Равнина Мусаси - Куникида Доппо

— Простите меня, простите, — бормотал я.

— Да кто тебе велит извиняться? Просто я подумал — может быть, кто-нибудь тебе что-нибудь сказал, поэтому ты такой странный. Вот я и решил спросить. Если ничего не слышал, тем лучше. Только скажи честно. — На этот раз он рассердился всерьёз.

А я ничего не понимал и только бормотал в ответ, словно сделал что-то дурное:

— Извините, извините.

— Ну что за болван! Кто тебя просит извиняться? Парню двенадцать лет, а он чуть что — в слёзы.

Он ругал меня, а я, перепугавшись, плакал навзрыд. Потом я взглянул на него и увидел, что он стоит молча, пристально смотрит на меня полными слёз глазами.

— Ну, не плачь, я уже не спрашиваю. Иди домой. — От этих ласковых слов повеяло теплотой.

С тех пор отец не говорил со мной на эту тему, но в мою душу закралось подозрение. Именно тогда дьявол судьбы запустил когти в моё сердце.

Я не мог выкинуть из головы слова отца. Обыкновенный ребёнок, наверное, скоро забыл бы об этом, а я не только не забыл, но беспрестанно думал: почему отец так настойчиво спрашивал меня? Наверное, это очень важное дело, раз он так разволновался. В конце концов я уверовал в то, что всё это касается моей судьбы.

Почему? Я и теперь удивляюсь. Отчего я был так уверен, что речь шла о моей судьбе?

Тот, кто долго находится в темноте, привыкает к ней и начинает различать предметы; так, наверное, и ребёнок, поставленный в неестественные условия, умеет различать тёмные пятна в своей мрачной жизни.

Но только позже я узнал, что это за тёмное пятно. А тогда мне оставалось мучиться сомнениями, так как я не решался спросить обо всём у отца или тем более у матери, и моё маленькое сердце изболелось. Так шли дни за днями. В пятнадцать лет я переехал в школьное общежитие. Но до этого произошёл ещё один случай.

По соседству с домом Оцука находилось большое тутовое поле, на краю которого стоял маленький домик, где жили престарелые супруги со своей шестнадцатилетней дочерью. Когда-то это была богатая самурайская семья, но теперь от всего их богатства осталось одно тутовое поле. Со стариком соседом мы были друзьями. Как-то он взялся выучить меня игре в го. Несколько дней спустя за ужином я похвастался об этом родителям. И вдруг отец, который никогда не обращал внимания на мои игры, страшно рассердился. И даже мать испуганно уставилась на меня. То, что мать с отцом взволнованно переглядываются исподтишка, было так необычно, что я опять заподозрил недоброе.

Почему я не должен был играть в го, тоже стало мне понятно только позже, когда я был уже в лапах дьявола судьбы. С того времени и начались все мои несчастья.

4

Когда мне было шестнадцать лет, отца перевели в Токио, и вся семья уехала вместе с ним, только я остался жить в школьном интернате в Окаяма.

Мне кажется, я только и жил эти три года, пока находился там. Школьные товарищи любили меня.

Моя душа впервые обрела свободу. Я как будто ускользнул из рук злой судьбы, мои сомнения постепенно рассеивались, даже странности моего характера исчезли, как снег под лучами солнца. Я стал обыкновенным весёлым юношей.

Когда мне исполнилось восемнадцать, я вдруг получил письмо от отца из Токио, в котором он настоятельно просил меня приехать. Моя робкая душа смутилась, я словно предчувствовал, о чём будет разговор, и даже хотел написать отцу, чтобы он разрешил мне доучиться последний год. Хотел, но не написал, и сразу выехал в Токио. Когда я вошёл в дом на Кодзимати, отец немедленно позвал меня к себе.

— Прости, что так срочно вызвал тебя, но мне нужно посоветоваться. Скажи, нет ли у тебя желания изучать законы?

Этот вопрос был настолько неожиданным, что я растерялся и, ничего не отвечая, смотрел на отца.

— Я думал сначала написать тебе обо всём в письме, но потом решил, что лучше переговорить. Ты, наверное, хотел кончить школу и потом поступить в институт, но ведь ты не будешь спорить, что лучше всего для человека побыстрее встать на ноги. Так почему бы тебе не поступить в частную юридическую школу? Через три года окончишь и будешь держать экзамен на адвоката. Потом один мой друг поможет тебе поступить в юридическую контору, пройдёшь практику лет за пять и откроешь собственную. Разве плохо? Тебе ещё не будет тридцати, а ты уже самостоятельная персона. Пожалуй, это самый короткий путь, как ты думаешь?

Я слушал отца, и сердце моё готово было разорваться. И не удивительно. Со мной разговаривал чужой человек. Это была забота постороннего. Доброта учителя к своему ученику-нахлебнику.

В Оцука Годзо восторжествовали его истинные чувства и теперь незаметно для него вылились наружу. Три года я жил отдельно от него. За это время всю свою любовь он отдал своему родному сыну Хидэскэ. Три года, за которые человек приблизился к вратам в мир иной, к могиле. Три года, в течение которых одержала верх любовь к родной плоти. Но он сам не признавался себе в этом и по-прежнему считал себя моим отцом, а меня — своим сыном.

Я, конечно, не посмел высказать свои соображения, ответил только, что подчиняюсь его желанию, и вышел из комнаты.

Но не один отец — мать тоже как-то переменилась ко мне. С каждым днём я всё больше убеждался, что в моей жизни есть какая-то тайна. И чем я больше наблюдал за матерью и отцом, тем больше крепло во мне это подозрение.

Иногда я думал, что, может быть, всё дело в моей подозрительности, но вспомнил тот разговор в саду, когда мне было двенадцать лет, и больше не сомневался.

Так прошли три мучительных месяца, с тех пор как я начал ходить в юридическую школу в Канда, пока наконец не решил, что сегодня непременно поговорю с отцом и выясню, действительно ли от меня что-то скрывают, или мне так кажется. Я вернулся из школы к вечеру, поужинал и отправился к нему в кабинет. Отец сидел за столом и при свете настольной лампы разбирал какие-то бумаги. Увидев меня, он рассеянно спросил: «Чего тебе?» — и продолжал работать. Я молча сел возле хибати поближе к нему. Слышно было, как под градом дребезжит карниз. «На улице, наверное, непогода», — подумал я. Отец положил кисть и не спеша повернулся ко мне.

— У тебя ко мне дело? — спросил он дружелюбно.

— Да, я хотел спросить кое о чём, — ответил я еле слышно.

— О чём же? — спросил он серьёзно и подвинулся ко мне.

Тогда я решился и спросил напрямик:

— Отец, я действительно ваш сын?

Глаза его сверкнули.

— Что ты хочешь сказать? — резко сказал он, но тут же взял себя в руки и уже спокойнее спросил: — Да, интересно, почему ты об этом спрашиваешь? Может быть, мы к тебе недостаточно хорошо относились?

— Нет, я этого сказать не могу, но я уже давно, сам не знаю отчего, начал терзаться подозрениями и не находил себе покоя. Может быть, это такая тайна, о которой мне не следовало знать, и поэтому вы молчали, но я должен знать правду. — Я говорил тихо, но твёрдо.

Отец, скрестив на груди руки, некоторое время сидел молча, потом медленно поднял голову.

— Я тоже замечал, что ты что-то подозреваешь, и сам подумывал рассказать тебе обо всём. Но ты опередил меня. Может быть, в самом деле лучше сказать тебе правду.

Он рассказал мне следующую историю. Ещё раньше отец служил в местном суде в Суо, провинция Ямагути. В том же городе жил один хороший игрок в го — Баба Кинноскэ. Они с отцом были большими друзьями, жили как братья. Этот Баба был необыкновенным человеком, и отец уважал его, конечно, не только за хорошую игру. Его-то сыном я и был.

Отцу в то время было тридцать восемь, а матери тридцать четыре года, и они уже отчаялись иметь ребёнка. Но получилось так, что Баба заболел и вскоре умер. Спустя некоторое время за ним последовала его жена. У них остался двухлетний мальчик, отец с радостью взял его к себе на воспитание и полюбил его, как родного сына. Он поступал так не ради доброго дела.

Мои родные отец и мать умерли ещё молодыми, отцу было тридцать два года, матери двадцать пять. Когда я родился, мать ещё не была внесена в семейный список Баба, и моё рождение не было зарегистрировано. И Оцука, как только взял меня, сразу же записал на свою фамилию.