Шарль Нодье - Нодье Ш. Читайте старые книги. Книга 2
Падлу и Дером-младший освоили переплетное ремесло в более прогрессивную эпоху, когда мастера-соперники возжаждали славы. Падлу помещал свое имя в гравированной рамке внизу фронтисписа, а Дером-младший — в верхнем углу переднего форзаца, тоже в рамке. Впрочем, оба этих умелых переплетчика оставили столько работ, что опытный коллекционер без труда опознает их руку и в переплете без подписи. А это вовсе не пустяк — ведь и Дером, и особенно Падлу нынче в большой моде, так что книга в переплете работы одного из них, если переплет этот хорошо сохранился, стоит в несколько раз дороже. Любопытные подтверждения этому можно найти в каталоге господина Текне{266} — он знает свое дело безукоризненно, и, если он просит за книгу большие деньги, значит, она досталась ему недешево. Между прочим, нашим предкам, которые имели перед нами то неоценимое преимущество, что родились в хорошую пору, эти драгоценные переплеты, стоящие ныне от 50 до 100 франков (нет нужды уточнять, что сама книга при этом не имеет ровно никакого значения), обходились в одно малое экю.
Выдающиеся переплетчики есть и среди наших современников. Бозонне, которого Тувенен называл ”Микеланджело книжного корешка”, довел свое искусство до полного совершенства. Келер, когда хочет, ничем не уступает Дерому, особенно в том, что касается небольших томиков или, как говорят собиратели, ”книжечек”. Знают свое дело Симье, Томпсон и Клосс, однако боюсь, что они совершат ошибку, если будут равняться на работы своих предшественников, возвеличенные капризной модой. У нас во Франции по достоинству оценивают лишь тех, кто уже в могиле, — сомнительное преимущество.
Очей ревнивых нам не колет
Лишь слава тех, кто далеко.
Юным девушкам
Перевод М. Ильховской
Всем честным людям известно, что юные девушки не должны вести переписку, о которой бы не знали их родители, и о каждом полученном письме должны давать им отчет.
Разговор и переписка — это две широко открытые двери для ложных идей, а поскольку женская природа совершенна, только эти ложные идеи и могут привести к неблаговидным поступкам.
Ничего особенно дурного в нашей природе нет, но мы можем стать дурными, привыкнув к дурным разговорам, дурным советам и дурному чтению, и это будет общий результат плохого воспитания.
Я начал именно с этого, милые девушки, потому что в ваших семьях, где, как я имею некоторые основания думать, никогда не слышали моего имени, не преминут осведомиться, какое я имею право писать для вас и быть вами читаемым.
Если же ваши отцы, напротив, одарены той строгой памятью, которая ничего не забывает и помнит слепые симпатии юности, от которых свободны лишь немногие умники; если в суматохе света им когда-нибудь попадалось на глаза мое имя — имя писателя, который допустил в своей жизни немало ошибок, хотя грешил лишь по неопытности и не совершил ничего такого, что могло бы лишить его уважения окружающих и своего собственного, — если так, значит, вам не судьба прочесть меня сейчас и встреча наша откладывается, ибо существо, чей разум еще не оформился, непременно должно верить родителям и принимать их советы за правило; однако я льщу себя надеждой, что, выслушав меня, родители ваши станут снисходительнее и не сочтут, что я взялся не за свое дело, согласившись руководить выбором вашего чтения.
Я прошу прощения, что вынужден немного поговорить о себе, чтобы подойти к делу; это привычка, в которой меня справедливо упрекают, но от которой я вряд ли когда-нибудь избавлюсь, потому что среди того немногого, что я знаю достаточно, чтобы об этом говорить, нет ничего, что бы я знал лучше самого себя. Я начал писать очень молодым, хотя мне не стоило этого делать ни в юности, ни в старости, но в своих сочинениях я всегда уважал религию и нравственность, а также то, что почти так же достойно уважения, как религия и нравственность: простодушие невинного сердца, которое учится чувствовать.
Давным-давно я женился на такой же молодой девушке, как вы, доброй и милой, как вы, и сегодня я люблю ее в сто раз больше, чем когда-нибудь. У нас были сыновья, которых мы потеряли в младенчестве, но у нас осталась дочь, и, может быть, вы ее знаете, потому что она написала для вас страницы, которые гораздо лучше моих. Мне выпало счастье воспитывать в своем доме племянниц и их детей; а теперь, имейте в виду, у меня есть внучка. Уже более двадцати лет я живу вот так, во главе семейного пансиона, данного мне богом и оправдавшего все мои надежды.
Вы должны были бы полагать во мне очень холодное сердце и весьма ограниченный ум — два качества, в которых меня, благодарение богу, никогда не упрекали, — если вы сочли, что долгие годы жизни, полной забот, трудов и особенно любви, не научили меня воспитывать юных девушек.
С тех пор как я размышляю об этом, не было дня, когда бы я с ужасом не думал бы о том, как мало книг можно предложить в пищу вашей прилежной любознательности, не рискуя обмануть ваше сердце или извратить ваши суждения. Надо, однако, чтобы вы читали, и читали много, потому что чтение лучше всего научит вас понимать прекрасное и лучше всего приготовит вас к жизненным испытаниям. Моя тревога и мое отвращение отнюдь не означают, что вы смогли бы узнать без опасности для себя массу сочинений, на которые я не смотрю как на опасные и развращающие, ибо они писаны не для вас, они писаны для человека вообще, чьи заблуждения можно искоренить только пролив на них яркий свет, чьи страсти можно победить только раскрывая их во всем их неистовстве и чрезмерности.
Авторы этих сочинений выполнили свою задачу, так как гениальные люди должны руководить воспитанием всего рода человеческого. Этот широкий объект обучения не имеет прямого отношения к вашему невинному возрасту и вашим чистым и нежным нравам, с чем я вас и поздравляю; вы сами поймете это, и — увы! — слишком рано.
Горному кедру должна быть привычна буря, фиалкам ничего не надо, кроме кустарника, в защитной сени которого они растут, молодым розовым кустам нужна лишь подпорка.
Я говорил вам о заблуждениях и страстях, о которых до вас дошло лишь смутное представление. Однажды вы узнаете, что и сами страсти — это всего лишь заблуждения.
Я клянусь вам, что добродетель и правда — одно и то же и что, кроме той дороги к действительному счастью, по которой они всегда ведут, нет ни одной узкой тропинки, которая не привела бы к пропасти, ни одного нежного фрукта, который не таил бы в себе яд. Нет ничего действительно прекрасного, что не было бы добрым.
Вам может показаться слишком суровой скупость, с которой я отмеряю удовольствия для вашего ума, но рано или поздно ваша собственная опытность подскажет вам, что я был прав. Тот небольшой круг книг, который я предлагаю вашему вниманию сегодня, — это как раз то, что вы будете перечитывать в зрелом возрасте, когда ваш разум просветится временем. Горячее нетерпение и необдуманность влекли меня самого к усвоению всех хороших и плохих идей, которым люди давали жизнь в книгах, а теперь я читаю лишь то, что следует читать, и если и вспоминаю оставшееся, то только затем, чтобы пожалеть о напрасно потраченных на него часах. Наиболее возвышенные умы всех времен соглашаются в этом с людьми заурядными, вроде меня, у которых высокие качества разума заменяются любовью к истине и сметливостью. Нет великого человека, мудреца, который не ограничил бы число любимых писателей, своих лучших друзей, выбранных из многих прочитанных мастеров слова. Я мог бы назвать нескольких людей, которые оставили на единственной книжной полке своей философической библиотеки лишь четырех авторов, и я, безусловно, удивлю вас, сказав, что иным людям и это число показалось бы чрезмерным.
Однако успокойтесь: мы предлагаем более широкое и разнообразное поприще тому живому инстинкту, который заставляет вас искать разнообразия во всех развлечениях и который составляет одну из ваших особенных прелестей. Мы знаем, что час серьезных размышлений еще не пробил для вас и что немало воды утечет до той суровой минуты, когда память ваша будет питаться лишь воспоминаниями о вещах полезных. Мы ваши друзья и не станем подражать щепетильному скифскому философу из басни Лафонтена{267}, который заботливо обрезал в своем саду лишние ветки и бесплодные цветы, дабы укрепить силу дерева.
Религия и нравственность, в которых соединяются все необходимые обществу науки, должны всегда руководить малейшими движениями вашего взрослеющего ума. Но ни та, ни другая не исключают милые вымыслы гения, эти восхитительные прикрасы искусства, которые превращают учение в удовольствие.
Бог разрешил земледельцам украшать наши цветники множеством великолепных благоухающих растений с яркими головками, которые никогда не дают плодов, и все их хрупкое существование приносит лишь ту пользу, что ублажает наши чувства живостью цвета и нежностью запаха.
