Джон Фаулз - Мантисса
– О Боже мой!
– Представь только наши слившиеся в предельной близости тела, ожидающие вечной кульминации! – Голос умолкает, словно осознав, что слишком высоко взлетел в своих лирических пропозициях; затем продолжает несколько более умеренно: – Вот что ты разрушил. Теперь это – за пределами возможного. Навеки.
Он мрачно смотрит в тот угол, откуда раздавался голос.
– Поскольку я больше не способен тебя визуализировать, я не могу даже представить себе, что я такое упустил. – Подумав, добавляет: – А что касается ожидания вечной кульминации, это больше напоминает обыкновенный запор, чем что-нибудь иное.
– Ты просто невообразимо лишен всякого воображения! И всяких чувств к тому же.
Теперь он скрещивает на груди руки и, с рассчитанным коварством, устремляет взгляд на пустой стул возле углового столика.
– Впрочем, к твоему сведению, я все еще помню ту темнокожую девушку.
– Не желаю о ней даже и упоминать! И вообще, с самого начала эта идея была совершенно излишней.
– И как здорово она тебя переплюнула. Что касается внешности.
– Как же ты можешь судить? Ведь ты забыл, как я выгляжу!
– Процесс дедукции. Если она была такая, то ты должна была бы быть иной.
– Но одно вовсе НЕ следует из другого!
Он откидывается назад, опираясь на локоть.
– Я все еще ощущаю ее прелестную темно-смуглую кожу, ее тело – такое жаркое, плотно сбитое, с такими роскошными формами… Она была просто потрясающая. – Он улыбается пустому стулу в углу палаты. – Из чего, боюсь, я должен заключить, что ты, видимо, довольно толста и лицо у тебя одутловатое. Разумеется, это не твоя вина. Уверен, психиатрия – профессия не очень-то здоровая.
– Ни секунды не желаю слушать все эти…
– А ее губы! Словно цветок джаккаранды. Твои-то, видно, пахли греческим луком или чем-то еще в этом роде. Все возвращается… я вспоминаю, было совершенно чудесное ощущение, что она и вправду этого хочет, что нет ничего запретного, что все будет принято… Она была словно великий джаз, Бесси Смит94, Билли Холидэй…95 Думаю, впечатление, которое оставила ты, кем бы ты ни была, – это прежде всего ханжеская боязнь собственного тела, вечная неспособность отрешиться, отдать всю себя, просто еще одна холодная как рыба интеллектуалка; типичная белая американка, родом из первых поселенцев, дама протестантского вероисповедания, язвительная, как оса, и абсолютно фригидная, даже если ее вообще кто-нибудь когда-нибудь и…
Руку он увидеть не смог, но пощечина была вполне реальной. Он прикладывает собственную ладонь к пострадавшей щеке.
– Ты вроде бы говорила что-то про психолога-клинициста?
– Но я ведь еще и женщина! Свинья ты этакая!
– Я думал, ты уже ушла.
Голос раздается от двери:
– Почти. Но прежде, чем уйти, должна заявить тебе, что ты – самый абсурдный из всех самонадеянных мужчин, с которыми я когда-либо имела дело. Бог Ты мой, и у тебя еще хватает наглости… самое главное, чего вы, вселенские петухи-задаваки, так и не сумели усвоить, – это что свободную женщину в сексе обдурить невозможно. Я бы тебя не включила и в первые пятьдесят тысяч мужиков – даже здесь, в Англии, в стране, чьи мужчины – если говорить о постели – занимают в мире самое заднее место, просто славятся этим задним местом – в буквальном смысле слова. Мне это было видно с первой минуты нашей встречи. Ты просто зашелся бы от счастья, если бы я была моряком или хористом из хора мальчиков. – На миг в комнате воцаряется тишина. – Темнокожая девушка! Смех да и только! А с кем, по-твоему, ты сейчас разговариваешь? Серьезно? Кто, по-твоему, была Смуглая леди сонетов? Это только для начала. И речь не только о Шекспире. Мильтон. Рочестер96. Шелли. Человек, создавший «Будуар»97. Китc. Г. Дж.Уэллс. – Голос замирает На пару мгновений, потом звучит вновь, уже не так взволнованно. – Я даже как-то провела дождливый вечер с Т. С. Элиотом98.
– Где же это?
Помешкав, голос отвечает:
– В Лондоне. Только ничего не вышла.
– Почему?
– Это совершенно к делу не относится. – Он не произносит ни слова. – Ну если тебе так уж необходимо знать, по какой-то совершенно нелепой причуде он переоделся клерком из бюро по продаже домов. Надел идиотскую шляпу, одолженную у текстильного миллионщика. Мне было скучно, я устала, а он, откровенно говоря… ну это не важно. В конце концов, весь раскрасневшись, но по-прежнему нерешительно, он на меня набросился. И на прощание поцеловал весьма снисходительно. Уверена, ты бы тоже так сделал, если бы я дала тебе хоть малейшую возможность. Не надейся и не жди.
