Айн Рэнд - Атлант расправил плечи. Часть III. А есть А
— Он просто здесь работает.
— А вы, доктор Экстон? — спросила она.
Тот обратил взгляд на Голта.
— Я — один из его двух отцов, мисс Таггерт. Тот самый, который не предал его.
— О! — произнесла она, догадавшись. — Ваш третий ученик?
— Да.
— Помощник бухгалтера! — простонала она, вспомнив.
— Что-что?
— Так назвал его доктор Стэдлер. Сказал, что вот кем, видимо, стал его третий ученик.
— Он дал мне слишком высокую оценку, — сказал Голт. — По его меркам, по меркам его мира, я значительно ниже.
Машина свернула на узкую дорогу, ведшую к дому, одиноко стоявшему на гребне горы над долиной. Дагни увидела человека, быстро шагавшего по тропинке в сторону города. Он был одет в синий хлопчатобумажный комбинезон и нес под мышкой жестяную коробку для завтрака. В его быстрых, порывистых движениях было что-то знакомое. Когда машина проезжала мимо, Дагни мельком увидела его лицо — и откинулась назад; голос ее взвился до вопля от боли, причиненной внезапным толчком машины… и увиденным:
— Остановите! Остановите! Не дайте ему уйти!
Это был Эллис Уайэтт.
Мужчины рассмеялись, но Маллиган остановил машину.
— О… — виновато пролепетала Дагни слабым голосом, поняв, что из этой долины Уайэтт не исчезнет.
Уайэтт побежал к ним: он тоже узнал ее. Когда он ухватился за край дверцы, Дагни увидела его лицо и пылкую, торжествующую улыбку, которую видела раньше всего лишь раз: на платформе «Узла Уайэтта».
— Дагни! И вы, наконец, тоже? Одна из нас?
— Нет, — ответил ему Голт. — Мисс Таггерт здесь случайно.
— Что?
— Ее самолет разбился. Не видели?
— Разбился… здесь?
— Да.
— Я слышал шум самолета, но… — Выражение замешательства на его лице сменилось улыбкой, сожалеющей, удивленной, дружеской. — Понятно. О, черт, Дагни, это просто нелепо!
Она беспомощно смотрела на него, не в силах связать прошлое с настоящим; беспомощно — как человек, говоривший во сне мертвому другу те слова, что не сказал ему при жизни, но теперь повторяющий их наяву, вспоминая, как старался дозвониться до него почти два года назад, те самые слова, которые надеялся произнести, если увидит его снова:
— Я… я пыталась связаться с вами.
Уайэтт мягко улыбнулся.
— Мы тоже долго пытались связаться с вами, Дагни… Вечером увидимся. Не беспокойтесь, я не исчезну — думаю, вы тоже.
Он помахал остальным и пошел, унося свою жестяную коробку. Маллиган завел мотор; она подняла взгляд и увидела, что Голт опять пристально на нее смотрит. Лицо Дагни помрачнело, словно она позволила себе признать боль, отказывая ему в удовольствии упрекнуть ее в скрытности.
— Ладно, — сказала она. — Догадываюсь, что за демонстрацию вы хотите устроить, дабы меня впечатлить.
Хоть, возможно, и неловко Дагни пыталась пошутить, но на лице Голта не отразилось никакой ответной реакции, если, конечно, не считать таковой полное бесстрастие.
— Наше первое правило, мисс Таггерт, — сказал он, — в том, что каждый должен увидеть все своими глазами.
Машина остановилась перед одиноко стоящим домом. Он был выстроен из грубо обтесанных гранитных блоков, фронтон его был полностью прозрачен — почти сплошной лист стекла.
— Я пришлю врача, — сказал Маллиган, отъезжая, а Голт понес Дагни по дорожке.
— Это ваш дом? — спросила она.
— Мой, — ответил Джон Голт, открывая ногой дверь.
Он перенес Дагни через порог в блестящую просторную гостиную; потоки солнечного света падали на полированные сосновые доски стен. Она увидела несколько изготовленных вручную предметов мебели, потолок с голыми балками, сводчатый проход в небольшую кухню с неотшлифованными полками, деревянным столом и поразительно искусными деталями хромировки электрической плиты; дом обладал примитивной простотой лачуги пионера, сведенной к самому необходимому, но построенный с удивительно совершенным мастерством.
Голт пронес Дагни через поток солнечного света в маленькую комнату для гостей и уложил на кровать. Она увидела окно, выходившее на склон с каменными ступенями и устремленными в небо соснами. Под подоконником — надписи мелкими буквами, словно вырезанными в древесине стен; несколько разрозненных строчек, будто написанных разными почерками. Слов Дагни разобрать не могла. Затем увидела еще одну дверь, полуоткрытую — она вела в спальню Голта.
