фасада замка была защищена широким и глубоким рвом, куда спускали лишнюю воду из прудов, и, таким образом, возник настоящий остров, неприступное, драгоценное убежище для любого полководца, ибо захватить его тут врасплох можно было только с помощью измены. Когда заскрипели петли ворот и путешественники въехали под стрельчатый свод портала, разрушенного в предшествующую войну, мадмуазель де Верней высунула голову из окна кареты. От мрачных красок картины, представшей ее взорам, почти исчезли баюкавшие ее мечты о любви и обольщении. Карета въехала на широкий, почти квадратный двор, замкнутый отвесными берегами прудов. Единственным украшением этих крутояров, которые омывала вода, местами затянутая зелеными пятнами, были оголенные деревья с корявыми стволами и огромными седыми кронами, поднимавшиеся над тростником и кустарниками, словно забавные чудища. Эта уродливая изгородь, казалось, ожила и заговорила, когда с громким кваканьем запрыгали в воду лягушки, а испуганные лысухи, пробудившись от шума и стука колес, с плеском вылетели на середину прудов. Двор, окруженный высокой увядающей травой, утесником, низкорослыми деревьями и кустами растений-паразитов, исключал всякую мысль о порядке и пышности. Замок, видимо, уже давно был заброшен. Крыши осели, как будто от тяжести завладевшей ими растительности. В стенах, хотя и построенных из прочного сланца, которым изобилует Бретань, змеились трещины, и плющ цеплялся за них своими щупальцами. Замок обращен был фасадом к пруду и состоял из двух крыльев, соединенных под прямым углом высокою башней; прогнившие двери и ставни, свисавшие с петель, ржавая чугунная балюстрада и ветхие оконные рамы как будто готовы были рухнуть на землю при первом порыве бури. Холодный ветер завывал в этой развалине, а мглистый свет луны придавал ей мрачный облик огромного привидения. Лишь увидев воочию серые и синеватые краски гранитных глыб, сочетавшиеся с черными и бурыми тонами сланца, можно понять, насколько верен образ, который вызывал в зрителе этот пустой и темный остов. Щели между камнями, зияющие окна, зубчатая башня, дырявые крыши в самом деле придавали ему вид скелета, и хищные птицы, с криком слетевшие с него, добавили еще одну черту к этому смутному сходству. Высокие ели, посаженные за домом, покачивали над крышей темными своими ветвями, а некогда подстриженные тисы, украшавшие углы здания, окаймляли его траурными фестонами, словно края погребального покрова. И, наконец, форма дверей, грубые орнаменты, отсутствие стройности в архитектуре — все указывало, что это один из феодальных замков, которыми, пожалуй, по праву гордится Бретань, ибо они представляют собою на этой гаэльской земле исторические памятники туманных времен, предшествовавших установлению монархии. Слово «замок» всегда вызывало в воображении мадмуазель де Верней традиционные представления, и теперь, грациозно выпрыгнув из кареты, она с ужасом смотрела на эту картину, поразившую ее зловещим своим характером, и раздумывала в одиночестве, как ей поступить. Франсина услышала, как с облегчением вздохнула г-жа дю Га, чувствуя себя в безопасности от синих; бедная девушка невольно вскрикнула, когда ворота захлопнулись и она оказалась запертой в крепости, воздвигнутой самой природой. Монторан бросился к мадмуазель де Верней, угадав, какие мысли ее беспокоят.
— Замок этот разрушила война, — сказал он с легкой грустью, — так же как вы разрушили воздушный замок моей мечты о нашем счастье.
— Как так? — в изумлении спросила она.
— А разве вы действительно «молодая, благородная и умная женщина»? — иронически спросил он, повторяя слова, которые она так кокетливо произнесла, беседуя с ним на дороге.
— Кто вам сказал, что это неправда?
— Друзья, люди, вполне заслуживающие доверия, которые заботятся о моей безопасности и охраняют меня от предательства.
— От предательства? — переспросила она с насмешливой улыбкой. — Разве Алансон и командир Юло уже так далеко отсюда? У вас плохая память! Опасный недостаток для главы политической партии! Но если друзья так властно господствуют над вашим сердцем, — добавила она с редкостной дерзостью, — любите ваших друзей. Ничто не может сравниться с радостями дружбы. Прощайте! Ни я, ни солдаты Республики не войдем сюда.
В порыве уязвленной гордости и презрения она бросилась к воротам, и весь ее облик дышал таким благородством и таким отчаянием, что мысли маркиза изменились; да и так трудно было ему отказаться от своих желаний, что он вновь стал неосторожным и легковерным. Ведь и он уже любил ее! Обоим влюбленным не хотелось поссориться.
— Добавьте только одно слово, и я вам поверю, — сказал он умоляющим тоном.
— Одно слово? — иронически повторила она сквозь зубы. — Слово?.. Нет. Ни единого жеста.
— Ну, хоть побраните меня, — просил он, пытаясь взять ее за руку, но девушка отняла у него руку, — если только вы осмелитесь сердиться на вождя мятежников за то, что теперь он стал настолько же недоверчивым и мрачным, насколько был недавно веселым и доверчивым...
Мари посмотрела на него без гнева, и он добавил:
— Вы знаете мою тайну, а я вашей тайны не знаю.
При этих словах алебастровое чело девушки как будто потемнело. Она строго посмотрела на Монторана и ответила:
— Мою тайну?.. Никогда!
В любви каждое слово, каждый взгляд исполнены особого красноречия, но мадмуазель де Верней не выразила своим ответом ничего определенного, и, как ни был догадлив Монторан, он не мог раскрыть тайный смысл этих слов, хотя волнение, звучавшее в голосе девушки, живо затронуло его любопытство.
— Странная у вас манера рассеивать подозрения! — воскликнул он.
— А у вас еще остались какие-то подозрения? — спросила она, смерив его взглядом, словно говорила: «Разве у вас есть какие-то права на меня?»
— Мадмуазель, — ответил он покорно, но с твердостью, — ваша власть над республиканскими войсками, этот конвой...
— Ах, вы кстати напомнили мне! Скажите, мой конвой и я сама, — ну, словом, ваши защитники, — промолвила она с иронией, — мы будем здесь в безопасности?
