Л Н. Толстой - Полное собрание сочинений. Том 17
Возьму опять известный мне Крапивенский уезд, для того чтобы показать, какое различие от существующего может дать предлагаемое устройство. Что при разрешении народу открывать школы, где и какие он хочет, явится тотчас же вновь очень много школ, для меня не может быть никакого сомнения. Я убежден, что в Крапивенском уезде, в котором находится 50 приходов, в каждом приходе всегда будет школа, так как приходы всегда центры населений, и так как из всех церковно-служителей всегда найдется один, который способен учить, имеет к этому и охоту и найдет выгоду. Кроме церковно-служительских, вероятно, откроются те 40 школ, которые были закрыты (или вернее 30, так как в числе закрытых были церковно-служительские), и вновь откроется школ весьма много, так что с существующими 20-ю школами не в долгом времени явится количество, недалекое от 400.
Поверят или не поверят мне в этом, я предположу, что в Крапивенском уезде при передаче этого дела в руки народа вновь открылось 380 школ, итого будет 400 школ, и постараюсь определить, возможно ли существование этих 400 школ, то есть почти в 20 раз больше того, что есть, — при тех же условиях, которые я предполагал при рассмотрении существующего порядка.
Предполагая, что все крестьяне платят по 15 коп. с души и земство дает 3.000 руб., собирается 9.000 руб., которых только достает на 30 школ при прежнем устройстве. При новом же устройстве:
Полагаю, что остались из старых нераздельными 10 школ; полагаю учителю в этих больших школах по 20 руб. в месяц, на семь зимних месяцев 1.400 руб.
Полагаю, что при каждом приходе основалась школа с платою по 5 руб. в месяц, на 50 школ — 1.750 руб.
Полагаю, что остальных 340 — дешевых, по 2 руб. в месяц; по 15 руб. на школу, на 340 школ — 5.100 руб. Итого на 400 школ выйдет жалованья 8.250 руб. На училищные пособия и разъезды остается 750 руб.
Цыфры жалованья учителям поставлены мною не произвольно; но дорогим учителям — дороже, чем они получают теперь помесячно круглый год. Точно так же и церковно-служителям столько, сколько в большинстве случаев берут они за обучение. Школы же дешевые, по два рубли в месяц, положены мною гораздо дороже, чем нанимают крестьяне в действительности, так что этот расчет может быть смело принят. При этом расчете составляется и то ядро старших учителей из 10 дорогих и 10 или более церковно-служителей. Очевидно, что только при этом расчете школьное дело становится на степень серьезного и возможного дела и имеет ясную и определенную будущность.
Вижу, что желая сначала только восстановить сказанное мною в заседании комитета грамотности, я не написал многого того, чтò говорил, и написал еще больше того, чтò не говорил. Но дело не в том, чтò я сказал именно в то-то время и в том-то месте, а в том, чтò я имею высказать. Я рад случаю высказать почти всю мою педагогическую исповедь, именно потому, что занятия мои не позволяют мне тратить времени на одну из самых праздных людских деятельностей, на полемику.
Если высказанное мною теперь не убедит никого, значит, я не умел выразить то, чтò хотел, и переспоривать никого не желаю. Я знаю, что нет безнадежнее глухих, как те, которые не хотят слышать. Я знаю, кàк это бывает с хозяевами. Новая молотилка куплена дорого, поставлена, пустили молотить. Молотит дурно, как ни подвинчивай доску, нечисто молотит, и зерно идет в солому. Но хоть и убыток, хоть и ясный расчет бросить молотилку и молотить иначе, но деньги потрачены, молотилка налажена, — «пускай молотит», говорит хозяин. То же будет и с этим делом. Я знаю, еще долго будут процветать наглядные обучения, и кубики, и пуговки вместо арифметики, и шипение, и сикание для обучения букв, и 20 школ немецких дорогих — вместо нужных 400 дешевых народных. Но я тоже твердо знаю, что здравый смысл русского народа не позволит ему принять эту навязываемую ему ложную и искусственную систему обучения.
Народ, главное заинтересованное лицо и судья, и ухом не ведет теперь, слушая наши более или менее остроумные предположения о том, какими манерами лучше приготовить для него духовное кушанье образования; ему всё равно, потому что он твердо знает, что в великом деле своего умственного развития он не сделает ложного шага и не примет того, чтò дурно, — и как к стене горох будут попытки по-немецки образовывать, направлять и учить его.
Граф Лев Толстой.
НЕОПУБЛИКОВАННОЕ, НЕОТДЕЛАННОЕ И НЕОКОНЧЕННОЕ
* СКАЗКА.
...... и я потерялъ сознаніе. Когда я очнулся, я былъ уже не на пескѣ, не въ пустынѣ, а26 на постелѣ между27 живыми существами. — Два28 такія существа сидѣли на скамьѣ подлѣ меня — одно било масло въ бутыли, другое плело29 какое то торпище (?).30 Третье существо сидѣло у стола и что то дѣлало.31 Увидавъ, что я очнулся, они переговорили что-то на неизвѣстномъ мнѣ языкѣ и дружелюбными знаками показали мнѣ, что я не долженъ ихъ бояться. Въ тотъ же день я всталъ и могъ32 ходить,33 на другой день я34 почувствовалъ еще болѣе силы и скоро совсѣмъ поправился. Я два года прожилъ въ этомъ городѣ неизвѣстной середины Африки, называемомъ городомъ Дюлей,35 и успѣлъ36 узнать ихъ37 языкъ, характеръ, образъ правленія и жизни и ихъ занятія. — Первое, что поразило меня въ жизни Дюлей, было необыкновенная плачевность и быстротечность ихъ жизни. Всѣ люди, которыхъ я видѣлъ, носили на себѣ очевиднѣйшіе зародыши смерти, и всѣ на моихъ глазахъ съ каждымъ днемъ, съ каждымъ часомъ, съ каждой минутой38 таяли или, если по правдѣ сказать, гнили. Каждый день я замѣчалъ, какъ они морщились, калянѣли, вывѣтривались, изъ нихъ выпадали зубы, волоса, и они мерли, другіе39 еще не вывѣтривались и не сгнивали, подрѣзывались иногда въ зародышѣ какой то невидимой рукой и мерли. Но всѣ Дюли несмотря на это очевидно были лишены способности видѣть тотъ законъ смерти, подъ которымъ они были рождены, и наблюдали очень тонко многое постороннее, но не видѣли того, что они не живутъ, а только разными40 путями умираютъ. Когда я выучился ихъ языку, я нѣсколько разъ хотѣлъ обратить на это ихъ вниманіе, но на языкѣ ихъ не было для того настоящихъ словъ.41 Я прожилъ 18 лѣтъ среди этаго народа и сообразно съ предположеніями этно- и географовъ нашелъ этотъ народъ дикимъ, но въ противность общему поверхностному мнѣнію о дикости, я не нашелъ ихъ просто дикими, т. е. съ отсутствіемъ сложности жизни; но я нашелъ въ нихъ жизнь весьма сложную, возникшую изъ вѣковыхъ историческихъ условій. Дикими же я ихъ считаю потому, что несмотря на то, что нѣкоторыя матерьяльныя стороны жизни ихъ были весьма и весьма усложнены, у нихъ были только начатки понятій о наукѣ, о философіи, о религіи,42 и начатки столь запутанные, кривотолковыя, что только съ большимъ трудомъ послѣ 10 лѣтъ жизни и изученія ихъ языка и нравовъ я сталъ понемногу понимать ихъ, и въ настоящемъ сочиненіи попытаюсь изложить ихъ, какъ они мнѣ открывались. —
1) Браки и семьи, 2) собственность, 3) суды, 4) администрация, 5) торговля и богатство, 6) обученіе, 7) наука, 8) религія. Дюли подраздѣляютъ себя на много различныхъ подраздѣленій, кастъ и сословій, имѣющія каждое свой отличительный знакъ.43 Отличіе это состоитъ въ цвѣтѣ и количествѣ пуговицъ, которыя они носятъ на колпачкахъ. Но подраздѣленія эти не существенны. Одно настоящее подраздѣленіе есть слѣдующее: Дюли работающіе, т. е. производящіе что нибудь новое, посредствомъ труда, и дюли44 разрушающіе, уничтожающіе. — Первые преимущественно живутъ въ деревняхъ,45 вторые въ городахъ.46 Въ противность того, что можно бы ожидать, производ[ители] пользуются презрѣніемъ, a уничтожающіе — почетомъ и тѣмъ большимъ почетомъ, чѣмъ больше они уничтожаютъ. Отсюда стремленіе производи[телей] перейти въ разрядъ уничтожающихъ, вслѣдствіи того уменьшеніе производ[ителей].47 Въ бесѣдѣ нашей я спросилъ, для чего такъ. Мнѣ отвѣчали: для того, чтобы потребителямъ лучше жить. Но которые скорѣе гніютъ? Потребители.
————
* ЖИТІЕ И СТРАДАНІЕ МУЧЕНИКА ЮСТИНА ФИЛОСОФА.
(1874—1875 гг.)
Юстинъ мученикъ родился въ странѣ Сирской Палестинской, въ округѣ Самаріи, въ городѣ по старому прозванію Сихемъ, по новому Неаполисъ Флависскiй. Родитель его былъ рода хорошаго и славнаго и по вѣрѣ Эллинъ и самъ онъ, прежде чѣмъ ему просвѣтиться вѣрою, былъ идолопоклонникъ. — Онъ смолоду былъ отданъ въ книжное ученіе48 и, будучи остръ разумомъ, скоро понялъ элинскую <пре>мудрость. Навыкнувъ краснорѣчію, возжелалъ онъ философіи и сперва отдался въ ученіе49 философу изъ стоиковъ, чтобъ узнать ихъ мудрованіе. Но какъ было въ немъ большое желаніе познать Бога, то пожимши у стоическ[аго] фил[ософа] немного времени и о Богѣ ничего не узнавши (для того что стоикъ Бога не зналъ и50 знаніе за ненужное почиталъ), перешелъ онъ къ другому учителю, тоже изъ философовъ, по прозванію перипатетиковъ, къ человѣку по своему премудрому.
