Разипурам Нарайан - Мой дядя
— Поточнее запиши размеры, — повторил он несколько раз, — не то забудешь и ошибешься, а это ткань особенная, ее у нас не достать, так что смотри, тут рисковать никак нельзя.
В ответ портной опять заговорил о том, сколь многим он обязан моему дяде.
— В тот день на дороге, — начал он, — если бы не вы…
Дядя смущенно насупился и перебил его:
— Довольно тебе вспоминать эти бабушкины сказки. Что было, то прошло.
— Да как же можно, ваша милость! И я и мои дети каждое утро вспоминаем вас и молимся о вашем благоденствии. Когда надо мной уже кружили коршуны и все решили, что я мертв, и шли мимо, вы остановились и вернули меня к жизни, хоть и несли на руках этого младенца… и дали мне сил пройти тысячу миль по горным дорогам…
Дядя оборвал его:
— Ну же, снимай мерку.
— Повинуюсь, — живо ответил портной и стал обмерять меня. Теперь тон его был не только почтительный, но и покровительственный. — Стой смирно, мальчик, не то будешь потом ругать старика за любую ошибку. Вот как прямо держится твой высокочтимый дядюшка, а ведь он уже не молод!
Он кончил обмерять меня, огрызком карандаша, который всегда носил за ухом, записал цифры на крошечной полоске бумаги — скорее всего, это был оторванный край газетного листа — и отбыл, выслушав прощальные наставления дяди и тети.
— Не забудь, он быстро растет, накинь немножко на рост… да еще после стирки сядет, тогда он в своей обновке и вовсе задохнется…
Уже с порога портной позволил себе одно-единственное замечание:
— Если бы господин купил на четверть ярда побольше…
— Ни к чему, — сказал дядя. — Я знаю, сколько требуется, притом что мне ты шьешь с коротким рукавом и без воротника.
В положенное время рубашки были доставлены и убраны в большой сундук.
На следующий день, вернувшись из школы, я с гордостью объявил:
— Сегодня нас фотографировали!
— Да ну! — вскричал дядя. — Как глупо, даже не дали тебе подготовиться.
— Значит, ты на карточке будешь такой, как сейчас? — спросила тетя.
— Изуродуют они тебя, — сказал дядя. — Предупредили бы хоть за полчаса. Тогда ты успел бы…
— Учитель вдруг сказал: «Выходите все во двор и постройтесь под деревом». Мы вышли. Пришел человек с маленьким аппаратом, поставил в ряд всех высоких мальчиков, а впереди всех — кто поменьше и учителя посередине. Потом крикнул: «Спокойно, не шевелитесь» — и все. Учитель обещал дать по карточке всем, кто завтра принесет две рупии.
— Две рупии! — в ужасе повторил дядя.
Тетя сказала:
— Ничего, ребенок в первый раз фотографируется.
— Я думал, нас потом распустят, а нам велели опять идти в класс — на географию.
Наутро дядя положил мне в карман две рупии, строго предупредив:
— Смотри сейчас же отдай учителю. — Его, видимо, тревожило, что я могу обронить деньги или меня ограбят по дороге. Он стоял на крыльце и смотрел мне вслед. Я несколько раз оборачивался и заверял его:
— Не бойся, не потеряю, — опасаясь, что он вздумает надеть рубаху и пойти меня провожать.
Две недели о фото не было ни слуху ни духу. Дядя волновался и каждый день спрашивал:
— Ну, что сказал учитель?
Мне приходилось всякий раз что-то выдумывать, потому что обратиться по этому поводу к учителю я не решался. Обычно я отвечал:
— Фотограф заболел. Он был очень болен, но завтра уж непременно принесет.
Наконец карточки были готовы, и после уроков нам их раздали. Подходя к дому, я еще с улицы заорал: «Фото!» — и дядя сбежал с крыльца мне навстречу. Он не отходил от меня, пока я не спеша доставал фотографию. Увидев ее, он воскликнул:
— Какая маленькая!
— А у него и аппарат был маленький, — сказал я.
Они понесли карточку в угол зальца, куда солнечный луч проникал сквозь красное стекло отдушины, и стали ее рассматривать. Дядя надел очки, тете же пришлось ждать своей очереди — очки у них были одни на двоих.
— Может, выйдем на улицу? — предложил я. — Там светлее и без очков будет видно.
— Нет, — твердо возразил дядя. — Там полно любопытных. Они бы и сквозь стены подглядывали, если б могли. — И он передал очки тете, добавив: — У нашего мальчика самое умное лицо во всем классе, только очень уж они его сделали темным.
Я показал им моих врагов:
— Вот это Суреш, он забияка, даже убить может. И вот этот мальчик тоже драчун.
Мы с тетей многозначительно переглянулись, когда я назвал Суреша, — при красном свете из отдушины лицо его словно пылало румянцем.
— А вот это наш учитель. У него если кто болтает на уроке, так он шкуру спустить может. Нас фотографировал знакомый его брата. Родного брата, не двоюродного. Суреш спросил: может, он двоюродный, а учитель как разозлится!
Дядя сосчитал головы и воскликнул:
— Пятьдесят? Значит, собрали с вас по две рупии и заработали сотню? И даже на картон не наклеили! Грабят нас нынче в ваших школах.