— Я здесь гостья или арестантка? — спросила Дагни.
— Это будет зависеть от вашего выбора, мисс Таггерт.
— Я не могу выбирать, имея дело с незнакомцем.
— С незнакомцем? Разве вы не назвали свою железную дорогу моим именем?
— О!.. Да… — и вновь мелькнула смутная догадка. — Да, я… — Она смотрела на высокого человека с залитыми солнцем волосами, со сдержанной улыбкой в беспощадно проницательных глазах и видела — словно отражение — Свою Дорогу и тот летний день, когда был пущен первый состав, думала, что если человеческая фигура и может служить эмблемой Этой Дороги, то она перед ней. — Да… Назвала… — Затем, припомнив остальное, добавила: — Оказалось, что именем врага.
Голт улыбнулся.
— Это противоречие вам рано или поздно придется разрешить, мисс Таггерт.
— Это вы… Не так ли? Уничтожили мою дорогу…
— Нет. Уничтожило ее противоречие.
Дагни закрыла глаза; через несколько секунд задала вопрос:
— Я слышала о вас всякое, что же правда?
— Все.
— Вы сами распространяли эти слухи?
— Нет. Зачем? Я никогда не хотел, чтобы обо мне говорили.
— Но знаете, что стали легендой?
— Да.
— Молодой изобретатель из моторостроительной компании» Двадцатый век» — одна из подобных правд, так ведь?
— Да.
Дагни не смогла сдержать волнения, ее голос упал до шепота:
— Тот двигатель… что я обнаружила… его сделали вы?
— Да.
Дагни невольно вскинула голову от радости.
— Секрет преображения энергии… — начала было она и умолкла.
— Я мог бы объяснить его вам за пятнадцать минут, — сказал Голт в ответ на ее невысказанную, отчаянную просьбу, — но на свете нет силы, способной заставить меня это сделать. Если понимаете это, значит, со временем поймете и все остальное.
— Та ночь… двенадцать лет назад… весенняя ночь, когда вы ушли с собрания шести тысяч предателей — эта история верна, не так ли?
— Да.
— Вы сказали им, что остановите двигатель мира.
— Я остановил его.
— Что именно вы сделали?
— Ничего, мисс Таггерт. И в этом весь мой секрет.
Дагни молча устремила на него долгий взгляд. Голт стоял с таким видом, словно читал ее мысли.
— Разрушитель… — заговорила она потерянным, беспомощным тоном.
— …самая зловредная тварь на свете, — продолжил он, почти цитируя, и она узнала свои слова, — человек, организующий утечку мозгов.
— Как же пристально вы следили за мной, — заметила Дагни, — и как долго?
Пауза была очень краткой; взгляд его остался неподвижным, но ей показалось, что в нем появилась напряженность, словно оттого, что он давно ждал этой встречи, и она услышала в его голосе какую-то странную, тщательно скрываемую пылкость, когда Голт спокойно ответил:
— Много лет.
Дагни закрыла глаза; ей хотелось просто расслабиться и сдаться. Она чувствовала какое-то беззаботное равнодушие, она стремилась лишь к покою — к тому, чтобы кто-нибудь объявил ее беспомощной и позаботился о ней.
Приехал врач, седовласый человек с добрым, задумчивым лицом и сдержанными, уверенными манерами.
— Мисс Таггерт, — сказал Голт, — позвольте представить нам доктора Хендрикса.
— Неужели Томаса Хендрикса? — воскликнула она с невольной детской бестактностью; это было имя знаменитого хирурга, ушедшего на покой и исчезнувшего шесть лет назад.
— Разумеется, — пожал плечами Голт.
Доктор Хендрикс в ответ улыбнулся.
— Мидас сказал, что мисс Таггерт нужно лечить от потрясения, — произнес он, — причем не того, которое она перенесла, а от будущего.
— Оставлю вас заниматься этим, — сказал Голт, — а сам пойду купить что-нибудь к завтраку.
Дагни наблюдала за сноровистостью работы доктора Хендрикса, осматривающего ее травмы. Он привез прибор, какого она раньше не видела: портативный рентгеновский аппарат. Доктор сказал, что у нее треснули хрящи двух ребер, растянуты связки голеностопного сустава, содрана кожа на колени и локте, а на теле появилось несколько фиолетовых синяков. К тому времени, когда он быстро и умело наложил повязки и приклеил пластырь, ей казалось, что ее тело представляет собой мотор, проверенный опытным механиком, и беспокоиться о нем больше не стоит.
— Мисс Таггерт, я бы советовал вам оставаться в постели.
— О, нет! Если ходить осторожно и медленно, все будет в порядке.