– Слушай, почему бы тебе не взяться писать мемуары? Очень советую.
– Одно могу тебе сказать. Если я бы и взялась их писать, то лишь для того, чтобы поведать правду о таких, как ты. Если хочешь знать, отчего ты абсолютный ноль в сексе и почему обаяния у тебя как у корзины с грязным бельем, так это потому, что – подобно всем мужикам твоего склада – ты ни на йоту не приблизился к пониманию женского интеллекта. Все вы думаете, что мы только и способны падать к вашим ногам, раскрыв…
– Продолжай, продолжай! – Он садится прямо. – Всего минуту назад ты…
– Как характерно! Типичный аргумент из полицейского досье, который так обожает моя старшая сестрица-ханжа. Если она чувствовала это вчера, то должна чувствовать то же самое и сегодня. Что же такое, по-твоему, освобожденность?
– Во всяком случае, не логика. Это уж точно.
– Так и знала, что ты это скажешь. А тебе, с твоим жалким мужским умишком, никогда не приходило в голову, что логика – как ты это называешь – всего-навсего эквивалент психологического «пояса невинности»? К чему, по-твоему, пришел бы весь этот мир, если бы мы все, от начала начал, рядились в одну лишь логику и больше ничего не знали? Так и ползали бы в том до тошноты надоевшем саду. Пари держу, этот слюнтяй всех веков и народов и есть твой самый любимый герой. Свел жену с ума скукой домашнего существования. Не позволял ей даже тряпки себе покупать время от времени. Да любая женщина тебе скажет, чего тот змей добивался. Просто он с задачей не справился.
– А не могли бы мы вернуться к конкретной теме? Всего минуту назад ты…
– Я пыталась вдолбить в твою тупую голову, что я не просто стала для тебя невидимой, я всегда была для тебя невидимой. Все, что ты видел во мне, было лишь тем, что тебе хотелось видеть. Метафорически же все, что ты видел, сводилось вот к этому.
Неожиданно и странно, на расстоянии примерно трех футов от двери, футах в пяти над полом, в воздухе возникает поднятый вверх изящный мизинец; но почти в тот же момент, как он успевает его разглядеть, мизинец исчезает.
– Ну, я могу представить себе другую часть твоего анатомического строения, которая гораздо ярче – просто чертовски ярко! – могла бы выразить твою суть. В Древней Греции она называлась «дельта».
– Отвратительная дешевка!
– Зато точно.
– Запрещаю тебе говорить. Ни слова больше! Кто ты такой? Разложившийся наемный писака десятого разряда. Недаром «Таймс» в «Литературном приложении» пишет, что ты – оскорбление, брошенное в лицо серьезной английской литературе.
– А я, между прочим, считаю это одним из величайших комплиментов в свой адрес!
– Еще бы! Ведь это единственное признание твоей исключительности!
Молчание. Он снова откидывается на локте, опускает глаза, разглядывает кровать.
– По крайней мере ты все-таки кое-что для меня сделала. Я смог осознать, что эволюция совершенно сошла с ума, который и так-то был у нее далеко не в лучшей форме, когда вовлекла женщин в эволюционный процесс.
– И извлекла тебя из лона одной из них.
– За что вы вечно отыгрываетесь на нас, устраивая в отместку низкие и злобные трюки.
– А вы – невинные и белокрылые, славные своим неприятием насилия мужчины, ни сном ни духом ни о чем таком и представления не имели!
– Пока вы нас не обучили.
– Не молчи. Продолжай, не смущаясь. За тобой плотными рядами стоят твои сторонники с диагностированной и сертифицированной мужской паранойей.
Он грозит вытянутым пальцем в сторону двери:
– Вот что я тебе скажу. Даже если бы Клеопатра, твоя тетка с Кипра, и Елена Троянская вместе воплотились в тебе одной и стояли бы там, возле двери, я бы на тебя и смотреть не стал, не то чтобы тебя коснуться!
– Тебе незачем беспокоиться! Я скорее предпочла бы, чтобы меня стая орангутанов изнасиловала!
– Меня это вовсе не удивляет.
– Мне приходилось встречать всяких презренных…
– А также бедных долбаных орангутанов!
Молчание.
– Если ты хоть на миг вообразил себе, что это тебе так вот сойдет…
– А если ты думаешь, что я не согласился бы лучше не знать ни одной буквы алфавита, чем снова оказаться с тобой в одном помещении…
– Если бы ты даже пополз на коленях отсюда прямо в вечность, моля о прощении, я ни за что тебя не простила бы.