На следующее утро, провожая меня, дядя сказал:
— Приходи пораньше. У тебя сегодня много уроков?
— Нет, — отвечал я уверенно, — я приду к завтраку и больше уж не пойду.
— Хочешь пойти с нами? — Этот вопрос он бросил в кухню. Тетя, умудренная долголетним опытом, перебросила ответственность за решение ему, крикнув от плиты:
— А ты хочешь, чтобы я с вами пошла?
Загнанный в угол, он ответил:
— Если у тебя есть какие-нибудь дела дома, тогда, конечно, не стоит…
— Я, правда, сговорилась с одной женщиной, чтобы пришла толочь рис. Если ее сегодня упустить, так потом не дозовешься… — Голос ее замер на неопределенной ноте. Несмотря на мой нежный возраст, я отлично понимал эту дипломатическую игру и поэтому вмешался:
— Пусть тетя пойдет в другой раз, а то она еще захочет, чтобы ей подали двуколку, сколько канители будет… — И я говорил правду: собравшись в город, тетя всегда посылала меня на угол за двуколкой, а раздобыть ее бывало порой нелегко. Случалось, что на углу, в тени маргозы, седоков дожидались пять или шесть упряжек, а случалось, что и ни одной, особенно в оживленные часы дня; иногда возницы, знавшие меня в лицо, притворялись, будто не понимают, что мне от них нужно, или отпускали нелестные замечания по адресу моего дяди, называя его «этот рангунец», а то и упоминали какие-то неизвестные мне случаи либо с усмешкой поглядывали на меня, переговариваясь вполголоса.
— Правильно, — добавил дядя, — а мы пойдем на рынок пешком.
— Вот и хорошо, — сказала тетя, и у всех отлегло от сердца.
Мы пустились в путь в три часа, закусив и выпив кофе. Главной нашей целью в тот день было заказать рамку для знаменитой фотографии. Дядя положил ее в старый конверт и нес в руке так осторожно, словно это был хрупкий предмет, грозивший рассыпаться в прах от малейшего прикосновения. Один из наших соседей, стоя в дверях своего дома, окликнул нас и спросил:
— Куда это ты ведешь молодого человека? — Он был инженером и работал на каком-то строительстве далеко в горах, домой наведывался редко, а затем снова исчезал из нашего поля зрения. С дядей он был очень дружен, иногда приходил к нам играть в карты. — Я здесь на несколько дней, — сказал он. — Может, сразимся как-нибудь, а?
— Разумеется, — отвечал дядя не слишком уверенно. — Я тогда дам тебе знать. — И пошел дальше.
— А тетя не рассердится? — спросил я, вспомнив, как громко они пререкались после каждого такого сборища. Игроки рассаживались на полу посреди зала, требовали кофе и еды, и это продолжалось далеко за полночь. Проводив гостей, тетя принималась жаловаться: «Развлекаешься тут со своими приятелями, а я сиди взаперти на кухне! Стоит вам прикоснуться к колоде карт, вы все точно разума лишаетесь, честное слово». Устав от ее нападок, дядя стал сторониться своих друзей, и компания постепенно распалась. Но мечтать о картах они продолжали и все тешили себя надеждой, что как-нибудь снова соберутся и уж тогда наиграются вволю. Где-то когда-то дядя, как видно, проиграл в карты большие деньги, и тетя твердо заявила, что впредь он близко не подойдет к картам, а он виновато твердил:
— Мы же только в двадцать восемь играем, а не в рамми, только в двадцать восемь!
— В двадцать восемь или в сорок восемь, мне все едино, — говорила тетя. — Десять тысяч рупий выкинуть на ветер, это же безумие! — возмущалась она не на шутку. Дядя, не любивший ссор, покорно ее выслушивал, и ее слова, видимо, возымели действие.
По дороге я приставал к дяде с вопросами. Это было удобное время, чтобы разрешить мои сомнения и узнать кое-что новое. Я спросил:
— Почему тетя не любит, когда играют в карты? К нам приходит столько хороших людей, это так интересно.
Он отвечал:
— Это очень дорого обходится, мой мальчик. Многие потеряли на этом все свое состояние и стали нищими. Ты разве не знаешь, как Нала потерял свое царство? — И он стал мне рассказывать древнее предание о Нале. Мчались мимо велосипедисты, стадо возвращалось с заречного пастбища, стайки очень маленьких мальчиков выбегали из дверей городской начальной школы, палило солнце. Но дядя ничего не замечал. Ухватив меня за запястье, чтобы я не угодил под колеса или на рога корове, он повествовал о судьбе несчастного Налы. Проходя мимо своей школы, я спрятался за его широкую спину. Я сбежал с трех уроков и боялся попасться на глаза учителям или товарищам. Из окон школы доносились их голоса. Сейчас, в 3.30, прозвенит звонок на перемену, и мальчики выскочат во двор — попить у колонки, или помочиться на улицу, или потолкаться возле продавца земляных орешков у школьных ворот. Возможно, директор уже рыщет поблизости, подстерегая озорников. Если меня увидят — я пропал. К тому же при виде школы у дяди могут возникнуть всякие нежелательные мысли — вдруг ему придет в голову зайти поговорить с моим учителем? Чтобы отвлечь его, я вдруг спросил:
